Действие приключенческой повести старого чекиста А. Лукина и литератора В. Ишимова происходит в наши дни, в среде портовиков, моряков, чекистов. Стечение обстоятельств сталкивает молодого рабочего Павла Кольцова с ловким дельцом, агентом иностранной разведки. В книге рассказано, как Павел Кольцов и его товарищи помогают советским контрразведчикам разоблачить и обезвредить врага.
Содержание:
Лестница Боффо 1
Антон Белецкий 6
Елена Охрименко 10
Как все было 16
Подводя итоги 34
Александр Александрович Лукин
Владимир Николаевич Ишамов. Беспокойное наследство.
Лестница Боффо
"НИКТО НЕ ХОТЕЛ УМИРАТЬ"
В любом знаменитом городе вы найдете здание, памятник или иную примечательность, которая в сознании человечества укрепилась неким олицетворением этого города.
Почему именно та, а не иная? Трудно сказать. По-видимому, существует и действует некий таинственный, но могучий закон - этот закон безошибочно определяет тот единственный "объект", что откристаллизовал в себе неповторимые черты неповторимого города.
Одесса - это море, корабли. Одесса - это порт. Могла ли южная красавица найти себе лучшую визитную карточку, чем Потемкинская лестница - знаменитая, прославленная на весь мир Сергеем Эйзенштейном? Ее строитель Боффо великолепно чувствовал законы перспективы и гениально нашел пропорции. Лестница получилась с секретом, с чудом. Ее сто девяносто две ступени оправлены в гранитные борта, и, когда смотришь сверху, от памятника Дюку Ришелье, эти борта кажутся совершенно параллельными. Но именно кажутся, ибо у подножия ступени ровно вдвое шире, чем наверху. Зато если взглянуть на лестницу снизу, от порта, вы увидите ее словно в перевернутый бинокль - убегающей в страшную даль, почти в бесконечность…
Наверняка чудодей Боффо умышленно соорудил свою лестницу с эдаким оптическим фокусом! Лестница с подтекстом… Если ты собираешься покинуть родной город и в последний раз считаешь ступени, чтобы в порту подняться на судно и уйти в далекие края, - предстоящий тебе путь может показаться прямым и широким как сама лестница. Но, сойдя вниз, оглянись: ох, какой длинной стала знакомая лестница! Не окажется ли и обратный твой путь крутым и долгим?!
Впрочем, вряд ли об этом думал белокурый молодой человек, неторопливо спускавшийся летним вечером по Потемкинской лестнице. Был тот час, когда Приморский бульвар до отказа заполнен одесситами. На скамьях, слабо освещенных неярким матовым светом фонарей, не было ни одного свободного места. Веселые компании перебрасывались остротами с проходящими мимо знакомыми и отпускали шуточки по адресу незнакомых. Солидно восседали зрелые супружеские пары, и разодетые одесские матроны с пристрастием поглядывали на своих мужей - не слишком ли волнуют их шелестящие мимо длинноногие девчонки. Однако мужья, во имя семейного мира, сохраняли на лицах выражение абсолютного равнодушия…
Возле памятника Пушкину, у киоска с газированной водой и тележек с мороженым, толпилась публика, а в дальней половине бульвара, за Дюком, там, где потемнее, на скамейках и каменном парапете над обрывом к саду уютно устроились парочки - обнявшись, они отгородились от мира, и к ним словно вовсе не долетали ни голоса, ни песня, ни звон гитары - весь этот праздничный шум вечерней Одессы.
Здесь, на бульваре, было много приезжих. Их сразу можно было узнать - и не только по фото - и кинокамерам, с которыми они не расставались даже в вечернее время. На местных жителях лежала явственная печать какого-то неуловимого, чисто одесского шика - чуть броского, быть может, чуть-чуть излишне яркого - нигде не умеют так ловко носить фабричные, переделанные домашним способом брючки, так элегантно выглядеть в дешевеньком ситцевом платьице.
