Пребывая во власти гнева, она едва не угодила под трамвай, пересекающий набережную Конти. К бушевавшим в ней эмоциям прибавился ужас, и все вместе неожиданно принесло успокоение. Пройдя немного дальше по набережной, она услышала выкрики продавца газет. Сибилла замедлила шаг и нервно порылась в сумочке. Против ожидания, там нашлась завалявшаяся монетка, и она отдала ее мальчишке-газетчику, который в обмен с ухмылкой протянул ей свернутую газету. Остановившись прямо на тротуаре, Сибилла лихорадочно развернула ее и нашла страницу, посвященную театрам. Люди, мимо которых она шла, уткнувшись в газету и одновременно смахивая слезы, с удивлением оборачивались и смотрели на нее как на помешанную. Наконец она нашла то, что искала, и с жадностью пробежала глазами статью, посвященную вчерашней премьере, прежде всего выискивая упоминания о себе. В ее состоянии это было равносильно поиску оружия, которым можно было бы продолжать сражаться. Чем меньше строк оставалось до конца, тем больше Сибилла бледнела. К унижению от ареста и медицинского осмотра добавилось еще и пренебрежение к тому, о чем она в последнее время больше всего волновалась. Наконец она прочла едва ли не самые последние слова: "Напоследок мы рады сообщить вам о появлении новой, еще неизвестной молодой актрисы Сибиллы Ошер (даже ее фамилию переврали!), показавшей в роли Анриетты хорошую игру, сдобренную слегка неестественной наивностью". И это было все! "Неестественная наивность" и перевранная фамилия! "Ошер" вместо "Оклер"! Как будто специально хотели выставить ее на посмешище!.. На глазах Сибиллы снова выступили слезы. Она смахнула их, и, поскольку пальцы у нее выпачкались в типографской краске, вокруг глаз появились разводы, словно у енота. Она слишком поздно об этом догадалась, заметив черные следы от краски на подушечках пальцев, - и расплакалась еще сильнее. Всё против нее! Она чувствовала себя жалкой и грязной. И ведь сегодня вечером она должна будет снова выйти на сцену, чтобы показать свою "неестественную" игру!.. Против всякого ожидания, эта перспектива успокоила ее быстрее, чем что бы то ни было. Ее решительность снова к ней вернулась. Ничего, она, Сибилла Оклер, еще покажет им всем!..
Она снова вытерла слезы, окончательно выпачкав в типографской краске лицо, на котором оставался театральный грим: она так и не смыла его со вчерашнего вечера. Именно из-за этого сценического грима, который с близкого расстояния выглядел чрезмерным, ее вчера и задержали на бульваре, приняв за проститутку. Жан много раз рассказывал ей об этих внезапных проверках и облавах, устраиваемых полицией нравов. Тех девиц, которые оказывали сопротивление, отправляли в полицейский участок. Нередко случалось и так, что вместе с публичными женщинами задерживали и благопристойных парижанок, случайно проходивших мимо. Как бы те ни протестовали, ничего нельзя было поделать: их забирали вместе с остальными, обращались столь же бесцеремонно, оставляли на ночь в зарешеченной камере вместе с проститутками. А наутро им приходилось выдерживать унизительный допрос полицейских, с ухмылками и сальными взглядами, и потом еще терпеть унизительный медицинский осмотр, когда подозрительного вида врач изучал их наиболее интимные места с помощью своих грубых железных инструментов.
