- Здесь вы не должны оставаться, - начал он, внимательно разглядывая мою "жену", - это на первое время. Сегодня же вы снимете квартиру в Мункснесе. Это за городом. Там сдается особняк в три комнаты. Главное, соседей нет… Прислугу вам я нашел - партийка. Кого вы знаете из русской эмиграции? Знакомы вы с полковником Кондыревым? Полковника Фену знаете? Генерала Васильевского? Бывшего воинского начальника Балицкого, наверно, знаете? Вот мой совет - сегодня же не теряя времени поезжайте и снимите особняк. Но раньше оденьтесь. Это тряпье долой. Кстати, вашей супруге необходимы бальные туалеты. Пока ваши вещи придут - купите все. Теперь сезон… Белогвардейцы устраивают благотворительные балы. Ваше присутствие на них обязательно. Там можно многое "поймать". На этой же неделе вам дадут документы. Заготовьте фотографии - я завтра зайду за ними. На Александровской улице есть моментальная фотография. Вы же по-шведски говорите?
- Немного, - ответил я резиденту.
- Будете снимать квартиру - назовитесь коммерсантом. За квартиру заплатите вперед за три месяца. Попрошу вас позвонить мне около пяти часов вечера. Номер 4–04.
Вызовите Ингрид и скажите, что говорят по делу бумаги для экспорта. Подойду я. Если сняли квартиру - скажите: "могу представить сто тонн", нет - "заказано". Тут ведь телефонные барышни шпионят. Теперь займемся вами, товарищ. Купите платья, шикарной обуви и белья. Все теперь же. Денег не жалейте. После маникюра украсьте палец обручальным кольцом и на мизинец бриллиант. Забудьте, что вы из Советской России. Вы - эмигранты из Константинополя. Документы получите с визами. Все тип-топ. Я получу из полпредства план работ. Коренец приедет ночью. Это секретарь миссии. Наш организатор. Будете реализовывать бриллианты - скажите мне. У меня есть знакомый еврей-спекулянт. Платит хорошо и без риска. Ну, кажись, все. Главное теперь - осторожность и внимание. Купите несколько чемоданов, без вещей же не снимают барской квартиры, - сказал тип и, протянув мне руку, добавил: - Всего доброго.
- Началось, - произнесла устало "жена" после ухода резидента и нервно хрустнула скрещенными пальцами.
- Да, директивы даны. Пойдемте же покупать туалеты и перерядимся, - сказал я и, подойдя к ней, шепнул: - Это недолго же.
В первоклассном магазине Taylor мне выбрали пиджачную пару, смокинг, пальто с котиковым воротником, а "жене" - манто со скунсовым воротником.
Рассчитался новенькими, уже высохшими кредитками.
Кортонки со шляпами, пакеты белья, коробки с обувью, воротниками, галстуками, перчатками и носками обошлись в четырнадцать тысяч марок. Все покупалось лучшее и модное!
У Тилла мы купили обручальные кольца и, по указанию резидента, кольцо "на мизинец".
Вещи были доставлены на нашу конспиративную квартиру в Тээле.
IV
В ресторане "Катр" заняли стол одетый с иголочки господин и элегантная дама - агенты шпионажа…
Было жутко, необычайно жутко встретиться взглядами с теми посетителями, которые, не подозревая в нас агентов Разведупра, задерживали свое внимание на новых лицах шикарного отеля-ресторана.
В нем жил тогда генерал Маннергейм.
Я всматривался в лица гостей, но никого не было знакомых.
В оркестре один скрипач вызвал в памяти воспоминание: его я узнал.
Это был бывший полковник К.
С супругой мы перешли уже на "ты", но старались избегать разговора по-русски. Мы "офранцузились". Счет уплачен. Мы вышли.
Шумно на Эспланаде… Взад и вперед движется волна нарядно одетых дам, военных, учащихся, элегантных мужчин - преобладает шведская речь.
Зеркальные окна магазинов в огне электрических лампочек. Мчатся автомобили… Кипит жизнь, но нет все-таки того темпа довоенной Финляндии.
Наняли такси и поехали в Мунксенес снимать квартиру.
В ельнике, опорошенном снегом, стояла вилла, над ней высился утес с беседкой. Старуха-дворничиха показала дом.
