33
Так, говоришь, заявление подал? – переспросил Василий Иванович Макаров.
А чего вы удивляетесь? – пожал плечами замполит. – Сами ведь доказывали, что Пахомова можно спасти для флота, сердцевина, мол, в нем здоровая. Вот и получилось по-вашему, командир. Хотите с ним поговорить?
Погоди, Андрей Максимович. Дай с мыслями собраться.
"Значит, дозрел парень, – подумал он. – Не зря мы с ним так возились".
Больше всех, конечно, с ним возился он, Макаров. Нравился ему чем-то этот лейтенант Пахомов, хоть и разгильдяй был из разгильдяев и при этом себе на уме: как бы схимичить какую для себя пользу. А началось все вскоре после того, как Пахомова зачислили на лодку. Уже через неделю он – лодка тогда стояла у пирса – явился к начальнику отдела кадров и попросил подыскать должность на берегу. "Конечно, чтоб оклад был приличный, – предупредил Пахомов, – и служба не суматошная. А на таком месте я хоть до пенсии стану служить. И мне толково, и вам хорошо: ведь вы тоже заинтересованы в постоянных кадрах".
Кадровик пристыдил его и выгнал, а вечером не поленился зайти к Макарову домой и рассказал о визите молодого лейтенанта.
– Нет, – горячился он, – вы только посмотрите, Василий Иванович, каков гусь-то?! Спокойную службу ему подавай! Тьфу!.. Может быть, уберу я его с лодки, как считаете? Отправлю на дальние посты, на мыс Поморский или в бухту Трех скелетов, пусть кейфует с белыми медведями…
Макаров от души посмеялся и успокоил кадровика.
– Бросьте, не берите в голову, – сказал он. – Он же вас попросту разыграл. Никогда не поверю, что лейтенант, едва вылупившись из училища, не рвется в океан. Пошутил парень.
Однако дело оказалось нешуточным. Довольно скоро стало заметно, что Сергей Пахомов систематически увиливает от службы, манкирует обязанностями и вовсе не жаждет овладеть повой штурманской техникой, навига ционными приборами, которыми обильно была оснащена подводная лодка. Недоумевающие взгляды офицеров, а затем и прямые замечания старших он попросту игнорировал, сверстников сторонился. Жизнь экипажа, да и сама служба его будто бы не касалась. На него посыпались взыскания. Когда же пришло время представлять его к званию "старший лейтенант", Макаров отказался подписать необходимые документы, вызвал Пахомова на беседу.
Рука не поднимается подписывать на вас представление, лейтенант, – сказал капитан 1 ранга. – Плохой вы моряк, Пахомов, и не стремитесь, к сожалению, стать хорошим.
Значит, плохо меня воспитываете, товарищ командир, – дерзко усмехнувшись, ответил молодой офицер.
Возможно, – спокойно согласился командир. – Я пересмотрю свои педагогические позиции. А пока, в воспитательных целях конечно, оставлю вас в прежнем звании. Идите!
Пахомов ушел и тут же… написал письмо в "Комсомольскую правду". Меня, дескать, обошли с присвоением очередного звания, командир излишне придирчив, товарищи не понимают, на корабле обижают, не дают ходу, третируют всячески, а я ведь добрый и хороший человек, страдающий от вопиющей несправедливости… И все в таком же роде, до того жалостливо, что растрогал редакцию, паршивец, и "Комсомолка" срочно выслала в Гремяченск корреспондента, большого спеца по моральным проблемам.
– А мы сделаем просто, – сказал замполит Шиповский, когда его и Макарова вызвали в политотдел. – Соберем на лодке комсомольское собрание, пригласим товарища из "Комсомольской правды", пусть и скажут сами ребята, почему они "обижают" Пахомова. А для объективности собрание проведут одни комсомольцы. Ни меня, ни командира там не будет.
Так и порешили. Комсомольцы лодки обсудили письмо Пахомова в редакцию, крупно и нелицеприятно поговорили с ним. А потом единогласно… исключили лейтенанта из комсомола, оговорив в решении просьбу к командованию: не списывать Сергея на берег, дать возможность исправиться.
