- Так что дело не в том, кого ты выгораживаешь, - продолжала Анна Алексеевна. - Важно другое, что выгораживается: скверное или безобидное, или даже хорошее, но которое могут истолковать иначе, чем есть на самом деле. Выходит, подкладка на обмане может быть разной. В одних случаях она черная, в других - белая. Чаще же в ней преобладает тот или иной оттенок.
Интересное объяснение.
- А вот в отношении Маринки ты поступил хорошо. То, что она не приняла твоей защиты, так это ее личное дело. Да и что скрывать ей от своей матери. Ведь мы с ней очень большие друзья.
Только теперь я понял, что выражение "обман может быть правдой" - такой же парадокс, как и "яд - целебное средство". Обман не всегда несет с собою дурное. Более того, в ряде случаев он просто необходим. Так, я слышал, поступают врачи по отношению к больным в безнадежном состоянии.
- Мама, - прервала мою мысль Марина, - баснями соловья не кормят.
- Вот так, Коля, - шутливо заключила Анна Алексеевна. - Сегодня - соловей, а завтра, гляди, и соколом ясным станешь.
Пока женщины занимались приготовлением обеда, я рассматривал альбом Марийки. На первой странице был помещен фотоснимок семьи Хрусталевых: военного летчика, молодой Анны Алексеевны и их совсем маленькой дочки Маринки. На других снимках владелица альбома - уже школьница. Страницы, что годы. Девочка выросла и вот-вот станет взрослой. А это что? Вот-те на. Целых шесть дипломов за лучшие результаты в стрельбе из малокалиберной винтовки. И не в школе, а на республиканских соревнованиях среди юниоров в Симферополе. Да, такого я не ожидал! Почему я этим заинтересовался? Потому что сам имею некоторый опыт в спортивной стрельбе и знаю, как это достается.
Из соседней комнаты потянуло вкусным запахом, и вскоре на столе появилась рыбная уха. Маринка села напротив меня, и теперь я мог хорошо рассмотреть ее лицо.
- Ешь, матрос, - сказала Анна Алексеевна. - Сегодня у нас рыбный день.
Я снова посмотрел на Маринку. Такого цвета глаз, как у нее, мне еще не приходилось видеть. Собственно, дело не столько в цвете, сколько в удивительных оттенках. Вот сейчас она улыбается, и глаза ее, как морская волна в тихую ясную погоду: прозрачная синева переливается со светлой прозеленью. Но стоило мне брякнуть "А здорово я вас напугал там, на горе", как глаза ее потемнели, стали похожи на ту же морскую волну, но перед надвигающимся штормом. Брови длинные, строго очерченные, вразлет, как крылья у парящего буревестника. "Извините, пожалуйста, не подумал", - сказал я, и лицо Маринки прояснилось, она снова стала улыбаться. Я перевел взгляд на ее волосы. Какого они цвета? Каштана? Какие там каштаны! Мой отец - колхозный пчеловод. Я, будучи еще подростком, очень любил проводить лето в гречишных полях, куда вывозилась пасека. Во время цветения гречихи все дни стоит душистый запах ее цветков. Пчелам нет до тебя никакого дела. Они, как только пригреет солнце, уже в полете, снуют от ульев к цветкам, от цветков к ульям. А потом гречиха начинает темнеть, зерна ее набухают, наливаются живительными соками. И гречишное поле становится темно-коричневым, а когда подует ветер - еще и волнистым. Вот такие волосы и у Маринки. Мне казалось, что если припасть лицом к голове Маринки, то можно ощутить запахи и цветов гречихи, и моря, и скалистых Крымских гор.
- Матрос! - вывела меня из раздумья Анна Алексеевна. - Ты что, рыбной ухи не любишь?
Я покраснел, да так, что Маринка, глядя на меня, расхохоталась.
- Не будем смущать молодого человека, пусть ест, - примирительно сказала Анна Алексеевна и, чтобы рассеять мое смущение, спросила: - А до призыва на военную службу работал или учился?
- Учился в педагогическом институте. Всего два месяца. А потом по новому указу пошел на службу.