Уютно и благоустроено.
Богатая мебель. Ковры и множество картин финских мастеров.
Старуха, показывая комнаты, спрашивала о моих занятиях, семейный ли я, надолго ли думаю снять дом и т. п.
Цена была высокая для местного жителя, но мне как "иностранцу" подходящая - три тысячи марок в месяц.
- Господа могут быть покойны - наш район очень тихий и благочинный. Летом тут рай. Купальня, на берегу пристань и лодки. Хозяин живет за границей. Он профессор какой-то, - поясняла сторожиха, видимо посчитавшая нас "знатными иностранцами".
Снял особняк, сказав, что перееду завтра же.
Наемную плату надо было внести в адвокатское бюро.
Поехали туда.
"Патрон" выдал расписку в получении денег и обещал приготовить контракт.
Итак, мы обосновались по указанию Яна Розенталя.
В пять часов я позвонил по данному им номеру и вызвал Ингрид по делу бумаги.
Розенталь не заставил себя ждать, после грубого "алло-о" спросил:
- Сколько тонн папиросной бумаги имеете в депо?
- "Могу доставить сто тонн" - ответил я.
- Отлично! Завтра буду на вашей фабрике. До свидания, до вечера.
Поселились в особняке.
Дворничиха принесла три бланка для заполнения и домовую книгу. Затопила печки и справилась о прислуге.
Я сказал, что к нам вернется наша прислуга.
К обеду явилась молодая финляндка Сайма с письмом от какого-то Арвола и сказала, что она рекомендована владельцем портновского дела в Тээле.
Сайма сносно владела русским языком и, устроив свой скарб на кухне, принялась за работу. Вечером она показала "жене" партийный билет и сказала:
- Мой отец расстрелян "мясниками", я теперь коммунистка.
Надо отдать справедливость, Сайма оказалась чистоплотной, работящей девушкой. В коммунизме - фанатична, до крайнего предела насыщенная ненавистью к "буржуазии".
О Советской России она говорила с каким-то умилением и, по-видимому, совершенно не знала истинного положения вещей в "комрае".
Приятно пахло в комнате еловыми ветвями… На письменном столе в белой раме стояли портреты генерала Маннергейма и председателя финского Сейма Свинхувуда. Я так и оставил их, хотя принадлежали они кому-то, раньше меня снимавшему особняк. Массивная люстра, спускавшаяся с потолка, разливала ровный голубоватый свет. Супруга отдыхала в спальне, а я ждал резидента…
Он явился не один.
Вместе с ним пришли первый "советник" посольства, совершенно не значившийся в дипломатическом списке СССР, - Фишман и военный атташе Бобрищев.
Фишман, числясь советником, на самом деле был "оком" МЧК и прибыл в Гельсингфорс нелегально в начале 1920 года.
Розенталь хозяйственным взором осмотрел квартиру, постучал в стены, заглянул в печки и, приподняв ковры, ощупал полы.
- Подходящее жилье, - сказал он Бобрищеву, - летом можно с городом сообщаться на моторной лодке. Надо вот пункт поблизости найти.
Раздевшись, гости прошли в столовую.
"Жена" распорядилась приготовить кофе.
Розенталь тем временем занялся делом.
- Запишите, товарищ, эти имена и зашифруйте "красной медью", - сказал он, вынув из кармана коробку лепешек "Вальда".
Взяв блокнот, я вооружился стило.
- Во-первых, возьмите на глаз вот этих господ, - продолжал он, слизнув с ладони несколько высыпанных лепешек, - полковника Фену, он председатель всей эмигрантской своры, потом его ближайших помощников - барона Унгерн Шнернберга, редактора газеты Саволайнена, генерала Васильковского, полковников Балицкого, Кондырева, бывшего сыщика Кунцевича, начальника политполиции Хольмстрема и его помощника Клеметти. Это первосортные.