Все то же самое произошло и с Сибиллой, и, выходя из "Депо" в восемь утра, она чувствовала себя жертвой изнасилования. Напрасно она пыталась успокоить тебя тем, что ничего особенного с ней не произошло - в конце концов, она четыре года прожила с врачом и понимала, что такие осмотры не являются чем-то необычным. Но нет, все было тщетно. Как будто никакого доктора Корбеля вообще никогда не существовало… И они еще смеялись, эти скоты!.. Да, вот такая у нас полиция…
Наконец Сибилла добрела до дома, в первом этаже которого располагался магазин "Краски Корбеля". Сквозь витринное стекло она заметила отца Жана, который уже сидел за прилавком, склонившись над раскрытым гроссбухом. Ее отношения с Габриэлем Корбелем неизменно оставались дружескими - с того самого дня, как Жан впервые представил ее отцу и тот заключил ее в объятия. Но Сибилла, вместо того чтобы зайти поболтать с ним - как она, разумеется, сделала бы при других обстоятельствах, - поспешно опустила голову, чтобы не быть узнанной, скользнула в соседнюю дверь и стала подниматься по лестнице, ведущей наверх, в квартиру Жана. Из-за своего возраста и не слишком хорошего зрения месье Корбель-старший тоже не был вчера на премьере. Стало быть, он не знал ни об отсутствии в театре Жана, ни о собственных ее злоключениях. Не желая волновать его понапрасну, Сибилла решила ни о чем ему не рассказывать. А поскольку по ее виду он бы обязательно догадался, что что-то не в порядке, и начал расспрашивать, она предпочла вообще с ним не видеться. Лучше уж она зайдет к нему позже, когда оправится от потрясений. И когда у нее будут какие-то новости от Жана…
С некоторой нерешительностью она преодолела два ряда ступенек и остановилась перед дверью, еще не зная точно, как себя держать: а что, если с Жаном случилось несчастье? Забыв о пережитых унижениях, она открыла дверь и вошла, чувствуя, как сжимается сердце. Но, войдя в прихожую, она тотчас же увидела его сумку и котелок, висящий на вешалке. Вместе с мгновенным облегчением вернулось и прежнее непонимание: если с ним ничего не случилось, почему же его не было в театре? И что он в этот час делает дома, тогда как уже давно должен принимать пациентов у себя в кабинете?..
- Жан?..
Ответа не было. Тревога нахлынула на нее с новой силой. Быстро пройдя через библиотеку, она толкнула приоткрытую дверь спальни. Зрелище, представшее ее глазам, заставило ее оцепенеть от изумления: Жан лежал на спине, раскинув руки, и громко храпел, распространяя вокруг себя тошнотворный спиртной запах.
- Скотина!
Сибилла приблизилась и встряхнула его за плечо. Жан в ответ пробормотал что-то неразборчивое. Отказавшись от мысли так его разбудить, Сибилла подбежала к окну и раздвинула шторы. Потом, оглядев комнату, заметила на каминной полке стакан с водой. Схватив его, она подошла к Жану, который продолжал храпеть, и вылила воду ему на лицо. Жан резко подскочил и посмотрел на нее округлившимися от удивления глазами.
- Да что такое на тебя нашло?!
Она нервно рассмеялась. Потом выкрикнула, вложив в свои слова все накопившееся раздражение:
- Где ты был вчера вечером?
К прежнему чувству унижения добавилась досада из-за переживаний за него - а он-то, оказывается, просто напился! В этот момент Сибилла его ненавидела, а себя чувствовала полной идиоткой. Жан в это время пытался собраться с мыслями. Он машинально вытер лицо, чувствуя, как голова раскалывается от боли. В горле у него пересохло, его мучила жажда. Но он понимал, что получил по заслугам.
- Принимал роды, - пробормотал он, испытывая жгучий стыд за эту ложь.
- Прямо эпидемия какая-то!.. Но у тебя ведь не было ночного дежурства вчера! Ты же собирался освободить себе вчерашний вечер, чтобы прийти в театр!
