В повести Тихона Пантюшенко "Тайны древних руин" рассказывается о жизни небольшого подразделения береговой обороны, которое расположилось у древних руин генуэзских башен. В самый канун Великой Отечественной молодые воины проявляют мужество и находчивость в поимке опасного шпиона. В этом им помогает любимая девушка главного героя Николая Нагорного Марина Хрусталева.
Повесть написана в остросюжетной манере, на едином дыхании, отмечена печатью молодости и возвышенности.
Тихон Пантюшенко
Тайны древних руин
Повесть
1
- Отныне наше отделение, - сказал старшина второй статьи Василий Демидченко, - является самостоятельной боевой единицей и гарнизоном этой крепости.
"Гарнизоном этой крепости" было сказано, пожалуй, несколько сильно, так как наша "войсковая часть" состояла всего лишь из семи бойцов службы береговой обороны, включая и самого командира, а "крепость" представляла собою скорее бетонированный навес с открытой площадкой со стороны Балаклавы. Тем не менее ни у кого из нас, прибывших на безымянную высоту, не возникало сомнений ни в отношении боевой мощи отряда, ни в отношении важности охраняемого им объекта. Собственно, на отделение возлагалась задача не столько охранять высоту, сколько вести с нее наблюдение за воздушным пространством на подступах к Главной базе Черноморского флота - Севастополю. В соответствующих штабах наш объект именовался постом ВНОС номер один (воздушного наблюдения, оповещения и связи).
- Краснофлотец Нагорный, помогите снять с плеч рацию, - командир считал, что переносная радиостанция, которой был оснащен наш пост, является главным оружием отделения, и поэтому переносил ее сам.
Странные отношения сложились у меня с Васькой Демидченко. Полгода тому назад я был призван в ряды Красной Армии. Из распределительного пункта в Севастополе меня сразу же направили на трехмесячные курсы радиотелеграфистов. Там я подружился с Васькой Демидченко. У него было неполное среднее образование, и поэтому некоторые разделы радиотехники ему давались с трудом. Как-то само собою получалось, что за помощью Васька обращался только ко мне. Со временем Демидченко начал советоваться со мною и по чисто житейским вопросам. После окончания курсов нас вместе направили в штаб зенитного артиллерийского полка для аттестации на звание старшины второй статьи. И тут случилось непонятное. Меня обвинили в том, что я уснул во время одного из ночных дежурств у радиостанции дивизиона и поэтому не принял срочной радиограммы. Доказать свою невиновность я не смог. Последовал приказ начальника связи дивизиона о нарушении мною воинской дисциплины, граничащем с преступлением. Сразу же после объявления этого приказа я был отправлен на гарнизонную гауптвахту сроком па пять дней. Мне сказали, что это еще ничего, что могло быть хуже. А что могло быть хуже гауптвахты и точки на моем воинском звании старшины второй статьи? "А трибунал!" - сказали мне. - "Так уж и трибунал", - попробовал я возразить и вместе с тем успокоить себя. Как и следовало ожидать, в присвоении звания старшины второй статьи мне было отказано. Демидченко же сменил бескозырку на мичманку и к рукавам бушлата прикрепил по две золотистые нашивки. В довершение ко всему он стал моим командиром. У Васьки после этого было такое выражение лица, словно он совершил что-то нехорошее. Раньше он смотрел на меня какими-то преданными, собачьими глазами. А случилась беда - и он изменился. Говорит со мною, а глаза уводит в сторону. Лицо у Демидченко особое. Кожа на шее и щеках в белых пятнах, на которых никогда не бывает солнечного загара. У других людей лица, как кожура созревающих каштанов. У Демидченко, когда он на солнцепеке, пятна краснеют и начинают шелушиться. И тогда мне кажется, что Васька похож на шелудивого пса. На курсах я просто жалел его, а теперь начинаю побаиваться, особенно, когда он отворачивает лицо в сторону. Глаза серые, водянистые, зрачки узкие, как у вороватого хищника. Кажется, крикни на него - и он лениво отбежит на несколько шагов в сторону. Но стоит зазеваться, как он тут же вцепится тебе в икры. Пока Демидченко не сделал мне ничего плохого. Но шестое чувство подсказывает, что и хорошего ждать от него не приходится.
Прибыли мы на безымянную высоту около Балаклавы в один из последних дней марта тысяча девятьсот сорок первого года. Был полдень, и солнце уже пригревало так, что пришлось снять бушлаты. На вахту заступили наблюдатель Сугако и радист Звягинцев. Мне пришлось заниматься приготовлением обеда, или, как было принято у нас говорить, отбывать наряд на камбузе. За валежником я отправился на склон горы, заросшей густым кустарником. Не прошел я и ста метров, как недалеко от себя услышал звук посыпавшихся камней. Обернувшись, я увидел за кустами притаившегося человека. Если бы это был кто-нибудь из жителей окрестных населенных пунктов, то зачем ему прятаться? Свои же, кроме вахтенных, в это время чистили карабины. Значит, все-таки чужой. И хотя при мне личного оружия не было, я, полагаясь на свою ловкость, пошел на сближение с притаившимся человеком. Как только ему стало ясно, что его обнаружили, он стремглав бросился бежать вниз. Я устремился за ним, крича:
- Стой! Стрелять буду!