- Неспокойное все-таки сейчас время. У нас тут разное болтают. Договор с Германией договором, а случиться может всякое. В этом году Маринка кончает десятилетку, да и не знаю, что делать. Боюсь ее отпускать. Заболталась я, а там, поди, все уже подгорело, - Анна Алексеевна быстро встала из-за стола и ушла на кухню.
Мне хотелось узнать, где сейчас военный летчик Хрусталев, но спрашивать об этом было неудобно, и я, чтобы не молчать, сказал:
- А вы молодец, Маринка. Завоевать шесть дипломов на таких соревнованиях по стрельбе не каждому под силу.
- Это у меня от папы. Он у нас был мастером спорта, - Маринка вдруг стала грустной.
Я понял, что с отцом ее что-то случилось. Может, погиб в воздушной катастрофе. Он ведь летчик. По тому, как Маринка перебирала бахрому скатерти, сплетала и тут же расплетала свисавшие кисти, видно было, что душевная рана у нее еще свежа и всякое упоминание об отце приносит ей новые переживания. Страдания труднее других переносят матери и дети в юности. В этой семье были и мать, и дочь, которая только вступила в пору юности.
- Ну как вы тут без меня? - показалась в дверях Анна Алексеевна. В руках у нее была сковородка, на которой румянились дары моря. - Отведайте морского окуня. А вы знаете, что означает Балаклава в переводе с турецкого? Гнездо рыб.
Я этого, конечно, не знал, хотя помнил из истории, что город когда-то был завоеван генуэзцами, а потом, кажется, в пятнадцатом веке, захвачен турками. Не через Балаклавскую ли бухту крымский хан Менгли-Гирей вывозил в Турцию красивых невольниц, захваченных при набегах на южные окраины славянских земель? Мне пришла в голову мысль, что Анна Алексеевна вновь почему-то начала обращаться ко мне на "вы". Уж не обидел ли ее чем-нибудь ненароком? Кажется, нет. А Маринка - славная девчонка. Держится просто. На попытку Анны Алексеевны встать из-за стола и собрать посуду, она сказала:
- Нет, мама. Теперь твоя очередь отдыхать, а я приведу все в порядок и принесу вам холодненького компота.
Маринка прибрала на столе и, забрав посуду, ушла на кухню.
- Ну и на каком факультете вы учились? - спросила меня Анна Алексеевна
- На филологическом.
- Любите литературу?
- Да. И историю.
- Я тоже любила эти предметы. Изучала историю Крыма, диссертацию собиралась писать. Да, видно, не судьба. Остались мы с Маринкой вдвоем. Пыталась узнать... да где там.
О какой судьбе шла речь и о чем нужно было узнать- Анна Алексеевна так и не сказала. По всему было видно, что ей и Маринке очень трудно. Трудно еще и потому, что какая-то трагедия перемешалась с чем-то загадочным, непонятным. Жизнь - как наши дороги, которые мы выбираем и на которые волею обстоятельств мы вынуждены иногда сворачивать. У одних она проходит автострадой - широкой, прямой, гладкой, тянущейся далеко за горизонт; у других - проселочной дорогой, прихваченной первыми заморозками, ухабистой, затвердевшей, петляющей между холмами и глубокими оврагами.
- Вы хорошо помните историю Крымской войны? - спросила Анна Алексеевна.
- Это не то слово "помните". Я изучал ее.
- Даже так?
- Меня особенно интересовали события на участке линии Севастопольской обороны вблизи Балаклавы.
- Почему именно Балаклавы?
По тому, как оживленно и с каким нескрываемым интересом прозвучал вопрос, я понял, что затронул тему, которую изучала и сама Анна Алексеевна. Встречи людей бывают разные. Одни похожи на унылые пасмурные дни, когда с утра до вечера моросит мелкий дождь и кажется, никогда не будет конца плывущей массе свинцово-серых туч. От таких встреч становится тоскливо, и их стараешься обходить стороной. Но есть встречи, которые можно сравнить лишь с начинающимся летним днем. Еще не спала роса, еще от речки тянет прохладой, а восточный горизонт уже дрожит, ломается его четкий контур, и через минуту-другую воздух пронижут первые лучи восходящего солнца. Такие встречи не просто запоминаются, их постоянно ищешь, к ним всегда стремишься. Такой показалась мне и встреча с семьей Хрусталевых.