Жан закрыл глаза и в течение нескольких секунд не открывал их, чтобы избавиться от этого кошмара. Но тщетно - вчерашний вечер предстал перед ним во всех подробностях, и прежде всего он осознал всю гнусность своего предательства - как могло случиться, чтобы он с такой легкостью забыл обо всем и последовал за этой женщиной… Обскурой? (Даже это имя, точнее, прозвище звучало как предостережение.) Да еще и в такой особенный для него с Сибиллой вечер… Вчера, вернувшись и не застав ее дома, он невольно обрадовался - по крайней мере, не придется сразу же вступать в неприятные объяснения… Он был не слишком обеспокоен ее отсутствием, поскольку решил, что она вместе со всей труппой пошла отмечать премьеру в какой-нибудь ресторан в театральном квартале. Она и прежде ему об этом говорила. По идее, и он должен был пойти в ресторан вместе с ней. Но он слишком много выпил, чтобы к ней присоединиться…
Нужно было придать своей лжи видимость правдоподобия, и сделать это как можно быстрее - нельзя так долго молчать… И он принялся излагать легенду, придуманную еще вчера, когда он возвращался домой, уже расставшись с Обскурой, и шел от Нового моста к дому. Обычный визит к беременной пациентке, неожиданно начавшиеся преждевременные схватки, долгая работа и, наконец, появление на свет ребенка, девочки, - в одиннадцать вечера! Было уже поздно ехать в театр… Жан закончил рассказ, избегая смотреть на Сибиллу и надеясь, что она спишет это на стыд, который он испытывает из-за своего жалкого состояния. По крайней мере, он не запутался во лжи - в конце концов, медицина была его основной деятельностью, и здесь он не мог допустить нелепых ошибок и несоответствий.
Выслушав его рассказ, Сибилла расплакалась. Жан понимал, что его ложь сошла за чистую монету, но ничуть этим не гордился. Он попытался обнять Сибиллу, чтобы утешить, но она его оттолкнула: от него пахло потом и вином. Чувствуя себя слабым и отчаянно одиноким, он смотрел, как она, сжавшись в комок, судорожно вытирает слезы. Чтобы преодолеть неловкость, он встал, и тут взгляд его упал на часы, стоявшие на каминной полке. Когда он увидел, сколько времени, его охватила паника - должно быть, уже целая толпа пациентов собралась перед его кабинетом! Угрызения совести стали еще сильнее.
Жан поспешил в ванную и, налив в таз воды из кувшина, умылся и прополоскал рот. Затем, наскоро облившись водой, схватил висевшее на спинке стула полотенце и растер торс. Нельзя было терять ни минуты. Голова трещала по-прежнему, но на работе он найдет средство снять боль. Вернувшись в спальню, он лихорадочно выдвинул верхний ящик комода, достал свежую рубашку и поспешно ее надел. Необходимость поторопиться помогла ему справиться со смущением.
- А ты… ты в котором часу вчера вернулась? - спросил он Сибиллу, натягивая панталоны. - Ты даже не сказала, как прошел спектакль… Мне так жаль, что я не смог его увидеть, - виновато добавил он, и в самом деле не подозревая, в котором часу она вернулась и что ей перед этим пришлось вынести.
От этого вопроса рыдания Сибиллы только усилились. Жан забеспокоился, так как не в ее обычае было плакать из-за пустяков. Он подошел к ней, слегка наклонился и положил руку ей на плечо. Только сейчас он заметил на ее лице, в основном вокруг глаз, темные разводы краски, смешанные с полуразмытым гримом. Он взял с ночного столика свой носовой платок, сложил его вчетверо, смочил водой и принялся осторожно стирать краску с лица Сибиллы. Она не препятствовала ему, очевидно, испытывая благодарность за эту заботу.
Наконец она рассказала о том, что случилось вчера ночью и что ей пришлось вытерпеть вплоть до сегодняшнего утра из-за того, что вчера его рядом с ней не было. Жерар, который, в отличие от него, был на спектакле, предложил проводить ее, но она отказалась, и буквально через пять минут после того, как она отошла от театра, ее задержали во время облавы на проституток, устроенной полицией нравов. Из-за театрального грима ее приняли за одну из них. Она призналась Жану, что была страшно зла на него.
По мере того как она рассказывала, совесть мучила Жана все сильнее. Да, он сумел выпутаться с помощью лжи, и Сибилла осталась в неведении о том, что он делал вчера, - но ведь из-за его предательства она еще и пострадала! Ничего этого и в самом деле не случилось бы, если бы они ушли из театра вместе. Он слишком хорошо знал, что проституткам, задержанным во время облав, приходится выносить грубость полицейских, страшную, унизительную тесноту в общих камерах, бесцеремонные осмотры врачей… Он ненавидел себя за то, что пришлось вытерпеть Сибилле по его вине.