Дальше - запомните некоего типа, занятого писательством, по имени С…, выводите его на чистую воду. По нашим агентурным сведениям, он числится в политполиции и дает уроки финского языка "полубелому" эксперту из торгпредства Карабасникову. Попробуйте войти в эти круги и собрать материал. Пустите в оборот вашу супругу. В субботу в залах Сосиэт-хузет какой-то белогвардейский бал. По нашим сведениям, там будут все те, кои нам вредят. До этого познакомьтесь с кем-нибудь из видных эмигрантов. Лучше с семейными. Закажите стол и с супругой приступайте к обзору и наметке. Вы знакомы со многими из белого центра. Предупредите при встрече, что вы прибыли из Турции, побывали во Франции и так далее. На всякий случай я принес вам удостоверения различных учреждений, по которым видно, что вы эмигрант и занимаетесь коммерческими делами.
Розенталь передал мне удостоверение турецкой полиции, сертификаты отелей на Пера, счета на мое имя и паспорт финского градоначальника на имя Кари с женой Марией.
- Паспортом вам не надо теперь пользоваться - это на случай ваших командировок, - посоветовал он мне.
- А скажите, товарищ, вы знаете многих русских в Гельсингфорсе? - спросил, картавя, Фишман.
- Кое-кого знаю, а что?
- Ваше появление не возбудит подозрения у них?
- Не знаю… Попробую изловчиться надуть их, - ответил я нерешительно.
- А что вы его учите! - воскликнул, как бы раздражаясь, Розенталь, - сам знает, на что пошел. И не маленький!
"Советник" вскинул на уполномоченного глаза и виновато произнес:
- Чтобы не вышло, как с номером 303.
- Тот был идиот - ваш 303-й, - буркнул Розенталь сердито и, встав, подошел к окну.
- Комбриг, взгляните-ка сюда, - весь залив как на ладони! - воскликнул он повернувшись к атташе.
- Я уже обозревал это место. База прекрасна! Весной начнем доставку грузов. А осенью хлопнем восстанием, - сказал Бобрищев, лукаво щуря Фишману глаза.
Сайма принесла кофе.
- А какую красивую бабу вам нашел наш портной! - воскликнул Розенталь, окидывая взглядом смутившуюся Сайму.
- Ты коммунистка? - спросил Розенталь строго.
- Да, - ответила бойко девушка.
- Молодец! Ты будешь получать три тысячи жалованья, но держи язык за зубами, - промолвил Фишман и встал. Пожал руку Саймы и добавил: - Молодец "тютто".
Сайма вышла.
На лице атташе зазмеилась улыбка не то иронии, не то насмешки.
- Нечего фамильярничать, товарищ, - бросил он нетерпеливо, - с ней надо иначе вести себя.
Фишман надул толстые губы и пожал плечами пробормотав:
- Почему?
Атташе рассмеялся:
- Прислуга, хэ-хэ-хэ, а вы на "ты".
Розенталь отпивал маленькими глотками кофе и, казалось, о чем-то думал, хмуря изрезанный глубокими бороздами низкий прямоугольный лоб.
"Жена" сидела в тени, в качалке и, казалось, была мысленно далека от всего происходившего в комнате.
О чем думала она?
Какие мрачные мысли роились в ее голове, какие чувства таило ее сердце?
Присутствие "гостей" тревожило меня. Я не допускал и мысли, что моим "гостям" было предоставлено такое свободное передвижение в Гельсингфорсе.
- Займитесь поручениями. Я жду вашего донесения в понедельник для доклада товарищу Черных, - сказал Розенталь, подходя к "жене". - А вы, товарищ, не унывайте. Заведите знакомства с местными офицерами. Есть красивые мальчики. Для дела важно, - произнес он, улыбаясь краем рта и пожимая ей руку.
Бобрищев доминировал над этими типами изысканностью манер и корректностью в разговоре. Приложился даже к руке "жены" и небрежным тоном фата проронил:
- Очаровательной даме наше почтение. До свидания.
Фишман протянул мне три пальца и пробормотал сухо:
- До свиданья.
Сайма проводила гостей на улицу. Заперла калитку. На кухне застучал топор - "тютто" принялась готовить ужин.
- Вы спросили как-то, кто такая Гибсон, так вот теперь я расскажу вам ее прошлое и настоящее. До какой глубины человеческой низости пала она - это страшно даже подумать, - начала "жена" свое повествование, усаживаясь против меня на диване.
Под шум метели за окнами я услышал жуть действительности "красной" России.