Кажется я замедлил с ответом, так как Анна Алексеевна повторила свой вопрос:
- Так почему же именно Балаклавы?
- Да вы же знаете, Анна Алексеевна, что Балаклава была главными воротами, через которые союзники пополняли свою армию живой силой, снабжали ее провиантом и боеприпасами.
- А какое событие на этом участке обороны вы считаете самым значительным?
Похоже было, что Анна Алексеевна хотела выяснить не то, что, по моему мнению, было самым важным из давно отшумевших событий, а то, в какой степени я осведомлен о них.
- Балаклавский бой тринадцатого октября тысяча восемьсот пятьдесят четвертого года.
У Анны Алексеевны расширились от удивления глаза.
- Тогда ты должен знать и то, что русские войска дошли почти до самой Балаклавы.
Я заметил, что когда Анна Алексеевна особенно довольна мною, она обращается ко мне на "ты".
- Больше того, - продолжила она, - есть сведения, правда, только косвенные, что небольшой отряд русских войск прорвался к самой Балаклаве и захватил возвышенность, на которой находится ваш пост. В своей диссертационной работе я и собиралась доказать, что это не предположение, а исторический факт. Вот так, товарищ Нагорный. А материал у меня редкостный. Наверное, ты знаешь и то, что в конце первого тысячелетия Крым представлял собою вавилонское столпотворение: потомки скифов, тавров, готов, сарматов, аланов, хазаров, печенегов и кто знает, каких еще племен и народностей. А побережье Крыма заселяли славяне и греки. У меня сохранились фотокопии славянских письмен, найденных при раскопках древних поселений Алустона, Горзувита и Херсонеса. Тебе не приходилось видеть орнаментальную мозаику "уваровской базилики" в Херсонесе? Ну хотя бы на фотоснимках?
- Не посчастливилось.
- Жаль. Если представится случай, непременно побывай в краеведческом музее в Симферополе. Не пожалеешь.
- Анна Алексеевна, вы говорите, что собрали редкостный материал. Но он же теперь как зарытый клад. А разве это правильно?
Анна Алексеевна посмотрела на меня, перевела потом взгляд на узенькую полоску бухты, видневшуюся в окне, и, наверное, подумала: "Эх, молодо-зелено. Все-то вы знаете, на все у вас есть готовые ответы, а того не понимаете, что жизнь иногда так круто поворачивает в сторону, что все летит под откос, и тут уж не до диссертаций".
- Вы курите?
Вначале вопрос Анны Алексеевны показался мне несколько странным. Лишь потом я понял, что странным был не ее, а мой вопрос. Разве Анна Алексеевна не сказала перед этим: "И остались мы с Маринкой вдвоем".
- Извините, пожалуйста.
- Чего уж там, - примирительно ответила Анна Алексеевна. - А на мой вопрос вы так и не ответили.
- Курю и еще как.
- Зачем? Это ж как алкоголизм.
Что я мог ответить Анне Алексеевне? Хорошо еще, что в этот момент в комнату вошла Маринка. Она мгновенно оценила ситуацию и сказала:
- Я не знаю, о чем вы говорили, но по лицу нашего гостя вижу, что тебе, дорогая мамочка, в самый раз выпить чашечку холодного компота.
- Вы не обижайтесь, - сказала Анна Алексеевна. - Лично к вам этот разговор не относится. Можете курить сколько угодно, даже здесь.
- Спасибо, - ответил я, отпив глоток холодного отвара сушеного винограда, кизила и еще каких-то диковинных для меня ягод. Между прочим перед разговором о курении я действительно собирался закурить, даже потянулся было в карман за папиросами. Но потом вовремя опомнился и теперь не стал бы курить, даже если бы упрашивали.