Молодой блондин, спускавшийся по Потемкинской лестнице, ничем не отличался от множества своих сверстников. Разве что плащом, небрежно переброшенным через плечо, который не вязался с разлитым в воздухе бархатным теплом, едва смягченным ветерком с моря, и с угольно-черным, без единого облачка небом, густо, как в планетарии, продырявленном россыпью крупных звезд.
На первой же площадке молодой человек приостановился и, поставив ногу в щегольской сандалете на каменный бортик, окинул взглядом нижнюю часть города. Перед ним открывался манящий, слегка таинственный вид на бухту, на ярко освещенный прожекторами с металлических вышек грузовой порт, откуда доносился лязг металла, звонки, короткая истерика сирен, уверенные гудки судов, усиленный мощными динамиками командный голос диспетчера… А левее, у пассажирского вокзала, сверкала огнями "Россия". Оттуда летели совсем иные звуки - радиоузел дизель-электрохода обволакивал порт и бульвар нервными, чеканными синкопами джаза, словно звал скорей бросать дела, требовать от начальства приказа об очередном отпуске, бежать в кассу морагентства и, устроившись в комфортабельной каюте, плыть под яркими черноморскими звездами в Ялту, в Сочи, в Сухуми - на пляж, к восхитительно бездумному, легкомысленному курортному бытию…
Молодой человек с минуту следил за топовыми огнями бегущего от аванпорта к причалам буксира, потом коротко вздохнул и поправил на плече плащ.
- Привет, Павлик! - прозвучал чей-то голос. - Музыку слушаешь?
Юноша обернулся. Перед ним, широко расставив длинные ноги, стоял худой парень в белоснежной рубашке с кружевной грудью.
- Привет, Степан.
- Да, когда "Россия" в порту, есть что послушать. Там такой парень в радиорубке сидит - откуда только записи достает! А что это ты с плащиком? Есть решение о дожде?
- Предусмотрительность - сестра отваги. - И, словно пресекая дальнейшие расспросы, Павлик перевел разговор: - А у тебя что, выходной?
- Так точно. Следую на предмет интимного отдыха в очаровательное общество. Интеллектуальные брюнеты и свободомыслящие блондинки. Может, присоединишься? Что касается блондинок - есть резерв. Эн-зе.
- Спасибо. В другой раз.
- Не смею настаивать. Как убежденный демократ. Между прочим, как со скрипкой?
Павлик неопределенно пожал плечами.
- Зря ты, зря. Были б мы с тобой теперь уже обеспеченные люди. Обеспеченность - мать уверенности.
Павлик улыбнулся:
- Острая мысль. Ну, прости, что задержал тебя. Приятных развлечений. - Он тряхнул руку Степана и зашагал вниз.
- Еще раз подумай, старик! - крикнул Степан вслед. - Скоро я снова еду туда.
Не оборачиваясь, Павлик поднял над головой руку. Степан неодобрительно покачал головой и, неуклюже прыгая через ступеньку, помчался вверх, к бульвару.
…В этот день, несколько часов назад, Павлик уже считал ступени Потемкинской лестницы, неся в руке серый чемодан с блестящими замочками. В тот раз, спустившись на улицу Старостина, Павлик неторопливо миновал глухой забор и, пройдя в портовые ворота, свернул влево, к одноэтажному зданию с вывеской: "Багажная камера". В тесном помещении он протянул чемодан в прорезанное в проволочной сетке окно, получил из рук пожилой женщины в морском кителе и шелковом платочке квитанцию и, снова появившись на улице Старостина, вскочил в троллейбус.
На конечной остановке Павлик вышел и, миновав железнодорожные пути, свернул за угол, к заводскому клубу. У входа, на рекламном щите висела афиша-бланк: под напечатанными в типографии словами НОВЫЙ ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ФИЛЬМ красной гуашью выведено - "НИКТО НЕ ХОТЕЛ УМИРАТЬ". Начало сеансов в 5, 7 и 9 час. веч."
