* * *
"Тов. председатель! Вас к аппарату!".
Председатель у аппарата.
Что? Как? Опять желтые чемоданы?
Глава II. Желтые чемоданы
19 ч. 53… Скорый "Баку-Москва" отходит через минуту. Место № 11 в спальном вагоне еще не занято. Пассажир места № 12, полный человек, видимо, армянин и, должно быть, торговец восточными товарами, жалуясь на одышку, пристает к проводнику.
"Значит, можно будет занять нижнее место? Значит, один еду?" - "Не знаю. Место занято. Если никто не придет, занимайте", равнодушно отмахивается проводник, видимо, немец.
Второй звонок. Запыхавшийся носильщик втаскивает в коридор вагона чей-то багаж. "Место № 11? Вот здесь. Сюда". Недовольно фыркает торговец, облюбовавший нижнее место. "Позвольте, поберегитесь, гражданин!". Носильщик ловко укладывает в сетку два желтых чемодана. Проводник проверяет билет и сверяет фамилию с предварительной записью места. "Николай Трофимович Утлин. Совершенно верно. Пожалуйте".
Плавно, как бы нехотя, тронулся поезд. В купе к обиженному торговцу, слегка щурясь сквозь пенсне в черепаховой оправе, подходит уверенный, высокого роста, в сером изящном пальто: "Простите! Я вас побеспокоил? Я охотно уступлю нижнее. Пожалуйста. Мне все равно. Будьте добры". И, не обращая внимания на рассыпающегося в благодарностях соседа, уверенным движением осторожно положил третий, небольшой, но как две капли воды похожий на два других, желтый чемоданчик на упруго качающуюся сетку.
Еще несколько секунд, - он снял пальто, из бокового кармана серого, скромного, но очень хорошего покроя костюма достал газету и спокойно, как у себя дома, развернул свежий еще лист вечерки. Несмотря на любезность соседа, коммерсант раздражен. Почему-то, он сам не знает почему, ему все в нем не нравится: и этот крепкий, приторный запах духов, и манера не снимать перчаток и часто поглаживать рукой аккуратную, золотистую бородку, и совершенное нежелание вступать в обычный вагонный разговор, и этот слишком спокойный, почти наглый в своей внешней вежливости взгляд из-за газеты.
Ох, хочется поговорить толстому, жизнерадостному Шах-Назарьянцу! А тот все молчит, как шайтан какой-то. Наконец, отложил газету… Последняя отчаянная попытка завязать разговор не удалась. Окончательно обидевшись, армянин тяжело засопел… и вдруг… вдруг - тот весь навстречу… "Простите, вы, если не ошибаюсь, владелец уважаемого торгового дома Шах-Назарьянц и К°?".
Расчувствовался и ожил купец. Какой приятный собеседник! Какие духи, какие перчатки! Какая чистоплотность! И, конечно, не надо их снимать. Хоть вагон и международный, - а все-таки в вагоне пыль. И, разумеется, не со всяким разговаривать станет, потому воспитанность!..
Несмотря на одышку, любит выпить Шах-Назарьянц. Почему не выпить легкого кавказского вина с хорошим человеком? Хороший человек все понимает: и про дела и про фининспектора понимает. Хоть и химик ученый человек, а душа-человек!
Сквозь черную южную ночь летит скорый - "Баку-Москва". Летит в его хвосте и ярко освещенный вагон-ресторан, и Назарьянц со своим новым другом - инженером-химиком Утлиным, и три желтых чемодана на полках в соседнем вагоне.
Не нравятся Утлину ресторанные папиросы на выбор. "Нет уж, - я привык к своим". Встал и покачиваясь, а ведь почти и не выпил, - пошел в купе за своими, - ах, слабый человек. Хороший человек, а слабый.
Сидит Шах-Назарьянц, дожидается приятеля. Полустанок, - нет остановки, станция, - остановился поезд, и снова в ночь… нет приятеля. Спать надо старому виноторговцу, закрывается вагон-ресторан. "Наверное, уже давно спит профессор… Ох, чистеха, ох чистеха! В ресторане и то перчаток не снял! А слабый человек. Ну, что поделаешь, с непривычки?"… Расплатился и пошел в купе. В купе давно уже горит только маленькая синяя лампочка под потолком. Профессор не отзывается, - спит и не храпит на верхней полке… Ох, ох, о!.. С трудом разделся кавказский нэпман и… 6о верст в час быстро укачали его жирное тело и лысую голову в мерлушковой шапке.
Проснулся утром. Яркое солнце забралось уже в купе. Проводник уже два раза постукивал в дверь…
"Вставай, милый чилавек! Кофей пить будем". Но не храпит, не отвечает и утром воспитанный собеседник… Купец за одеяло… Что такое? Нет никого! А чемоданы? Желтые чемоданы лежат.
