- Эх, голеньких девчат бы сюда! - цинично воскликнул Муценек, - вот бы нашему секретарю лафа была!
Розенталь взглянул на меня и криво улыбнулся:
- Распетушились ребята, а у самих жены дома.
- Перестаньте морали учить! Жить надо по Коллонтаихе. Вот бабенка, эта "дыбенковская кухарка", - разошелся Коренец отходя, - на прошлой неделе дипкурьер Савостьянов говорил, что у нее четыре "первых" секретаря на любовных амплуа в "деле". "Рога" у Дыбенки не меньше, чем у достопочтенного папаши, наркомпроса Луначарского.
- Деловая баба, и только, - проронил Муценек, вставая, и подошел к столу. - Черти, все вылакали, - проворчал он, взглянув на пустую бутылку виски, - а у меня аппетит только разгорелся.
- Так за чем же стало, хозяйство у меня, - сказал Коренец, - поедем в "дом" и обратно с запасом. Ключи от винного склада у меня. Захватим царского запасца и сюда. Дел все равно нет сегодня! Посол на новой кровати, поди, дрыхнет.
- Нет, лучше в другой раз приедем, - сказал Розенталь сдержанно-строго.
- Ладно, отложим, - согласился охмелевший секретарь и, вынув бумажник, достал несколько кредитных билетов.
- Я плачу за счет представительства, - сказал он, швырнув на стол деньги.
Розенталь позвонил кельнеру и рассчитался по счету.
Коренец, Розенталь и Муценек поехали в частном автомобиле некоего спекулянта спиртом - поставщика торгпредства.
Я добрался до трамвая пешком.
Придя домой, переоделся и пошел в ресторан "Капелла" на Эспланаде.
Мне необходимо было встретиться с Марухиным.
"Гельсингфорсские письма" потревожили и меня…
XII
Манухин представил меня средних лет симпатичному шатену С. - сотруднику нескольких эмигрантских газет и автору нашумевшего в Скандинавии романа "Дети красного солнца" и многих других антибольшевистских сочинений.
С., в совершенстве владея финским, шведским, эстонским и русским языками, завоевал себе крупное имя, как переводчик финской литературы.
Осторожно, "окольными путями" я шел к намеченной цели.
Рассказав ему о своих "скитаниях" на Балканах, передав красочный материал о жизни в Турции и нарисовав картины лишений эмигрантской жизни вообще, я моего собеседника, видимо, заинтересовал, и он предложил мне пересказать все еще раз в более удобной обстановке. У себя на квартире. В отеле "Эспланад", где он занимал две комнаты…
Мы условились встретиться в один из ближайших вечеров. Оказалось, что в отеле, где жил С., остановились лица, о которых можно было написать срочную сводку: генерал Войейков, сотрудница английской разведки - жена морского офицера Ц., бывший вице-губернатор - генерал М. и финский лейтенант Арлсон.
Из беседы с С. я узнал, что "полубелый" спец К. действительно берет у него уроки финского языка, но и очень важное откровение: вышеупомянутый спец собирается бежать в Польшу и порвать с торгпредом.
В один вечер я посетил его. У него были гости - финский поэт Эйно Лейно, Марухин, какой-то биржевой маклер Русов и лейтенант Арлсон. Поэт и лейтенант не говорили по-русски, поэтому мы обменивались шведской речью.
Я оказался "центром внимания" - посыпались вопросы об условиях жизни в Турции, Болгарии, Сербии и, наконец, Франции. Признаюсь, тяжелое испытание пришлось пережить. К счастью, слушатели не были осведомлены о действительной жизни в "описываемых" мной странах.
За ужином лейтенант предложил выпить.
Принес из своей комнаты коньяку. Выпили один литр, появился второй.
Мне показалось подозрительным какое-то особое внимание, проявляемое ко мне лейтенантом.
Я "навел" уши и глаза.
Прикладывался к рюмке осторожно и умеренно.
Расстались поздно, и лейтенант любезно предложил себя в провожатые.
Я принял его любезность…
Зашли по пути в какой-то дом на Генрихской улице и купили виски, в том же тайном кабаке распили бутылку пунша.