Возле клуба появился гражданин в ковбойке с закатанными чуть не до подмышек рукавами и в мичманке. Проходя мимо афиши, он снял свою фуражку и попробовал, крепко ли держится "краб". Заметив на его правой ручище татуированное выше локтя "Хай живе!", Павлик обождал, покуда гражданин пристроится к куцему хвосту в кассу.
- Вы крайний? - спросил Павлик, становясь следом. - На пять брать будете?
- Смотря по билетам. - Тут подошла очередь, и гражданин пригнулся к окошечку. - Девятый ряд найдется? Имею желание середину, пятнадцатое кресло. А что имеете? Двенадцатый? А кресло? Пятнадцатое? Добро.
- Давайте и мне двенадцатый ряд, - попросил Павлик кассиршу. - Четырнадцатое, скажем, место. Или шестнадцатое.
Половина кресел в зале пустовала - большинство зрителей подваливало к поздним сеансам, чтобы и кино посмотреть, и попасть на танцы. Медленно погас свет…
Павлик уже видел эту картину Жалакявичуса, но трагические события на экране снова захватили и подчинили себе, и он забыл, зачем пришел сюда, забыл вообще, что он в кино, что перед ним - экран… Спохватился. Нашел на подлокотнике волосатую руку соседа, молча вложил в нее багажную квитанцию, а через несколько секунд ощутил в ладони тугую денежную пачку и спрятал ее в задний карман брюк…
…Смешавшись с необычно молчаливой после сеанса толпой, Павлик вышел на площадь. Человек в сине-красной ковбойке и мичманке исчез, словно растворился в воздухе. Павлик вернулся в центр и долго бродил в одиночестве по знакомым улицам, словно открывая их для себя заново. Зашел домой за плащом. В это время, он знал, татуированный морячок в ковбойке уже получил в багажной камере его серый щегольской чемодан…
ЗАКРЫТО НА УЧЕТ
И вот, снова спустившись по Потемкинской лестнице и покружив по переулкам, Павлик миновал подъезд с дощечкой: "Продторг. Специальная база" и вошел через калитку во двор. Здесь он остановился перед черным ходом.
Взошла ущербная луна, и забранные железными прутьями окна чуть поблескивали в ее неуверенном свете, словно на холсте Куинджи. У стены, на каменных плитах, выщербленных грубыми башмаками нескольких поколений грузчиков, - груда пустых ящиков. Рядом - бочки, тоже пустые, источали слабый аромат маринада и тления. Обычный двор обычной продбазы.
Павлик негромко постучал. За дверью забухали весомые шаги.
- Кто? Что надо?
- А вы - сторож?
- Нет. У нас учет.
Дверь полуотворилась. Человека не было видно в глухой черноте, лишь слышалась его хриплая одышка - видимо, он вглядывался в посетителя. Наконец одышка перешла в добродушный бас:
- Заходи, милый, заходи. Все ждалки прождал.
- Я вовремя.
- Все равно, все равно. Сам знаешь - нет хуже ждать да догонять. - Мягкая рука подхватила Павлика под локоть. - Осторожненько. Не споткнись, упаси бог, ботиночки не попорть.
Неосвещенный коридорчик привел их в просторную комнату. Низкий диванчик, два кресла из чешского гарнитура "жилая комната", пол напрочь закрыт ковром-циновкой в ярко-красных зигзагах. На стенах - несколько черно-белых и цветных фото: несущиеся на всех парах и парусах корабли.
Хозяин, полный, с добрым лицом и яркими губами гурмана, заботливо усадил Павлика в кресло и сам - отдуваясь, аккуратно, чтобы не помять, загнул полы просторного пиджака - и уселся за стол, под латунную доску с надписью латинскими буквами "Director". Громадный стол был пуст, в его сверкающей поверхности отражалась лишь отлично сработанная модель торгового судна и маленькие изящные счеты.