Атомоход стоял тогда в доке, экипаж жил в кубриках и каютах плавучей базы для атомных субмарин.
Когда Макаров узнал о решении комсомольцев, зашел н каюту, в которой жил лейтенант Пахомов. Сергей лежал на койке, забросив ноги в ботинках на коечное ограждение. Увидев командира, резво вскочил, вытянулся, растерянно заморгал. Василию Ивановичу показалось, что парень вот-вот расплачется.
"Еще чего не хватало, – с некоторым смятением подумал он. – Растрясло, кажись, лейтенанта".
Пойдем ко мне, – просто сказал Макаров и увел Пахомова в командирские апартаменты.
Будем пить чай, – объявил капитан 1 ранга. – Великое это дело – чаепитие. Самая русская традиция. Жаль только, что самовар у меня электрический, а это уже имитация, подделка. Да если бы и натуральный был самовар, у нас с тобой сапога нет старого, чтоб голенищем огонь в самоваре раздувать. Не положены нам с тобой, Сережа, сапоги.
Он говорил с лейтенантом так, будто бы и не знал о случившемся. Пахомов и сам об этом подумал: "Во какое гадство получается! Я с командиром чаи гоняю, а меня коленкой под зад надо. Зайдет сейчас замполит, сообщит ему, и тогда каперанг мне… коленкой".
Пахомов ерзал, ерзал на стуле, потом не выдержал.
Вы знаете, товарищ командир, что меня… значит… того, – сказал он.
Знаю, – спокойно ответил Макаров. – Ты давай еще стаканчик налей. И лимоннику пару ложек добавь. Это мне однокашник прислал, на Тихом океане служит.
Они пили чай и мирно говорили о живет. Макаров расспрашивал Сергея о детстве, о матери, которая воспитывала его одна, о дедушке, известном подводнике, герое Великой Отечественной, о школе, в которой учился Пахомов. И конечно, толковали про общую для них альмаматер – училище подводного плавания, которое окончили в разные, правда, сроки.
– Когда я выпускался, плавали мы мало, – рассказывал Макаров, – все больше у баз своих толкались. А ведь мы, русские люди, исконные и прирожденные моряки. И Арктика кочам землепроходцев была нипочем, и к Антарктиде первыми в истории мореплавания пробились, и вокруг планеты под водой, подобно "Наутилусу" капитала Немо, прошли. Теперь никакие океаны нам не страшны.
Пахомов пил чай, помалкивал.
"Типичный случай, – подумал командир. – Один парнишка у любвеобильной мамы. И ее можно понять, толь ко не оправдать. Эгоцентризм, воспитанный матерью в ребенке, переоценка личности, неумение бороться с трудностями плюс болезненное самолюбие. Это вроде кори, ею должен, чтобы стать взрослым, переболеть каждый еще в раннем детстве. Беда в том, что сейчас повышается возрастной барьер этой болезни. А некоторые так и не становятся взрослыми, доживая до седых волос".
– Остаешься на лодке, – сказал Сергею командир на прощание. – С комсомолом – решать твоим товарищам, это их право. А мое – в том, чтобы тебе поверить, лейтенант. Хоть ты и разгильдяй, прости на резком слове, но доброе начало у тебя есть. Должно быть! Ведь унаследовал же ты что-то от деда, портрет которого висит в актовом зале училища!
…– А как ребята настроены? – спросил он сейчас замполита. – Вдруг откажут в доверии?
Теперь, надеюсь, не откажут. Будете с ним говорить?
Надо бы, – сказал Василий Иванович и с тоской посмотрел на письменный стол: собирался поработать над докладной запиской об использовании подводными лодками привязных и автономных аэростатов в качестве носителей средств радиосвязи и радиоразведки. – Ладно, – сказал он, махнув рукой: в конце концов, человеческая судьба выше любых математических расчетов. – Зови Пахомова.
"Как утверждал Лейбниц, нравственность важнее арифметики", – подумал Макаров.
Но разговору этому не суждено было состояться. По кораблю раздался звук колоколов громкого боя. Вслед за ними завыла пронзительная сирена.