На таксомоторе я привез лейтенанта к себе на квартиру № 3. Конспиративная квартира на Аркадиевской улице состояла из комнаты-спальни и ванны-кухни.
Ванная комната служила мне лабораторией фотопроявок. На газовке я принялся готовить легкий ужин и воду для кофе. Лейтенант в комнате тем временем рассматривал всякие журналы по вопросам экономики, искусства и филателии.
Прежде чем приступить к виски, я решил угостить гостя коньяком, чуть приправленным для "вкуса" лимонным экстрактом.
Расположились ужинать.
Рюмка за рюмкой.
Я принял перед едой "лекарство" и мог безопасно проглатывать содержимое рюмок.
После пятой рюмки лейтенанта утомило.
Потянуло ко сну…
Он промычал какое-то извинение и, положив голову на край стола, захрапел.
"Итак, вы готовы для исследования", - подумал я, взглянув на разгоряченное лицо лейтенанта.
Приступил к работе.
Перетащил его на кровать. Снял пиджак и жилет. Достал из стола "зубной порошок" и дал ему понюхать. На всякий случай!
Записная книжка. Карточка агента разведки! Ломбардные квитанции. Фотографии, отмеченные номерами и буквами - К.Р. Удостоверение штаба о зачислении в резерв. Несколько адресов и старый железнодорожный билет.
"Наши "молодчики" во время операций не держат в карманах подобных бумаг", - подумал я, положив на стол вынутые из кармана лейтенанта вещи.
В записной книжке я нашел адреса и какие-то рецепты.
Ни одна из пяти моих квартир не значилась в книжке.
Все адреса были мне незнакомы.
Лейтенант продолжал почивать в блаженном неведении, а я в это время сфотографировал агентскую карточку, отпускное свидетельство и переписал адреса, отмеченные словом "важно".
Все в порядке - вещи снова в кармане владельца.
Я с трудом разбудил его от тяжелого сна. Он был использован и надо было выпроводить нежелательного гостя.
- Черт знает что со мной? Никогда я так не хмелел, - пробормотал, вздрагивая как бы от холода, лейтенант.
- Похмелитесь теперь, - предложил я, подавая ему стакан виски.
Он встал. Взял со стула свое платье.
Я заметил, как он украдкой ощупал свои карманы.
- А вы? - спросил он, беря стакан.
- Я тоже выпью, - ответил я, наливая виски.
Чокнулись. Выпили. Еще - на посошок.
Тысячи извинений за беспокойство - и лейтенант покинул мою квартиру.
Через полчаса с "материалом" я приехал на квартиру миловидной портнихи мадам Маргариты…
Квартира - номер четыре.
- Сколько получает, по-вашему, жалованья этот лейтенант? - спросил Розенталь, рассматривая фотографию агента финской разведки.
- Тысячи две, не больше, - ответил я наугад.
- Он пьянчуга? Знаете что, втяните его в нашу сеть. Предложите на первое время шесть тысяч. Если будет работать сносно, можно прибавить до десяти. Очень важно было бы заручиться его работой. Вы можете поймать его на "пушку". Скажите ему, что вы, мол, интересуетесь, как ярый антибольшевик, кое-какими сведениями о деятельности местного полпредства. Никаких интересов к белым у вас не должно быть. Он, понятно, как агент, знает всю белую осведомительскую сволочь, и умело можно их выудить. А главное, мы будем знать все, что о нас поступает в их дела. Для пущей важности я изготовлю для вас письма каких-нибудь белых генералов. Рекомендации, что ли. Попытайтесь втянуть этого парня, и по возможности поскорей, - сказал Розенталь, пряча в бумажник фотографию и полученные адреса.
- Я приму все меры к тому, товарищ, - произнес я, прочитывая письма, данные мне резидентом для переотправки адресатам.
Письма были адресованы проживающим в Финляндии видным эмигрантам.
На каждом "образцово" вскрытом конверте болгарская почтовая марка и штемпеля.
- Вам надлежит после прочтения и записи поставить на письмах финский почтовый штемпель и сообразно с датой "вручить" их получателю. Придется лично разнести и бросить в кружку или подкинуть на стол швейцарской, - сказал Розенталь, передавая мне медную печать и подушку с черной краской.