Но, несмотря ни на что, ему нужно было спешить на работу - он и так уже сильно опоздал. Нельзя было заставлять пациентов ждать слишком долго. Необходимость оставить Сибиллу одну, когда она так нуждалась в утешении, терзала Жану сердце, но он не мог поступить иначе. Его призывал долг. Больные нуждались в нем.
Надев котелок и взяв сумку, он вышел на улицу. На этот раз именно она послужила ему убежищем от угнетающей домашней атмосферы. Здесь ему легче было подавить стыд - за свое вчерашнее поведение, за то, что он так легко последовал за женщиной, связь с которой могла бы стать для него губительной… Женщиной, которая уклонилась от его поцелуев, когда он прощался с ней возле ее дома - и это после того, как весь вечер льнула к нему!.. Но почему она ему отказала? Из-за его навязчивого любопытства? Или из верности своему покровителю, благодаря которому она смогла вырваться из публичного дома? Она кое-что рассказала о нем: милый человек, занимается торговлей часами, любит путешествия, которые совмещает с деловыми поездками; часто ездит в Женеву, Лондон, даже в Нью-Йорк, где продает свой товар.
Больше всего Жану хотелось бы, чтобы этого дурацкого вчерашнего приключения вообще никогда не было. Но было уже слишком поздно. Он в очередной раз поразился, как легко позволил себя увлечь. Лишь единственное объяснение этому могло его удовлетворить, да и то наполовину: он хотел расспросить Обскуру о любителе живописи, чье пристрастие к "живым картинам" не давало ему покоя с тех самых пор, как он получил письмо Марселя Терраса, - рассказанную приятелем историю он принял слишком близко к сердцу. Но отчего, собственно? Террас всегда любил мрачные истории такого рода… Каким боком это касается его, Жана?
Проходя мимо ворот Лувра, Жан решил, что вчерашний эпизод стоит счесть досадным - и единичным - недоразумением и поскорее забыть. Забыть и ту женщину, чье влияние на него оказалось столь пагубным, из-за которой он вчера оставил Сибиллу одну, а сегодня утром нарушил свои обязательства перед пациентами… Адская головная боль была еще одним доказательством тлетворного воздействия этой… Обскуры.
Глубоко расстроенный всем случившемся с Сибиллой и в то же время слегка приободренный своими мыслями, Жан твердо решил, что ему остается только одно - сосредоточиться на своем повседневном существовании, на том равновесии, которого он достиг, деля свою жизнь между Сибиллой и пациентами, на своем спокойном бытии, пусть даже довольно скромном и лишенном ярких впечатлений, но являющимся для него истинным счастьем.
Что касается связанных с картинами Мане недавних изысканий, сейчас они казались ему совершенно бессмысленными. Террас увидел нечто мрачное, поразившее его до глубины души - пусть так. Но это случилось в Провансе, далеко от Парижа, так что вряд ли как-то связано со столичным любителем живописи; скорее всего, им был обычный ловелас со слегка извращенными наклонностями - видимо, ему доставляло удовольствие заставлять позировать не просто натурщицу, а именно проститутку.
И подумать только - сейчас Жан при мысли об этом даже испытывал легкое смущение, - на какое-то время он поверил, что здесь может существовать некая связь и со смертью Полины Мопен… Кажется, он дал излишнюю волю фантазии и на пустом месте сочинил целый роман - это он-то, любитель медицинских трактатов! Видимо, на него произвели слишком сильное впечатление вид мертвой девушки в морге и горе ее брата… Но так или иначе, все его подозрения - это полный абсурд!
Немного повеселевший от таких выводов, Жан вскоре прибыл на улицу Майль, где небольшая группа пациентов уже ожидала его перед зданием, в котором располагался его кабинет. Он уже решил, что жизнь понемногу входит в привычное русло, но в глубине души чувствовал, что принимает желаемое за действительное.