- Здесь не надо, - приняла участие в разговоре и Маринка. - Вообще курить не надо. Мама в этом отношении совершенно права.
- Не буду, - ответил я. А что? Не потому, что так хочет эта девчонка, а просто, чтобы испытать свою силу воли.
- Правда, не будете? - обрадовалась Маринка.
- Бросать слова на ветер не привык.
Я заметил, когда Маринка довольна, она, улыбаясь, немного морщит нос. От этого взгляд ее становится немного лукавым. "Посмотрим", - кажется, хочет сказать она.
- Точка, навсегда.
- Хорошо как!
- Маринка всегда радуется, когда ей удается сделать что-нибудь хорошее, - заметила Анна Алексеевна, тоже улыбаясь. В этот момент она была очень похожа на свою дочь. Казалось, что за столом сидят две сестры, только одна из них совсем юная, а другая - постарше.
- Спасибо вам за гостеприимство, - поблагодарил я женщин. - Из-за вашей доброты я не смогу теперь нести воду на гору.
- Сможешь, ты парень дюжий, - в тон моим словам ответила Анна Алексеевна. - В крайнем случае тебе поможет Маринка.
- А меня теперь саму нужно нести на руках.
- Не болтай лишнего, - уже строго заметила мать. Я наполнил ведро водой и, простившись с Анной Алексеевной, пошел через виноградник в гору. Маринка, шедшая вслед за мной, сказала:
- Выйдем за виноградник - там я помогу вам нести ведро.
- Вы что, хотите, чтобы меня засмеяли ребята?
- А они не узнают.
- Узнают - не узнают, я же сам потом себе не прощу.
- Ну тогда поставьте ведро и отдохните. Кстати и виноградник мы уже прошли.
Я поставил ведро на каменистый уступ и машинально вытянул из кармана распечатанную пачку папирос. Только когда начал извлекать папиросу, вспомнил о данном слове не курить. Я перевел взгляд на Маринку. Она с любопытством следила за тем, что я буду делать дальше.
- Не буду, не буду, - я смял пачку и бросил ее далеко в кустарниковые заросли. Маринка, довольная, смешно сморщила свой носик, минуту постояла, молча разглядывая мою неуклюжую фигуру, и сказала:
- Приходите к нам, когда сможете.
- Спасибо, Маринка. Обязательно приду.
- До свидания, - и она подала мне руку, маленькую, почти детскую. Мне даже совестно стало, глядя на свою ладонь-лопату, которую я протягивал Маринке.
2
Пришел я в расположение поста, когда все уже пообедали. Демидченко сидел на камне у края площадки и набивал махоркой скрученную из газетной бумаги длинную воронкообразную трубку, или, как мы называли ее, козью ножку. Меня он, казалось, не замечал, не реагировал даже на доклад о моем возвращении. За время вот такого нарочитого молчания подчиненный, как я заметил, приходил в уныние, а самого Демидченко начинала душить злоба. Но меня не так-то просто вывести из равновесия. Я же понимаю, что он просто ищет придирку. Но для чего?
- Где прохлаждались столько? Вы что, на курорт приехали? - спросил наконец Демидченко.
"Что ему нужно от меня? Ведь я же не претендую на его должность. Да о какой претензии может идти речь, когда я просто рядовой краснофлотец, а он - старшина второй статьи. Я не даю ему ни малейшего повода упрекнуть меня в неуважении к его авторитету командира. Самое большое мое желание состоит в том, чтобы он относился ко мне так, как относится к моим сослуживцам, не более. Но так не получается. Почему? - не раз задавал я себе вопрос. - Неужели есть такие люди, которые за твою помощь готовы преследовать тебя до конца своей жизни? Нет, я не верю в существование таких людей. Тогда что еще может быть причиной, которая заставляет Демидченко так остро ненавидеть меня?" Я теряюсь в догадках, но придумать ничего не могу.
- Отвечайте, когда вас спрашивает командир.
- А что ему отвечать, товарищ старшина второй статьи, когда вы его сами послали, - вступился за меня радист Лученок.