- Это "стамбулийцы" посылают? - спросил я.
- Нет, наши устроились в экспедиции Главной почты, - ответил Розенталь, - надо бы и тут найти "крысу". Узнайте у товарища Искела, кто из партийцев состоит на службе в почтамте.
Я дал согласие подыскать "крысу". Через несколько дней мне дали серьезное поручение: разоблачить в трехдневный срок одного сотрудника - финна "Освальда I", продавшего военному атташе Бобрищеву план предполагаемой постройки новых ангаров и чертежи миноносцев, якобы похищенные из финского Главштаба. За этот "важный" материал Бобрищев уплатил 200 долларов и препроводил при обширном докладе в Главштаб РСФСР. Вышел скандал! Его вызвали к прямому проводу и сообщили, что чертежи являются перерисованными из немецкого довоенного сборника рисунками старых типов с приделанной лишней трубой и орудиями Крезо.
Освальду об этом не сообщили, наоборот, ему выдали дополнительную премию в 5000 марок и назначили в мое распоряжение с повышением оклада.
Бывший писарь по вольному найму Свеаборгской крепости, пьяница и вообще темная личность, занимавшийся тайной продажей спирта, наркотиков, - Освальд вел широкий образ жизни.
Играл в клубах и пьянствовал в обществе офицеров.
Так как он был беспартийным, его услугами пользовались Бобрищев и Розенталь за свой риск. Он снабжал их "совершенно секретными" документами и получал громадные гонорары. Помимо этого, в его обязанность входило распускать те или иные слухи по указке своего начальства. Если нужно было бросить на кого-либо тень подозрения, послать анонимное письмо в полицию, очернить эмигранта - Освальд был на высоте своего призвания.
Я собрал о нем подробный материал и, уже зная, с кем имею дело, решил убрать его.
Поручив ему добычу фотографических снимков пороховых погребов, расположенных в N, я выдал аванс в 4000 марок на покупку аппарата и столько же на подкуп караула.
Освальд обещал явиться ко мне через два дня на квартиру Мууконена.
О данном поручении я сообщил Розенталю и Бобрищеву, а к Освальду поставил наблюдение.
И выяснилось неожиданное: Освальд никуда не поехал. Просидел в своей квартира два дня и вечером явился на условленное место с аппаратом и снимками.
Я принял задание, поблагодарил и спросил:
- Тяжело было, а?
Он улыбнулся и, нагло взглянув на меня, проронил:
- Еще бы! На пулю шел.
Сославшись на переданное мне поручение дать ему новое задание, еще рискованнее, но зато оплачиваемое в сумме 500 долларов, я попросил его прибыть вечером в Бренде и ждать меня около кафе.
Я сообщил, что прибуду на моторной лодке.
Когда Бобрищев узнал о подготовленной ловушке Освальду, он сделал распоряжение "Коммунару" ожидать груза в районе Аренсгрунда.
Моторная лодка обогнула "опасные" места, пронеслась мимо крепости и взяла курс на Ревель. Освальд, Фишман и я сидели в каюте и вместо дела занялись выпивкой.
Фишман расхваливал Освальда, подливал в стакан коньяку и был навеселе.
Около полуночи мы сдали опьяневшего агента матросам "Коммунара". Его снесли на судно.
- Сдайте его в "особотдел" - приказал Фишман наклонившемуся за борт капитану.
- До свидания, товарищи! - воскликнула с борта группа матросов.
"Коммунар" взмылся винтами и пошел на восток…
Мы повернули обратно, к мигавшему в молочно-сером тумане плавучему маяку.