- Кабинет морского министра.
- А что? Меня, милый, во всех портах мира знают. Удивляешься? А чего удивляться? Ведь я, сам знаешь, шипшандлер. У кого все иностранцы провизию берут? У Евгена Макаровича Пивторака. Кормежка на судне, братец ты мой, главная двигательная сила. А иностранный моряк - фигура капризная. Не зря пятьдесят восемь, - Пивторак придвинул к себе счеты и отщелкал костяшки - пять, потом восемь, - пятьдесят восемь иностранных кэптэнов в друзьяках моих ходют. Во, взгляни, какова вещица! - Он осторожно приподнял модель корабля, полюбовался филигранной работой. - "Диана". Пятнадцать тысяч тонн. Точная копия. Личный подарок старшего офицера.
Толстяк заметил, что Павлик вытащил пачку "Столичных".
- Что куришь? - он выдвинул ящик стола. - Угощайся. "Кент". Бери, бери, не стесняйся. У меня еще пять блоков. Тоже презент.
В воздухе повис уютный аромат табака.
- А вы?
- А я, милый, не курю. Тут как-то был у меня судовой доктор с "Жанны д'Арк". Категорически не посоветовал. Лучше, говорит, месье Пивторак, пейте. Вместо одной сигареты - пять рюмок коньяку. И тут же бутылку "Арманьяку" презентовал. Вот по такому паритету и заменяю. - Директор хохотнул. - Сейчас мы и с тобой… Не возражай! Гостю с хозяином спорить не положено. - Пыхтя, он выбрался из-за стола и подвалил к обыкновенному, с облупившейся коричневой краской учрежденческому сейфу - единственному предмету, нарушавшему стиль кабинета. Вытащил из внутреннего кармана связку ключей с брелоком-севрюгой и, выбрав один, отпер дверцу. - Взгляни. Батарея!
- Мирная, конечно, - не удержался Павлик.
- Точненько. Дары зарубежных борцов за мир. - Толстяк облюбовал одну из бутылок, поставил ее на стекло журнального столика, извлек из глубины сейфа лимон и сахарницу.
- Ну как? - жадно обсасывая колесико лимона, спросил директор, когда они проглотили ароматную влагу.
- Тонизирует.
- Спрашиваешь! Это тебе не "Двин".
- Ну, насчет "Двина" вы зря.
- Не спорь, не спорь! - с неожиданной яростью сказал толстяк. И сразу же успокоился. - Пей, пей!
- Спасибо, больше не хочу, - твердо сказал Павлик, отодвигая рюмку. - Давайте о деле. Почему нарушено условие? Вместо долларов мне всучили рубли. - Он вынул из кармана плаща обандероленную пачку.
Физиономия Евгена Макаровича страдальчески сморщилась. Он беспомощно развел руками и тяжело опустился в скрипнувшее под его тушей креслице против Павлика.
- Такая, понимаешь, неприятность. Временные затруднения с валютой. Ты уж не сердись. Зато советских тебе отвалили не по курсу. За доллар - трешку.
- Интересно! - Павлик зло бросил окурок в пепельницу. - А там, - он показал головой куда-то за стены магазина, в неопределенность, - там я чем буду платить?
- Когда ты отправишься туда, - толстяк повторил движение посетителя, - у тебя карманы будут битком набиты инвалютой. Поверь моему честному благородному слову! - И он убеждающе прижал пухлые руки к верхней пуговице пиджака.