- Гибсон была моей подругой детства. Она дочь богатого коммерсанта. Ее отец был убит бандитами Петлюры в Черкассах. Мать сошла с ума. И вот тогда Гибсон покидает Черкассы и едет в Полтаву. Знакомится там с командиром I Интернационального полка Фекетэ и превращается в его содержанку. Фекетэ был тогда в фаворе у Троцкого. Он осыпал Гибсон бриллиантами и жемчугами… Она следовала за ним в салон-вагоне или в роскошном фаэтоне расстрелянного помещика М-ской губернии М. Но, на ее беду, она влюбилась в красавца-венгра, офицера штаба Фекетэ. И на нее донесли. Уследили. Офицер был расстрелян, а ее Фекетэ отдал в "общее пользование" первой роте… В Лубнах в 1921 году ее нашли на полотне железной дороги, очевидно выброшенной из вагона. Полуобнаженной и без сознания. Какой-то эшелон красноармейцев подобрал ее и привез в Москву. И через полгода Гибсон была в ЧК секретным сотрудником. Она "предавала" всех, виновных и невиновных. На ее душе не меньше трехсот жертв. Когда она уже окрепшей, поправившейся встретила меня и сообщала без утайки о своих работах, мне стало ясно - она была матерая чекистка. Она и не скрывала, что лично расстреливала жертвы, не таила кошмарных избиений в подвалах МЧК и с какой-то болезненной, животной радостью передавала о новых жертвах, которым не избежать ее кольта…
Она сошлась с одним офицером-спецом, пожила с ним месяц и предала Лацису. Выпросила у командира разрешение застрелить его и, получив пропуск в подвал, где совершались казни, пришла на час раньше. Ждать его. Гибсон предала дядю, мужа старшей сестры и тетку. Она жила в каком-то кровавом тумане - морфий, кокаин и опий отпускались ей по ордерам ВЧК в неограниченном количестве. Нравственно она уже погибла, но тело еще служило приманкой любящих сильные ощущения сановников Москвы. В числе ее поклонников были, как она говорила, Вигдор Копп из Наркоминдела, садист доктор Кедров, жестокий палач Менжинский и бывший наркомюст Стучка. Потом пошли рангом ниже, вроде Бобрищева или Лифшица. Она заманила из Польши, путем переписки, в Россию дальнего родственника, бывшего морского офицера, и, когда его расстреляли, получила вознаграждение в виде заграничной поездки - в Берлин. Но и там она предавалась кутежу в ночных локалах и шикарных притонах. Вернулась обратно с громадным багажом дорогих туалетов и шляп. Снова взялась за работу. Погибший она человек, и недалек тот час, как ее по ордеру ВЧК сдадут коменданту для расстрела.
Она не первая и не последняя из бесчисленной плеяды "совагентш", нашедших последний приют в яме Ваганьковского кладбища.
Она умолкла. Опустила голову на грудь и сжала руками виски.
Воцарилось жуткое молчание. Перед моим взором предстала картина последней встречи с Гибсон.
Леденело сердце при мысли, что и я стал косвенным участником беспримерных в истории человечества убийств…
- Скажите мне откровенно: вы будете работать "им"? - обратилась ко мне как-то "жена".
- Понятно, иного выбора нет, - ответил я.
- О, как это ужасно! И зачем я поехала с вами? - сорвалось с уст Залькевич.
- Разве вы могли не ехать? - спросил я.
- Да, могла избрать иной путь или уйти в какой-нибудь наркомат работать. Но я надеялась, что вы поймете меня и бросите шпионаж. Вы же начинающий и вам легче уйти от "них". Хотя у них щупальцы всюду. Несколько месяцев тому назад из Гамбурга привезли в Москву резидента, не пожелавшего добровольно прибыть. Расстреляли вместе с женой и ребенком. Да, вы правы. Надо искать для ленинской банды жертвы, надо давать работу тысячной армии палачей, надо поддерживать революционный дух масс за счет казнимых "контрреволюционеров". Надо! И тот, кто продал уже свою душу ВЧК, - слуга Сатаны, - горестно произнесла Залькевич и, встав, шатаясь направилась к столу.
Взяла папиросу и нервно закурила.