- Вас не спрашивают. Тоже мне адвокат нашелся. Я жду, - напомнил свое требование Демидченко.
- Неудобно было отказываться от угощения.
- Вы что, Нагорный, воинскую службу несете или дипломата из себя корчите? Последний раз предупреждаю! - пригрозил Демидченко и ушел на противоположный склон горы.
- Не расстраивайся. Ну его к черту, - сказал мне Лученок. - Тут мы оставили тебе первое и второе.
- Спасибо, я уже пообедал.
- Га! Что я вам говорил? - крикнул Семен Звягинцев и перешел на скороговорку. - Он же тешшу заимел. А какая тешша отпустит своего зятя непообедавши? Когда Колька привел эту кралю, я сразу смекнул, что к чему.
Рядом сидевший Петр Музыченко отодвинул свой котелок и без подготовки ответил Звягинцеву четверостишием:
- Мы тэбэ поставым, Сеня, замисть кулэмэта, и строчы очэрэдямы из свого сэкрэта.
Музыченко был родом из Волыни и по своей внешности очень походил на Тараса Шевченко в молодые годы. Сходство с украинским поэтом дополняли усы и лысеющий лоб. А ведь Петру было всего двадцать лет. Добродушный, с мягким характером, Музыченко тем не менее становился едким, когда кто-нибудь наносил другому обиду. Особенно часто доставалось от него Звягинцеву. Донять Петра чем-либо невозможно, и это скоро усвоил Звягинцев. Семен, как только Музыченко начинал с ним вести словесную баталию, делал вид, что у него полно неотложных дел, и уходил в другое место.
- Сам ты кулэмэт, - ответил Петру Звягинцев.
- Зачем ты с ним связываешься? Пусть бы трепался, пока не надоело, - сказал я Петру, когда Семен ушел.
- На кращэ закуры.
- Спасибо, Петя. Не курю, бросил.
- Колы?
- Может, с час тому назад.
Музыченко засмеялся, приняв мои слова за каламбур.
- Скоро заступыш на вахту, тоди знов почнэш курыты.
Я не стал разубеждать Петра и принялся за чистку карабина.
На юге сумерки короткие. Едва солнце скроется за горизонт, сразу же начинает темнеть. В безлунные ночи, когда небо затягивается облаками, темнота становится непроглядной. Опасны тропы в горах для тех, кого застает в пути такая ночь. Сегодня было полнолуние. Перед заступлением на вахту я поднялся на гребень горы и начал любоваться лунной дорожкой на море. Вспомнилась бывшая в ходу открытка "Ласточкино гнездо в лунную ночь". Почему-то стало немножко грустно. Может быть, от того, что еще совсем недавно я был школьником, ходил с одноклассниками в кино, пытался, правда, безуспешно, ухаживать за Наташей Миняевой. До чего же я был тогда наивным. Пытаться ухаживать за лучшей красавицей не то что класса, а, можно сказать, всей школы. В нашем районном центре стояла авиационная часть. Девчонки нашей школы с ума сходили от летчиков в сине-голубой форме. Однажды на школьном вечере наш класс выступал с литературным монтажом. Я играл роль военного летчика. Девчонки достали для меня форму. Если бы кто видел, что творилось в тот вечер: на меня смотрели во все глаза. Сине-голубые отвороты френча, белоснежная рубашка, галстук, лейтенантские знаки отличия в виде выпуклых вишнево-красных квадратных пластинок в голубых петлицах. Даже красавица Наташа и та не смогла равнодушно смотреть на меня в тот вечер. Но то был только один раз. Где они теперь, мои бывшие одноклассники?
Луна поднялась выше и теперь, когда западный горизонт потемнел, стала ярче, но по-прежнему холодной и таинственной. Таинственной? Почему это слово меня вдруг встревожило? Я лихорадочно начал перебирать в памяти последние события. Стоп! Первая встреча с Маринкой. "Что это?" - "Простой фонарик". - "А для чего он?" - "Освещать себе дорогу... ночи теперь безлунные". - "Ничего себе безлунная ночь", - подумал я, всматриваясь в полную, особенно яркую по краям луну.