Командир и замполит тревожно переглянулись.
Прямо перед письменным столом Макарова вспыхнул экран телесвязи с центральным постом субмарины. На нем возникло взволнованное лицо старшего помощника капитана 2 ранга Ростова.
– Товарищ командир! – крикнул старпом. – Поступил боевой приказ!
… С момента отдачи министром обороны США приказа о нанесении ядерного удара по СССР истекло двадцать минут…
– Что случилось, Рой? – ухмыляясь во весь экран, спросил Сэмюэль Питкин. – Ты стал большой шишкой, подсидев старика Уорднера? Пользуешься ого личной связью.
"Ничего не знает?! – мелькнуло в сознании Монтгомери. – Но как же так? Ведь Сэм, как заместитель начальника РУМО, ведает зарубежной разведкой. Ему, как говорится, и карты в руки".
Дежурный генерал хорошо знал, что управление зарубежной разведки в составе РУМО делится еще на семь отделов: общего обеспечения, сбора и обработки разведывательных данных, оперативного планирования, оценок и анализа, руководства аппаратами военных атташе, научно-технической разведки… И вся эта армия высококвалифицированных разведчиков гнездилась в одном с Роем Монтгомери пятиугольном здании на берегу Потомака. Пять с лишним тысяч человек тратили более двухсот миллионов долларов.
Что и говорить, серьезная машина в руках Сэма Питкина, закадычного дружка Роя Монтгомери во времена Вест-Пойнта. И не может такого случиться, чтобы стратегически важная информация о коварном намерении русских застать Америку врасплох, нанести ядерный удар, не попала к Сэмюэлю Питкину. Да он первым должен был получить ее!
– Здравствуй, Сэм, – неловко улыбнувшись, сказал дежурный генерал. – Как поживаешь?
Питкин удивленно поднял брови. Звонить по суперзакрытой связи, пользоваться которой имеют право только члены Совета национальной безопасности, чтобы спросить о здоровье? Профессиональный разведчик, он нутром почуял: здесь что-то не так…
Хорошо живу, – ответил он, пытливо всматриваясь в лицо Монтгомери на экране, – и у Мэри здоровье в полном порядке. Ты это тоже хотел узнать?
Понимаешь… – сказал Рой и остановился.
"Я рискую, – подумал оп. – Если Сэму ничего не известно, он просто обязан сообщить о том, что я скажу ему, своему шефу, а тот – заместителю Оскара Перри по разведке, а заместитель… Черт побери, опять все упирается в проклятого Пенсионера! Рискую… Но что такое риск для военного человека, если не разумные сами по себе действия, которые противоречат субординации и глу пости отдельных командиров? А сейчас такие глупости, если это не заговор вообще, погубят человечество. В конце концов, я скажу о своих сомнениях не первому встречному".
– Скажи, Сэм, что тебе известно о русских? – разом решившись, выпалил Монтгомери.
Питкин пожал плечами.
А что я должен о них знать сверх того, что знаю? Там все тихо – с нашей точки зрения, разумеется. А вообще, русские, кажется, довольны: скоро не станет этого атомного дерьма. А вот ты, судя по физиономии, в некоем трауре. Жалеешь, что на бывшей твоей базе Мэсситер начинается опытный демонтаж пусковых установок? Не горюй: еще останется достаточно ракет, чтобы стереть ими друг друга с лица Земли.
В том-то и дело, Сэм! – вырвалось у Роя. – Я не имею права… Но ты должен знать: Перри отдал Hail – приказ!
Сэмюэль Питкин вздрогнул и быстро взглянул на часы.
– Когда? – отрывисто спросил он.
Рой в двух словах объяснил ситуацию, рассказал и про русские ракеты, которые, по словам министра обороны, направлены не для стыковки с новой орбитальной станцией, а в американские центры управления стратегическим оружием. И эта странная гибель двух разведчиков-сателлитов на орбите.