Прошлась по комнате взад и вперед.
- Я не выдержу долго… Там - еще иное дело. Там я и сама не знала, кто шпион, кто нет, но тут? Я не в силах. И если вам жаль человеческой, пусть подлой, души, не требуйте от меня работы, - сказала она, подходя ко мне, моляще глядя увлажненными глазами на меня.
- Хорошо. Я лично ничего от вас не требую. Но как они?
- Я буду лгать им, но работать не могу. Не могу… Я боюсь… Мне страшно. Поймите, мне страшно: я шпионка - в среде людей, презирающих это гнусное ремесло. Не выдавайте меня Розенталю. Храните от них мои слова. Умоляю вас. Если хотите, я достану для вас несметное количество бриллиантов, денег и ценностей. Мне верят, и у них есть, что дать мне… Не бойтесь, я не предам вас, если суждено нам быть разоблаченными - разделю вашу участь… Я охотно помогу вам в вашей роли…
Залькевич неожиданно оборвала слово и тихо подошла к двери, ведущей в кухню.
Приложила ухо к двери и кивнула мне головой.
Я подошел на носках.
За нами подслушивала Сайма. Хорошо, что мы говорили вполголоса. Заскрипели половицы, и Сайма, очевидно, вернулась к плите, так как загремела посуда.
- И тут мы не люди, как видите, - произнесла Залькевич, - и тут мы рабы всесильной Чеки.
V
Утром, после завтрака, я позвал к себе в комнату Сайму и сказал ей:
- Сайма, кто приказал вам подслушивать за дверью?
- Я не подслушиваю, что вы, барин! - испуганно отреклась девушка, покраснев до ушей.
- Не врите мне. Я вчера уличил вас. Лучше скажите, кто такой дурак, что принуждает партийку лгать, - сказал я, пристально глядя на Сайму.
- Да, да… это нечестно. Меня научил этому тот большеголовый, обещавший три тысячи жалованья, - созналась Сайма.
- Вот видите, как некрасиво, я такой же коммунист, как и вы, а вы стоите за дверью и слушаете. Не он платит вам жалованье, а партия. Поняли?
- Партия? - переспросила испуганно фанатичка прислуга, и в ее молочного цвета глазах отразился искренний страх. - Я больше не буду, но вы ему не говорите, - произнесла Сайма возмущенно и опустила голову.
- Я буду платить вам пять тысяч марок, но будьте всегда по отношению к нам порядочной, - сказал я Сайме, умышленно увеличив ее содержание.
- Пять тысяч марок! - воскликнула коммунистка, обольщенная крупной суммой денег.
"Сила денег превыше ленинских учений", - подумал я, глядя на засиявшее лицо прислуги.
- Да, - ответила Сайма и быстро побежала на кухню.
Трамвай из Мункнеса примчал меня к Народному театру.
Я прошелся по Эспланадной - спокойно, странно уверенный в своей безопасности.
Только меня смущали стоявшие на постах молодцеватые полисмены.
Зашел в кафе Фацер. Народу тьма. И никого из знакомых. Выпил чашку кофе и вышел. Проходя мимо памятника Рунеберга, я встретил старого знакомого - антиквара Ауэра. Хотел остановить его, да побоялся чего-то. Остановился около книжного магазина и стал рассматривать книги на финском языке. Смотрю - "Дети красного солнца" напечатано на одной обложке, а наверху имя автора. Имя как раз того писателя, которого Розенталь велел включить в список и выяснить, состоит ли он в политической полиции и преподает ли финский язык "полубелому" эксперту. Зашел в магазин и купил этот роман.
На углу Микаельской улицы повстречался с высокими плотным господином в шубе.
Ну как не узнать? Баумгартен. Певец, адвокат, весельчак-каламбурист.
Вспомнилась Москва!
Москва христианская, незарубежная, Москва сытая хлебосольная, а не голодная, разграбленная и изнасилованная душегубами.
Опять не рискнул окликнуть его. А он шел крупным шагом передо мной и приятно попыхивал сигарой. Поклонился какой-то даме и зашел в парикмахерскую. Я понуро побрел дальше. На крыше многоэтажного дома трепалась грязно-красная тряпка.
"Р. С. Ф. С. Р."