Как ни странно, но это возымело действие - человек остановился. Он быстро обернулся ко мне лицом, спрятав руки за спину. "Неужели оружие?" - мелькнула у меня мысль. В подобной ситуации, как я считал, поведение людей определяется психологическим состоянием их. Важно удержать инициативу.
- Руки! - приказал я строго.
Человек медленно вытянул вперед руки, в одной из которых оказался фонарик с механическим приводом.
- Что это? - задал я нелепый вопрос.
До сих пор я внимательно следил только за руками человека, полагая, что именно в них могла таиться для меня опасность. Убедившись, что задержанный безоружен, я перевел свой взгляд на его лицо. Какое же разочарование постигло меня, когда пришлось увидеть жалкую на вид девчонку, исцарапанную и всю измазанную глиной. "Скотница, наверное, из соседнего совхоза, - подумал. - И какого только черта шляется здесь?" Стало как-то даже обидно: готовился помериться силами с достойным противником, а встретил невзрачную грязнуху. Чулок на левой ноге съехал почти до уровня щиколоток, на коленной чашечке багровела ссадина со следами выступившей и уже успевшей высохнуть крови. Все это производило на меня крайне неприятное впечатление, и я, чтобы не испытывать отвращения, перевел взгляд на ее лицо. Но и оно было не лучше: клочья волос мокрые, вымазаны какой-то серой замазкообразной массой. Платье из дешевого ситца в нескольких местах было порвано. Кажется, что перед этим девчонка заблудилась в зарослях боярышника и едва оттуда выбралась.
- Телят, что ли, искала? - задал я вопрос, уже не глядя на ее лицо.
- Бычков таких, как ты.
- Ну-ну! Здесь тебе не совхозный двор, - пытался пригрозить ей. - А в руках что все-таки?
- Параболоид, - последовал иронический ответ, рассчитанный на мое невежество.
- Инженера Гарина? - решил поставить ее на место.
- Простой фонарик.
- А для чего он?
- Освещать себе дорогу.
- Какую дорогу? Сейчас день да такой, что в пору надевать солнцезащитные очки.
- Я всегда гуляю здесь допоздна. А ночи теперь безлунные.
- А где так испачкалась?
- На совхозном дворе поскользнулась и упала.
- А ну давай в расположение гарнизона, - приказал я. - Там разберемся.
- Какой гарнизон?
- Тут недалеко, метров сто. Прямо на макушке горы.
- Но здесь никакого гарнизона не было.
- Не было, а теперь есть.
- Ну ладно, показывайте свой гарнизон.
"От чертова девка, - подумал я. - Задержана как подозрительная личность, а держит себя, как принцесса, которую нужно сопровождать".
- А когда вы сюда пришли?
- Сегодня, то есть, - спохватился я, - это вас не касается.
Девушка засмеялась и уточнила мое "то есть".
- Военная тайна, да?
- Какая теперь это военная тайна, - ответил ей, досадуя на свою болтливость.
Возле каземата я встретил Демидченко и доложил ему:
- Товарищ старшина второй статьи, в районе расположения гарнизона задержана гражданка, которая пыталась бежать, - а на ухо шепотом добавил: - Я, может, и не связывался бы с ней, да вижу, сильно испачкана, и фонарик. Это показалось мне подозрительным.
- Фамилия? - спросил командир.
- Хрусталева.
- Имя?
- Марина.
- Где проживаете?
- В Балаклаве.
- Почему оказались здесь?
- А это мои любимые места прогулок.
- Так, - многозначительно произнес Демидченко.