XIII
Прошло уже девять месяцев со дня моего прибытия в Финляндию, и все время "сопутствовал" успех…
Агенты сменялись новыми "номерами", предписания и различные приказы сыпались из центра ежедневно, и мой "оклад" поднялся до 20 000 финских марок. В ноябре меня внесли в списки комячейки при полпредстве, и я стал "своим", партработником. Через мои руки переходили иногда значительные суммы Мопра, Комитерна и IV отдела Генштаба РККА. В сентябре агент Коминтерна, курьер "Аркоса" Рольмгрен передал мне для передачи шведской компартии 250 000 крон, в октябре я переслал "магнату" эстонской компартии Анвельдту - 2 000 000 эстонских марок в Пернов, и, наконец, в ноябре 1 000 000 франков было поручено уплатить предъявителям мандата на имя Деграна, "комиссионера" Лионской шелковой мануфактуры. Так и было написано в приказе: комиссионеру Лионской шелковой мануфактуры.
Я посетил в первоклассном отеле представителя французской фирмы Леграна.
На столе образцы различных тканей, альбомы с отрезами шелка и бархата.
"Комиссионер" - упитанный, краснощекий, полный брюнет, носящий французскую фамилию по подложному паспорту, значился в списках иностранного отдела ВЧК под кличками "Сертинский-Бей", "Паша", "Инсаров" и "Тер-Акопов".
До большевиков его просто нарицали портной Моисей Зеленый, уроженец местечка З. Полтавской губернии.
Если Зеленый превратился в Леграна, то Рольмгрен насчитывал девять фамилий и на каждую имел паспорт, выданный "всемирным паспортным отделом" - ВЧК.
Этот курьер представлял интерес как "человеческий документ".
По словам самого Рольмгрена, он был до войны стюартом американской пароходной компании, потом чиновником полиции в Вест-Индии и к большевикам перешел в 1918 году, дезертировав из Экспедиционного корпуса, прибывшего на Мурман.
Вторично довелось встретить его через несколько недель при таких обстоятельствах: на одной из конспиративных квартир, куда меня срочно затребовал прикомандированный к резиденту представитель Особого отдела бывший лейтенант Миклашевский-Быстров, меня ожидало… общество.
Две дамы сомнительной репутации, Миклашевский, Муценек, Рольмгрен и молодой, подвижный, с интеллигентным бритым лицом брюнет, назвавшийся Нольде.
Последний на самом деле был агентом ВЧК, бывший офицер Дружеловский, прибывший нелегально из Берлина и намеревавшийся ехать в Ревель по делам "службы" и для свидания с женой, сотрудницей торгпредства. Я не допускал мысли, что толстая, накрашенная и вульгарная проститутка Фанни и ее подруга с лицом чахоточной прачки Люли состояли агентами лейтенанта.
- Итак, к делу, - начал Муценек, - вам, товарищ, надо приютить у себя на вилле приезжего товарища "Никольса". Он пробудет у вас дней пять, пока я не получу ответа от особоуполномоченного девятого района. Необходима абсолютная осторожность. Товарищ Никольс имеет при себе важные документы Коминтерна, и, вообще, его пребывание тут рискованно. Англичане напали на его след в Стокгольме.
Я взглянул на сидевшего в кресле совершенно седого господина в элегантно сшитой паре и с толстыми роговыми очками на носу. Метаморфоза! "Мистер Рольмгрен", сорокапятилетний англичанин, превратился в седого близорукого Никольса.
- Лучше, если вы, товарищ Муценек, припрячете бумаги в несгораемом шкафу миссии, - сказал Никольс, нервно хрустнув скрещенными пальцами.
- Отлично. Я возьму, - согласился тот и, обращаясь ко мне, добавил: - И вам риску меньше, не правда ли?
- Теперь надо обсудить, как переправить нашего Нольде к белоэстонцам, - произнес Миклашевский и, мигнув толстой Фанни, улыбнулся.
- По-моему, самое целесообразное - на моторной лодке в обществе дамы. Вроде прогулки, и только, - продолжал он, взглянув на меня неприятно холодными серыми глазами.
Я решительно отклонил этот проект.
- Моторная лодка не по сезону, товарищ, теперь бури, и, помимо того, клубные пристани усиленно охраняются. Пристать вне Ревеля мудрено. Могу предложить такой путь и более безопасный, - сказал я.
- Какой же? - спросил сам Нольде.
- Вас перевезут до Локса, а уже оттуда в Ревель. Я доставлю вас на стоящий в трехмильной зоне пароход-спиртовик. Через день он снимается с якоря и пойдет пустым в Локсу. Капитан его мой приятель. Он "замуструет" товарища Нольде каким-либо матросом, - ответил я.