Осталось тридцать девять минут, Сэм… Сделай что-нибудь! Может быть, про русских знают в ЦРУ? Или в…? Свяжись… Ведь ты это можешь. Президента и Дика Уорднера, кажется, нет больше в живых…
Что ты мелешь! – воскликнул Питкин, приготовившийся уже подключиться к секретному каналу связи со службой национальной безопасности.
Так сказал Оскар Перри. Их вертолет сбит. Погоди!- в ужасе воскликнул Рой Монтгомери. – Ты и этого не знаешь?!
Майор Шапошников принял боевое дежурство и отправил в Рубежанск освободившиеся смены. "Сегодня для всех будет трудный день, – подумал Сергей, заполняя на командном пункте журнал текущей обстановки, куда заносились сведения о запланированных на время дежурства мероприятиях. – Скоро придет командир… Но здесь долго не задержится, отправится в позиционный район, на регламентную установку".
Об этом майор Шапошников тоже записал в журнал и спрятал его в сейф. Потом оглядел просторное и уютное помещение, в котором располагался командный пункт. Операторы сидели в удобных креслах, напоминавших гибрид самолетных сидений с креслами из парикмахерских. В поясе офицеры были прихвачены к сиденьям широкими ремнями – так полагалось по инструкции, на случай, если КП подвергается резкому и сильному толчку в результате близкого атомного взрыва.
Первым номером сейчас заступил старший лейтенант Иван Владыкин, а ему, так сказать, ассистировал молодой офицер, совсем еще "зеленый" лейтенант Федор Лаптев, который в прошлом году закончил военно-политическое училище, а потом сдал особый экзамен на право несения боевого дежурства. Лаптев и политработником был толковым, Шапошников особо Федора выпасал, имел на него виды. А пока Лаптев успешно осваивал сугубо ракетную службу, ведь в РВСН политработники наряду со строевыми офицерами несут самостоятельную боевую вахту. Вот и сам он, Шапошников, на вахте.
Операторы видели, что замполит собрался на поверхность, но виду не показали. Если что нужно – скажет…
Сергей еще раз огляделся, в который раз с удовлетворением отмечая удачную компоновку приборов и агрегатов жизнеобеспечения на КП этого ракетного комплекса. Когда он начинал службу, далеко не везде так заботились о том, в какой обстановке придется обитать операторам-ракетчикам все эти долгие часы боевого дежурства. А ведь часы складывались в сутки, недели, месяцы, годы службы. Как-то Шапошников подсчитал, сколько проводит в среднем офицер-ракетчик под землей за определенные ему законом сроки армейской службы. Получилось внушительно, и замполит не стал обнародовать расчеты в части. Зачем? Ребята и так знают, что жизнь у них вовсе не сахар. Но что делать… Кому-то надо брать на свои плечи эту тяжелейшую ответственность, подобной которой не было ни у кого в истории человечества.
"Поистине мы дошли до края, – подумал Сергей. – Ведь это надо же: от одного человека зависит судьба мира! Какую нравственную силу надо иметь, чтобы жить просто, как все люди, и в то же время осознавать это…"
В последние годы конструкторы ракетных комплексов стали широко привлекать к оборудованию командных пунктов дизайнеров. Разрабатывались образцы мебели, которая принимала форму человеческого тела, подстраивалась к тому, кто ею пользовался. Под контролем корифеев инженерной психологии и эргономики проектировались панели и пульты управления. Опытные специалисты заботились о том, чтоб у операторов не возникало сенсорное голодание, а попросту говоря, не приедался интерьер КП. Уходили в прошлое серые бетонные стены, которые еще успел застать кое-где Шапошников.
Теперь в помещениях для отдыха на командных пунктах было изобилие цветов. Они не только утоляли эстетическое чувство, ослабляли постоянное напряжение, в котором находились офицеры, но и очищали воздух. Сам воздух, его состав, не только идеально дозировался, по и сдабривался соответствующими запахами. Простым поворотом тумблера можно было перенестись то в тайгу, то в степь поры весеннего цветения, то на морской берег. Иллюзии перемещения в пространстве способствовали большие цветные витрины со сменяемыми слайдами разнообразных пейзажей.