- То есть как это - "когда отправишься"?! Вы же обещали сегодня…
- Да, да, да! Обещал, совершенно справедливо, милый. Но… - Пивторак сокрушенно покачал головой. - Непредвиденные, дружочек мой, обстоятельства. Нет, нет! Ты не подумай чего-нибудь эдакого… - Он предостерегающе поднял руку. - Все будет как уговорились. В конечном счете. Слово - закон. Просто некоторая… ну, что ли, отсрочка. И ежели хочешь знать, сам ты и виноват. Точненько, сам. Не надо было производить такое отрадное впечатление. - Директор лучезарно улыбнулся. - Шеф только тобой и бредит. И умник ты, и находчив, и сообразителен. Никому, кроме тебя, не пожелал это дело поручать. Пустяковое, в общем, дельце, но со смыслом. Так ты уж не отказывайся. Очень тебя просили. Очень! Прямо-таки умоляли.
- Какое еще "дельце"? - грубо спросил Павлик. - Вы же знаете, что я сделал вам личное одолжение. Все выполнил. Очередь за вами. Вы обещали. Ведь я уже отпуск специально взял, чтоб не сразу спохватились. А вы… Я ни на что больше не подряжался.
- А разве я говорю подряжался? Отнюдь. Но ведь очень просят. Ну, Павлик, милый, сделай мне еще одно одолжение. Личное. Да за ерунду же разговор, честное благородное слово. Квитанцию тебе дам. Получишь чемоданчик. И отнесешь его одному человечку. Симпатичному такому человечку. А? Ну, родной? А то ведь у меня неприятности будут. Да ты, может, боишься? Ерунда, голуба моя. Чемоданчик возьмешь там же, где сдавал. В порту, в камере хранения. Сто двадцать процентов безопасности.
Пивторак отщелкал костяшками счетов.
- Даже если кто и запомнил, что ты в камере был, так даже лучше - пришел за вещами. Ей-богу. Полный резон. А отпуск - тоже хорошо, погуляешь, отдохнешь.
- Не хочу, - отрезал Павлик.
- Напрасно, милый, напрасно. Этак ты с шефом рассоришься, он человек с норовом - возьмет да и передумает. Скажет - нам капризули не надобны. Что делать будешь? В суд подашь? В народный, да? Послушай меня, я же люблю тебя как словно родного сына. - Пивторак наклонился к Павлику, насколько позволял его могучий живот, и перешел на шепот: - Поверь мне, не надо тебе с ним ссориться. Настоятельно не советую. От него и Госстрах не спасет. - Толстяк подмигнул, и на мгновение добродушная расплывчатость соскользнула с его физиономии, словно кожа разошлась, обнажив другое лицо, неожиданно жесткое, безжалостное, четкое. На одно мгновение… Потом кожа сомкнулась…
Павлик помолчал. Потом нехотя процедил:
- Но вы отправите меня искать отца?
- Он еще сомневается! - Пивторак с негодованием замахал руками. - Как ты можешь! Ведь знаешь, мое слово - закон! Считай, ты уже там. Передашь чемоданчик и… прости-прощай, немытая Россия, как писал знаменитый в свое время поэт Лермонтов. И все свои силы мы бросим на поиск. А силенки у нас, милый, есть в пороховницах, есть…
Павлик, не глядя на Пивторака, протянул руку:
- Давайте квитанцию…
…Все обошлось благополучно. Та же женщина в морском кителе и платочке с сонным равнодушием - сколько "мест" прошло за смену через ее руки! - выдала Павлику "чемоданчик" - того же размера, что его собственный, оставленный на хранение три с половиной часа назад. Он оттягивал руку, словно был набит чугунными гимнастическими гантелями. В четверть первого Павлик был уже дома, на улице Пастера…
ДОМ НА УЛИЦЕ ПАСТЕРА
Тысячу, а может, пять тысяч раз возвращался он в этот час домой. И все было как всегда - ничем, ну, совершенно ничем, кроме четкого стука его каблуков, не нарушаемая тишина, молчаливый строй платанов, доверчиво распахнутые окна спящих домов, соседская "Волга", забравшаяся правыми колесами на тротуар возле самого стенда с "Чорноморськой комуной"… Но все это он сегодня ощущал как-то иначе, чем всегда, потому что возвращался не со смены, не с вечеринки, не от приятеля. И не со свидания с Леной…