В купе пришел проводник, пора убирать постели. Нет пассажира № 11. Проводник его с вечера ни разу не видел… Недоумение, волнение, справки в других вагонах. Нет нигде: как в воду канул. Шах-Назарьянц боится: не свалился ли после легкого кавказского вина при переходе из вагона в вагон? Спокойный немец-проводник полагает, что пассажир № 11 вышел где-нибудь на станции и опоздал к отходу:
"О, это бывает. Теперь надо вещи сдать на хранение в Махач-Кала (Порт Петровск). Оттуда телеграфируют по линии".
Махач-Кала. Железнодорожный агент, встав на диван, снимает с сетки желтые чемоданы. Огорченный Шах-Назарьянц глубокомысленно думает, как нехорошо слезать на маленьких станциях и опаздывать к поезду… Внезапно резкий толчок. Подали паровоз. Дикий звериный визг Назарьянца. Маленький желтый чемоданчик упал с сетки на стол, раскрылся. А… а… а… словно тяжелый мяч, на колени Назарьянцу упала человеческая голова… В неистовом ужасе он одним прыжком - на плюшевый диван. Тучное тело вдавилось в спинку, глаза выпучились, остекленев, руки в безумной судороге вцепились в материю, а голова, брызгая жидко-красным соком, как спелый арбуз, захлюпала по полу.
Трясется, как сало на крюке, глава фирмы Назарьянц и К° в транспортном отделении ГПУ. Он ничего не понимает. Дрожит его жирный затылок, трясутся пухлые губы. А агенты медленно, осторожно вынимают из желтых чемоданов: из одного - две ноги в серых, хорошо сшитых брюках и черных ботинках, потом - две руки в серых рукавах; из другого - тяжелый, четырехугольный обрубок, в сером, на все пуговицы застегнутом пиджаке, без рук; разложили на столе и приставили голову… И еще сильнее затрясся Шах-Назарьянц. Золотистая бородка, хорошо знакомая голова. Перед ним на столе, в сером костюме, любезный сосед, - только нет на руках неизменных перчаток.
А агенты ГПУ тем временем уже вынули из кармана бумажник с документами и отрывной талон плацкарты спального места № 11: Николай Трофимович Утлин, инженер-химик, жительствующий в Баку, Крепостная 7, кв. 8.
В кабинете начальника отделения решается судьба Назарьянца, которому срочно, срочно нужно быть в Ростове.
"Удивительный случай… когда его успели разрезать? И так аккуратно. А между тем все опознали. Садился в поезд, ехал, кутил с этим старым нэпачем, его-то, по-моему, во всяком случае задержать необходимо… Дай телеграмму по линии и в Баку нашим".
И скорый "Баку-Москва" мчится верста за верстой к Ростову без желтых чемоданов, без Утлина, без главы торгового дома Шах-Назарьянц и К°, а по проволокам, во все стороны, экстренные телеграммы несут весть о странном и страшном загадочном убийстве, интригуя телеграфисток, а, домчавшись, поставят трудную задачу перед Азербайджанским ГПУ и уголовным розыском.
Ничего не добиться от совсем раскисшего Шах-Назарьянца. Он плачет и бессмысленно твердит на все вопросы: "Хороший человек, слабый человек!.. Не может пить кавказского вина, выпил бутылочку и вот…"
И не понять сразу, сознательно ли притворяется хитрая бестия, или действительно не перенес жуткого приключения несчастный старик.
* * *
Баку. Крепостная, 7. Молодой человек долго звонил в квартиру № 8. В ответ ни звука. Недоумевает, - пошел к управдому. "Квартира № 8, а вам кого - Утлина? Да он вчера уехал на пару дней" - "Не может быть?" - "Ну вот, не может быть! Уехал на пару дней в Ростов. При мне вчера вечером на извозчика садился. Три чемодана взял. Сказал, в Ростов на пару дней. Да".
"Управдом здесь?" - Мандаты ГПУ и угрозыска… "А… а… В чем дело, товарищи?". - "Кто у вас живет в квартире № 8?" - "Инженер Утлин. В Совнархозе служит. Он вчера уехал". - "Куда?" - "Сказал, в Ростов." - "Отметился?" - "Никак нет; сказал, в Ростов на пару дней". - "Проводите в его квартиру. Он вчера убит в поезде".
Молодой человек, тревожно слушавший разговор, заметался. "Что? Не может быть!.." - "А вы кто такой?" - Управдом, человек, видимо бывалый, привычный ко всему, охотно сообщил: "А они его только что спрашивали… И все допытывали, действительно ли уехавши…" - "Вы его знаете?".
И тот, запинаясь, волнуясь, чуть не плача, теряя слова и мысль: "Моя фамилия - Борщевский; Николай, немного старше… Росли вместе. Я ему телеграфировал. Он ответил, что ждет. Мы условились. Я приехал из Тифлиса. Он никуда не собирался уезжать".