Последовала пауза. До этого Марина, казалось, держалась просто, независимо. Ей задавали вопросы, она отвечала. Как в школе. Но стоило паузе немного затянуться, как девушка заволновалась: то отведет тыльной стороной руки прядь волос, то переступит с ноги на ногу, то поправит под платьем тесемку лифчика. Любопытная психологическая ситуация. Пока человек занимает хотя бы относительно активную позицию, до тех пор в нем сохраняется какая-то уверенность в себе. В состоянии же неопределенности эта уверенность постепенно утрачивается. Особенно угнетающе действует на человека внезапный переход от лучшего к худшему. Я где-то слышал, что такая резкая перемена состояний способна вызвать настоящий психологический шок. Демидченко, кажется, понимал, что в душе девушки творится неладное, и поэтому намеренно затягивал молчание. А пауза становилась все более невыносимой. И еще эти сверлящие взгляды молодых парней. Пять пар глаз. Впечатление такое, что человека раздевают и ему становится мучительно стыдно. Демидченко улыбался, а Марина, глядя на его улыбку, кусала губы и ждала, как избавления от пытки, следующего вопроса. Я только сейчас обратил внимание, что улыбка у Васьки была не такая, как у других, не настоящая, в ней едва улавливался оттенок какой-то дьявольской, злой воли. Почему же не проявлялась у него эта черта раньше, скажем, на курсах радистов? Чертополох, оказывается, тоже не везде растет. И ему нужна своя, особая почва.
- А почему у вас вид такой? - спросил наконец Демидченко.
- Какой такой? Я уже говорила вашему краснофлотцу, - и она кивнула головой в мою сторону, - что поскользнулась на совхозном дворе и упала.
- Прямо лицом в лужу?
- Нет, руками. А потом уже испачкала ими и лицо.
- А фонарик?
- И про фонарик я говорила.
- А дома кто теперь?
- Мама.
- Может, это и так, проверим. Адрес?
- Севастопольская, пять.
- Краснофлотец Нагорный, сходите в Балаклаву и приведите мать этой гражданки. Да заодно и воды принесите.
- Есть!
Гремя пустым ведром, я преодолел спуск менее чем за пять минут. А ведь высоту нашей горки в сто метров, пожалуй, не вберешь. Севастопольскую, пять я отыскал быстро.
- Хозяюшка, ведерко воды дадите? - спросил я женщину, развешивавшую во дворе белье.
- Да воды нам не жалко, берите сколько нужно.
Я набрал ведро воды и спросил как давно знакомый этой семьи:
- А Маринка же где?
- Да разве она усидит дома, - и потом только поняла, что с ней разговаривает совсем незнакомый военнослужащий. - А вы откуда знаете Маринку?
- Сегодня познакомились, точнее, с полчаса назад. Командир наш попросил, чтобы вы пришли за Маринкой.
Женщина побледнела и, глотая слюну, спросила осипшим голосом.
- Что с ней?
- Да ничего не случилось. Жива и здорова ваша Маринка. Она же не знала, что мы приедем на эту гору. Вот случайно и оказалась среди нас. А командир наш строгий. Решил проверить, кто она. Вот и все.
- Вот беда-то какая. Я сейчас, - женщина унесла остаток белья в дом, а через минуту мы вместе с ней уже взбирались на гору. Хотя спутница была старше меня почти в два раза, я едва поспевал за ней. Под конец она почти побежала, и я только услышал взволнованный вопрос.
- Доченька моя, что стряслось?
- Ничего особенного, мама, - ответила Марина. - Меня задержали. Ну кто мог знать, что тут появятся военные?
Пока я ходил в Балаклаву, Маринка привела себя в порядок. Наши ребята дали ей воды, одежную щетку, и теперь девушка выглядела совсем по-другому.
- Вот теперь полная ясность, - заключил Демидченко, обращаясь к женщинам. - Вы уж извините, что пришлось побеспокоить вас. Порядок, знаете.
- Да чего уж там, - ответила мать Марины. - Мы понимаем, дело военное.
- Краснофлотец Нагорный, - ну теперь пошло, будет гонять дня два подряд. Но нет, Вася, от меня ты не дождешься того, на что рассчитываешь. - Проводите женщин, да заодно еще одно ведерко воды принесите.
- Есть, товарищ старшина второй статьи, - ответил я бодрым тоном и, вылив воду в котелки, пошел сопровождать женщин.
Они шли впереди, я несколько сзади. Мать вполголоса о чем-то говорила своей дочери, а та, судя по интонации, оправдывалась. На очень крутых участках склона горы пустое ведро цеплялось за камни и так скрежетало, что женщины останавливались и молчаливыми взглядами спрашивали: "Не ушиблись?" - "Ничего, все в порядке", - отвечал я им. Мы вошли во двор Хрусталевых не с улицы, а через приусадебный виноградник. Мать Марины сразу же принялась щупать сохнувшее белье. Я набрал ведро воды и собрался было уходить, но хозяйка решительным жестом остановила меня и сказала:
- У нас, молодой человек, не принято отпускать добрых людей без угощения.
- Так это ж добрых людей, мама. А он, видела, как заставил тебя волноваться.
- Беды в этом никакой, - резонно заметила мать, - а для тебя наука. Да и обедать уже пора. Небось проголодались?
- Спасибо, хозяюшка. Я уже.
- Что уже? - спросила женщина.
- Неправда, мама, - вмешалась и Марина. - Я видела, как они только начинали готовить себе обед.