"Даже грустно как-то будет расставаться с этим, – усмехнулся замполит. – Когда нас совсем ликвидируют. Ничего, найдем технике хорошее применение в мирных целях, А ракетные шахты превратим в силосные ямы. Недаром ведь поначалу эти шахты американцы прозвали именно так – silo [ На английском языке "сайло" – "силос"]. Сначала это был армейский сленг, а теперь официальный термин. Они и про нас так пишут: способ базирования "Громобоев" – in silos. В ямах, значит…"
– Пойду наверх, ребята, – буднично, домашним тоном сказал замполит.
Здесь, под многометровой толщей земли и горной породы, казенный тон как-то не вязался с обстановкой.
Иван Владыкин кивнул, а Федя Лаптев улыбнулся наставнику и сказал:
– Передайте привет солнышку, товарищ майор.
– Передам, – серьезно пообещал замполит и вышел в соседнее помещение с агрегатами жизнеобеспечения. Здесь же находился и отсек, куда прибывала с нулевой отметки кабина лифта. Внизу кабины не было. Ее оставила на нулевке отдежурившая смена. Майор вызвал лифт и, пока тот спускался, подумал о том, что надо заглянуть в караульный отсек, где так же, как и здесь, заступила на вахту еще одна пара воинов – сержант Сергей Шиповский и рядовой Аполлон Гуков. С этим Аполлоном выдались у замполита свои трудности. Когда солдат прибыл в часть, над ним начались подначки, связанные с его божественным именем. Ребята в ракетных войсках грамотные, без среднего образования нет никого, а иные из вузов, по два-три курса закончили, знают, что Аполлон был красавцем в олимпийском масштабе, а вот тезка его, прямо скажем, с внешностью подкачал.
Долго ломал голову Шапошников: как тут быть? Не будешь же объяснять каждому, что хоть и архаичное, но вполне русское имя, в святцы занесено. Прежде довольно часто родители называли так младенцев. Потом осенило замполита. Пришел он в библиотеку Дома офицеров, поговорил с тамошними женщинами, Светлану свою подключил и организовал в части литературный вечер, посвященный творчеству известного русского поэта Аполлона Григорьева.
Никто так и не узнал о тайных причинах, побудивших Сергея Николаевича выбрать именно этого поэта. Только насмешки над доморощенным Аполлоном прекратились и возникло побочное явление: парни увлеклись поэзией, пришлось создавать при клубе части литературное объединение "Старт".
… Лифт медленно поднимался к нулевой отметке и вскоре застыл напротив переходного шлюза. Шапошников миновал все герметические защитные двери, которые изолировали собственную атмосферу командного пункта от внешнего мира, и размеренным шагом направился подземным коридором к основному сооружению комплекса, находящемуся на поверхности. Там были кабинеты его и командира, ленинская комната, столовая, бытовые помещения и медицинский отсек.
Настроение у Сергея было приподнятое, он двигался, как и привык на дежурстве, размеренным шагом и вполголоса напевал:
И еще будем долго огни принимать за пожары мы, Будет долго зловещим казаться нам скрип сапогов, Про войну будут детские игры с названьями старыми, И людей будем долго делить на своих и врагов…
Последние две строчки майор пропел дважды и подумал, что именно эту песню споет он под гитару, когда закончит беседу на тему: "Американцы… Какие они?"
Это его музыкальное сопровождение, которым замполит иногда оживлял беседы, не находило порой понимания у начальства. Оно видело в том, что политработник поет и играет на гитаре, некое уклонение от канонов, подрыв авторитета и самого офицера, и проводимого мероприятия.
В свое время поддержали было Шапошникова в академии, где он стал душою факультета и секретарем партбюро. Но и здесь не рискнули рекомендовать его опыт для распространения в войсках. Правда, в резонах их была своя логика: где наберешься замполитов, которые бы так сердечно, едва ли не профессионально, пели и на гитаре играли? Сам Шапошников пылко утверждал: чтобы быть хорошим армейским политработником, нужно особое призвание, и людей с этим призванием следует еще в школе нащупывать среди парнишек. Но эти доводы сочли утопичными.