Ключа к французскому замку не подобрать. Приходится выпиливать… Наконец открыли, вошли… В квартире ничто не говорит об ужасной смерти хозяина. Все, очевидно, на своих обычных местах, никакого беспорядка, никаких записок; ящики стола заперты, шкафы тоже. На столе стакан недопитого чаю с лимоном, рядом сухарики на тарелочке и недорезанная половинка лимона, распространившая по всей трехкомнатной квартирке острый, может быть, слишком острый свой запах. Тут же рядом - телеграмма из Тифлиса… "Это ваша телеграмма?" "Да, да, да - моя, моя!".
Осмотр квартиры ничего не дает: да это и естественно, раз его видели целым и невредимым в поезде. Пытаются выяснить у Борщевского, что ему известно. Какие люди у него бывали? Он не знает… Судя по его письмам, у него друзей не было. Может быть, служебные знакомые. Немножко замявшись: "Он жил… с одной… Евгения Георгиевна Джавала". - "Вам адрес ее известен?". - "Да, да". - "Немедленно съездить туда". Петров, которому на первых же порах работы в ГПУ пришлось принять непосредственное участие в этом трудном деле (председатель сразу понял в нем очень дельного работника), вместе с двумя старыми сотрудниками, захватив с собою Борщевского, помчались в конец Меркурьевской улицы. Два агента угрозыска остались на месте.
В автомобиле Борщевский заметил: "она живет со старушкой матерью, я с ними знаком. Не стоит пугать бедную. Лучше войдемте вдвоем, и я при вас спрошу, не знает ли Женя чего-нибудь о Николае".
Петров согласен. "Хорошо. Но вот еще… Вы сами не можете ничего предположить, никакой подкладки этого убийства?"
- "Нет, нет… Хотя, впрочем… Позвольте, погодите… Единственное, что я могу предположить… Хотя…"
- Ну, не мямлите. В чем дело?
- "Да вот… Я был здесь недели две тому назад, и он мне говорил в случайном разговоре, что он работает над открытием колоссальной важности. Он всегда очень скромен, но тут страшно, необычайно вдохновился… Говорил о том, что если его открытие попадет в руки трудящихся, то оно будет солнцем, которое озарит все человечество. Наша победа во всем мире обеспечена. Но в руках капиталистов это наша смерть. Мне страшно подумать: что, если это и стало причиной его гибели?… Но ведь он никому об этом не говорил. Это никто не может знать. Мне, единственному другу, он ведь тоже не сказал, - в чем заключается его открытие. Может быть, только Женя знает…" Нахмурился Петров. Сильней застучало сердце. Скорей, скорей! Но машина уже хрипит у подъезда небольшого серого дома.
Чистенькая, очень чистенькая старушка: "Нет Женички, нет ее дома. Она, верно, у Николая Трофимовича. Эх, хоть бы поженились они! А то так болит мое сердце! А вчера Женичка ездила в Баладжары к тетке. В 6-ом часу вечера зашла домой, побыла у меня с часик и пошла к Николаю Трофимовичу…" Большая собака, помесь овчарки и сенбернара, вошла в комнату. Почуяв незнакомых, глухо зарычала. "Молчи, Абрек", зацыкала на нее старушка. - "Это его собака, Николая Трофимовича. Женичка ее очень любит. Она у нас иногда по нескольку дней живет. Вот уж теперь который день здесь околачивается. Недели две, должно быть… Я-то ее, признаться, даже и боюсь: все-таки пес, псиное и на уме. Так вы уж поезжайте к нему прямо. Там их обоих и застанете. Там она, там. Ох горе мое с ними!.."
Дело захватывает Петрова все сильнее и сильнее. Хорошо знакомая всем, кому приходилось распутывать нити преступлений, лихорадка овладела им. Скорее, скорей! Автомобиль полным ходом - обратно. Петров - Борщевскому: "О ваших предположениях об изобретении Утлина - никому ни слова. Поняли?!"
Агенты уголовного розыска, оставленные на Крепостной 7, сообщают Петрову: "Мы пока допросили швейцариху (швейцар недели две, как болен). Она по утрам прибирала квартиру Утлина и вечером ставила ему самовар. Обедал он не дома. Она показала, что Утлин почти никого к себе в дом не водил, за исключением своей любовницы, Евгении Георгиевны Джавала, да последние две недели к нему захаживал молодой человек, фамилии которого она не знает. Слышала, что он спас Евгению Георгиевну от каких-то хулиганов. Кто вчера был у Утлина, она сказать не может, так как мужа сильно скрутило и она почти не выходила на лестницу. В четвертом часу инженер Утлин сказал, что уезжает по делам в Ростов, неожиданно, и записочку Евгении Георгиевне оставил. Часу в седьмом Евгения Георгиевна приходила, записочка ей была передана и она поднялась наверх. Когда уехал Утлин и когда ушла Евгения Георгиевна - она не видела. Сегодня она, швейцариха, только что пришла из страхкассы…"
Управдом показал, что к нему Утлин зашел тоже в четвертом часу и предупредил, что на пару дней уезжает, а в 8-ом, сильно торопясь, уехал на вокзал.