- Как вас зовут, молодой человек?
- Коля, то есть Николай Нагорный.
- Хорошее имя. А меня величать Анной Алексеевной. Доченька, приглашай гостя в дом, а я пока соберу белье.
Маринка без лишних слов взяла ведро в свои руки и сказала:
- Когда будете идти в свой гарнизон... я правильно выражаюсь?
Я улыбнулся. Припомнила-таки мое словечко. Этой палец в рот не клади.
- Неправильно я тогда сказал вам.
- Ну все равно. Когда будете идти к себе, мы наберем воды свежей.
В этот момент мне показалось, что я дома. Вот так же бывало весной или летом я приносил из колодца воду, сестра поливала ею грядку. Остатком воды в ведре, она старалась облить меня. И если это удавалось ей, она радовалась и хохотала до слез. Я спокойно отряхивался и говорил: "Завяжем узелок на память". - "А я маме скажу", - отвечала сестра. - "Не возражаю". Ведра два я приносил и спокойно передавал сестре, настороженной и готовой в любую секунду бежать от меня. Но едва она успокаивалась, как я окатывал ее с головы до ног. Визг и истошный крик оглашали двор: "Ма-а-ма! Оп обливается!" - "Колька, сумасшедший! - вступалась мать. - Ты же ее простудишь". Я вспоминал об этом и, наверное, улыбался, так как Марина спросила:
- Вы о чем?
- Я вспомнил дом и свою сестру, которая вот так же, как и вы, бывало, поливала грядку и обливала меня водой.
- И подумали, что и я могу вас облить?
- Нет, что вы.
- Ну а если бы и в самом деле облила, рассердились бы?
- Нет, - ответил я и, немного подумав, добавил, - только обрадовался бы.
- Тогда получайте, - Маринка так неожиданно и быстро плеснула остаток воды на мою робу (так мы называем свою рабочую форму одежды), что я не успел увернуться. Уже на пороге дома она добавила: - Что ж вы стоите? Заходите в дом.
В комнате с двумя окнами со стороны улицы и одним - со стороны двора было свежо и чисто, словно кого-то ждали. Я уже готов был перешагнуть порог, но вовремя спохватился и начал расшнуровывать свои ботинки.
- Зачем вы это делаете? - спросила Анна Алексеевна.
- В комнате такая чистота, а я тут со своими башмаками.
Теперь я входил в комнату смелее. На свету Анна Алексеевна увидела мою мокрую робу и шутливо заметила:
- О! Мы уже успели понравиться некоторым балаклавским девушкам.
- Очень вкусная у вас вода, - начал я оправдываться. - Хотел напиться из ведра, да не рассчитал.
- Поверим ему, Марина?
- От этого изнанка не станет лицом.
Было совершенно очевидно, что женщины шутили, но я почему-то чувствовал себя не в своей тарелке. Появилось такое ощущение, будто я кого-то обманул. Удивительная вещь этот обман. В нашем представлении он часто совпадает с понятием лжи. Лживых людей мы осуждаем и даже презираем. Выходит, и меня можно осуждать? Но я вижу по глазам Анны Алексеевны, что она не только не порицает мой поступок, но как-то по-матерински, тепло смотрит на меня, словно хочет сказать: "Все правильно. Только так и нужно поступать". Неужели же обман может быть правдой?
- Запутала ты нашего гостя своей изнанкой, - сказала Анна Алексеевна.
- Изнанка - не сеть, выпутается, - ответила, улыбаясь, Маринка.
Чувство неловкости постепенно спало.
- А что вы считаете обманом? - спросила Анна Алексеевна.
- Все, что делается в корыстных целях, - ответил я, будучи теперь твердо убежденным в своей правоте.
- Это только половина того, что можно сказать об обмане.
- Как половина?
- Всего лишь половина, а то и того меньше.
Признаться, сказанное поставило меня в тупик. Какое же еще может быть толкование этого понятия?
- Вот взять, к примеру, твою мокрую одежду. Твое объяснение - обман?
- Формально - да, по существу - нет.
- Почему?
- Я сделал это не ради себя.
- Возьмем другой пример. Провинился твой товарищ по службе. Чтобы защитить его, ты взял вину на себя. Это как?
Трудно спорить с Анной Алексеевной. На ее стороне знание жизни, большой жизненный опыт, у меня же - только стремление выбрать правильную дорогу.
Помнится, как в школе, бывало, списывались диктовки у товарищей. Мы, списывавшие, хотя и чувствовали за собою вину, забывали о ней сразу же, как только кончался урок. Те же, у кого списывали, ходили в героях и день, и два, пока преподаватель не объявит выставленные оценки. Никому из них и в голову не приходило, что они, как и мы, обманывали друг друга. Разница была только в некоторых оттенках этого обмана.