- Но ведь списки команды имеются у портового капитана, - вставил Миклашевский.
- Я сниму матроса и продержу его пока у себя. После же ему можно ехать в Ревель без всякого страха. А товарищ может прикинуться больным, при осмотре парохода это необходимо, - сказал я, детально разрабатывая план.
- Отлично! Тогда оставьте даму! - воскликнул Муценек радостно и, позвав агентш в переднюю, покинул комнату.
- "Девки", а золотые работницы, в особенности эта корова, - сказал Миклашевский, рассматривая свои холеные ногти.
- По какой части? - осведомился Рольмгрен.
- Внешнее и часто внутреннее наблюдение. Их профессия никого не пугает. Любовь их "политика", - ответил "особист", приподняв голову, и, неприятно улыбнувшись, добавил: - Очень неказисты, но деловые "девочки".
Рольмгрен "загостил" у меня в Мунксенесе, а Нольде занял комнату в моей квартире, номер два, на Вазаской улице.
Первый "гость" был симпатичней второго. Он хоть не был нахал и мелкий воришка, поделившийся самовольно моей собственностью, как белье, галстуки и кое-какие предметы гардероба…
Этот псевдобарон Нольде страдал какой-то болезненной манией преследования. Все ночи, проведенные в моей квартире, он бодрствовал и пытал меня рассказами о своих провокационных успехах за границей.
И где только не бывал сей "красный Хлестаков"!
Германия, Болгария, Польша, Румыния и Турция - поля деятельности.
Берлин, София, Варшава, Бухарест и Ангора - штаб-квартиры его.
Он не скрывал, что работает в белых организациях как провокатор и берет из двух-трех и больше "инказначейств" гонорар.
- Понимаете, товарищ, я не могу больше иначе жить, мыслить и чувствовать, как только в роли агента шпионажа. Втянулся, и вся эта полная риска, тревоги и волнения жизнь уже для меня родная стихия, - продолжал Дружеловский, лежа на диване и стряхивая с папиросы пепел на пол.
- А вы не думаете о финале? - спросил я.
- Ерунда! Вывернусь. С поличным меня не поймать. Я никогда ничего не записываю, не имею при себе никаких шифровок или секреток. О нет, я натасканный волк. Вы не представляете себе моей работы. Она куда рискованнее вашей, да. Моя "фабрика" делает валюту в Венгрии, я "печатаю" доллары в Америке, "меняю" злоты на марки в Варшаве, и, главное, все законно и незаконно. Главное: печати и форменные бланки, а покупатели найдутся, - ответил Дружеловский туманными неясными словами.
- Вы что же, помимо того и фальшивомонетчик? - бросил я раздраженно.
- И совсем нет. Я печатаю то, что разменивается на валюту. Документики, товарищ, - ответил, горделиво улыбаясь, Дружеловский и, вынув из портсигара новую папиросу, закурил. - Теперь я поеду в Мюнхен - прямо на конгресс монархистов "Великой Баварии". Потом в Берлин, дальше Вена, Будапешт и София. Задания всюду. Знаете, я готовлю свинью сенатору Бора. И получит он сюрпризик, мое почтение, - продолжал бред умалишенного "гость" и, чему-то улыбаясь, покачивал головой.
Я решил прекратить надоедливую болтовню и сказал вставая:
- Давайте спать. Уже третий час. Мне завтра надо рано встать.
- Ложитесь, я не могу уснуть раньше пяти-шести. Накурюсь до одурения и спать. Кстати, у вас нет кокаинчику? - произнес Дружеловский и швырнул на пол окурок.
- Я не имею этой гадости, товарищ, - резко ответил я и направился в спальню.
Закрыл за собою дверь.
Не знаю, спал ли я час, как меня разбудил осторожный стук в дверь. Вскочил.
- Кто там? - спросил я включив свет.
- Не спится… Простите. Черт знает до чего изнервничался в этой дороге. Закрою глаза - мерещатся шуцманы, и баста, - сказал, входя в комнату, бледный Дружеловский.