"Спасибо, товарищи! Теперь вы свободны. По некоторым соображениям ГПУ принимает это дело всецело в свое ведение. Дайте сюда допросы. Так… и доложите".
И снова приступили к внимательному осмотру квартиры. Вскрыли закрытые шкафы в кабинете и маленькой лаборатории, перерыли все в спальне: все в порядке. Только в один сундук как-то чересчур поспешно, как при внезапном отъезде, свалены кое-какие носильные вещи. В спальной все в порядке. В письменном столе, насколько можно судить, не тронута ни одна бумажка. Нет, положительно, в квартире искать следов преступления нечего; но Петрова теперь интересует уже и другое: нет ли здесь каких-либо следов таинственного изобретения молодого химика? "Нет Утлина; но у нас в Союзе немало талантливых ученых: может быть, его работу сумеют докончить?" Петров собирает всю его переписку, все деловые бумаги. Но, по крайней мере, при беглом осмотре, ничего необычайного обнаружить нельзя: ни записей работ, ни дневника. В маленькой лаборатории - обычные колбы, реторты, кипповские сосуды и набор самых простых реактивов. "Нет - или отсюда все похищено, или это он спрятал где-нибудь в другом месте…" говорит Борщевский. - "Он был очень осторожный человек".
- Навряд ли похищено. Абсолютно никаких признаков грабежа…
- Пожалуй… Раз он действительно собирался уехать в Ростов… Не отняли ли это у него по дороге?…
Но Петров несколько недоволен сбивающими ход его мыслей рассуждениями: "Ну, очень благодарен… Вы сейчас нам больше не нужны. Зайдите завтра утром в ГПУ. Пропуск я вам вышлю".
Борщевский откланивается, он хочет идти… Но в этот момент кто-то скребется в дверь. Сильнее и сильнее. Петров делает движение, чтобы посмотреть, в чем дело… В то же мгновение створки двери распахнулись, и собака Утлина, - лохматый, пятнистый огромный пес, ворвалась в комнату. На одну секунду он остановился у двери, нюхая пол, потом с внезапным рычанием, повернувшись на месте, бросился назад по лестнице. Петров не успел еще крикнуть: "За ним", как в комнате никого уже не было. Опытные сотрудники не нуждались в указаниях.
Абрек - по лестнице, на улицу. В горле его клокотало злобное рычание. След виден дальше по тротуару к мостовой; затем теряется. Животное остановилось, повертелось на месте и вдруг, снова отчаянно зарычав, назад, в дом.
- "Ну, что?" - "Да ничего. Очевидно, проводил хозяина по следам до извозчика и прибежал назад".
Пес опять, точно тоже что-то расследуя, осторожно нюхая воздух, вошел в комнату. Оглядев и обнюхав незнакомых, - вдруг подошел и лег у ног Петрова. "Ну что, умница, что? Где же твой хозяин?".
Морда Абрека поднялась кверху и, ни на кого не глядя, полузакрыв глаза, собака завыла вдруг страшным, тоскливым, волчьим воем, таким, от которого волей-неволей ползут по спине мурашки даже и у людей не робкого десятка.
Напряженные нервы Борщевского не выдержали. "Да что это она! Замолчи ты, животное. Что она, с ума сошла?"
"Да нет, по хозяину… Или… или чует что… Да еще этот лимон проклятый. Или это духи такие? Никогда не слыхал, чтобы небольшой лимон…" Не договорил и оборвал. С ужасом уставился на собаку. Вся шерсть у нее на спине встала дыбом, она ощерилась. Точно завидев врага, пес поднялся и, припадая к полу, крадучись, пополз к стене комнаты… Вдруг вскочил и, словно бешенный, начал кидаться, прыгать, сдирать зубами обои, визжа, подвывая, рыча…
Петров вскочил. "Как я не догадался раньше! Эх…"
Молотком по стене - звук металла. Обои прочь: стальная дверь, несгораемый шкаф. Как хорошо заделано. Совершенно незаметно. Ручка в углублении. Поворачивается легко и дверь открыта. За ней другая, совершенно сплошная. Только посредине, в глубоких пазах, три белые кнопки. А из четвертой что-то торчит. Что такое? Вот так… Ах, черт возьми!
Человеческий палец, оторванный до третьего сустава… Сочится сукровица. Пес воет, не переставая.