И ведь он так и не узнал у Сибиллы, как прошла премьера…
Глава 9
Молодая женщина открыла глаза в незнакомой комнате с голыми стенами. Кресло, в котором она сидела, кажется, было единственным предметом меблировки в этом просторном помещении с плиточным полом. Напротив нее был камин, в нескольких шагах от которого стояла небольшая чугунная печь, покрытая зелено-голубыми изразцами. От печи к камину тянулась труба, через которую дым уходил в дымоход. Справа от камина была застекленная дверь. Квадратики стекла между расположенными крест-накрест деревянными перекладинами покрывал густой слой пыли. Снаружи иногда доносилось приглушенное, словно во сне, цоканье лошадиных копыт по мостовой, отражающееся от стен… Где она находится? Судя по яркому свету, пробивавшемуся сквозь деревянные решетчатые ставни на окнах, день был в разгаре. Должно быть, сейчас около полудня или, самое позднее, два часа дня… Она чувствовала себя вялой и разбитой. Что с ней случилось?.. Мысли путались, голова раскалывалась от боли. Из-за шампанского? Но обычно оно так на нее не действовало… Тем более что в этот раз оно было очень хорошим…
Она попыталась вспомнить, что происходило накануне. Но воспоминания никак не связывались в единое целое, они всплывали в памяти обрывками, клочками. Наконец ей удалось восстановить из них более-менее полную картину.
Она вспомнила блондина с усами в клетчатом костюме, который подсел к ней в ресторане "Огни Парижа", где она обычно бывала. Он сразу, без лишних слов, предложил ей поужинать с ним. Он говорил быстро, почти без пауз, голос у него был монотонный, с легким, едва заметным акцентом - нормандским или, может, пикардийским?.. Но в целом он был забавный. Она часто встречала весельчаков, которые с первых же слов начинали сыпать остротами. Это облегчало дело, даже если остроты были в большинстве случаев затасканными - все равно ведь в конечном счете все сводилось к вопросу о цене и месте, где можно будет заняться любовью. Но этот мужчина, что касается остроумия, был просто неотразим. Она никогда раньше таких не встречала. У нее даже живот заболел от смеха. Сам он почти не смеялся, когда шутил - лишь слегка улыбался. Но от этого ей было еще смешнее. Он смотрел, как она корчится от смеха, и терпеливо ждал, пока она успокоится, чтобы тут же произнести новую остроту, отчего она начинала хохотать еще громче.
Итак, они ушли вместе, вскоре после того, как пробило полночь. До этого он оплатил счет, вынув из кармана толстую пачку денег. Счет наверняка был немалым - она знала расценки. А он весь вечер угощал ее шампанским.
Он сказал ей, что он художник-фотограф, портретист. Однако руки у него были грубыми, почти крестьянскими. И этот провинциальный акцент… Она простодушно сказала об этом вслух, и он объяснил, что в его работе необходим и тяжелый физический труд, нужно постоянно носить с собой все необходимое оборудование - треножник, фотокамеру, стеклянные пластины… Не говоря уже о химических материалах, таких, как соли серебра, и другие, с которыми нужно обращаться с большой осторожностью. Такое объяснение ее удовлетворило.
Он пообещал сделать ее фотопортрет завтра днем, когда будет достаточно света. "Точнее, уже сегодня, - вкрадчиво добавил он. - Зачем ждать?" Она представила себя позирующей перед фотокамерой, а его - прячущимся под темной тканью и произносящим традиционную фразу "Сейчас вылетит птичка!" перед тем, как нажать на спусковой рычаг затвора… Ее это рассмешило. На этот раз он тоже расхохотался - кажется, впервые за весь вечер, - прижав руку ко рту, как будто не хотел, чтобы она видела его зубы. Тогда ее это не удивило, но сейчас такой жест показался ей странным. Кстати, и говорил он, почти не размыкая губ… Должно быть, у него были испорченные зубы.
Когда они вышли из ресторана, он поднял руку, подзывая фиакр.
- Хочешь взглянуть на мою студию? - спросил он шепотом, когда они уже сидели внутри, тесно прижавшись друг к другу.