- Сдаюсь, - сказал Леденев, шутливо поднимая вверх руки. - Железная логика у вас, товарищ начальник. С первой позицией ясно. А ежели его смерть не связана с Бойко, тут версий сколько угодно, и самая близкая, лежащая на поверхности - убийство из ревности, кому-нибудь Игорь Киселев перешел дорогу. При его успехе у женщин это немудрено.
- Володе Кирюшину я поручил уже отрабатывать такую возможность. И ребята из уголовного розыска занимаются вовсю. Но поскольку я все же связываю это дело с Бойко, пусть Киселев остается за нами. А у тебя какие планы?
- Займусь изучением личной жизни Марины Бойко и товарищами из той самой лаборатории, - сказал Леденев. - Кого ты мне дашь в помощники?
- Пожалуй, Кирюшин самый подходящий, вы найдете с ним общий язык.
- Так он ведь у тебя уже пристроен к делу Киселева, ищет повод для ревности.
- Ничего, Кирюшина на все хватит. И потом, честно признаться, интуиция подсказывает, что тут не ревностью пахнет, а чем-то более страшным.
- Завтра утром я схожу на станцию, с этим сторожем поговорю, поброжу по пляжу, - сказал Леденев. - Ведь Василий Пименович рекомендовал мне вести расследования в плавках, а я вот по случаю сегодняшнего "ЧП" из чемодана их даже не вынул.
- Давай, давай, - сказал Корда. - Для наших мест небывалая стоит жара. Эдак ты будто на юге загоришь, только гляди кожу не сожги, у нас солнце обманчивое.
- Не сожгу, - пообещал Леденев. - И вот еще что, Николаич. Я подготовлю запрос в Москву о связях Марины Бойко в столице, она ведь там училась. Ты организуй, чтоб завтра моя депеша ушла из Трубежа.
- Будет сделано, - сказал Корда.
* * *
Он был прав. Такой жары не припоминали старожилы, а метеорологи прикидывали, что столбики термометров не поднимались на подобную высоту едва ли не полвека.
Гостиничный буфет открывали в семь утра. Леденев с удовольствием выпил два стакана местного чая, именовавшегося в меню почему-то "калмыцким". Чай был с молоком, маслом и с солью. О таком напитке Юрий Алексеевич только слыхал от товарищей, работавших в Средней Азии, и чай ему, такой непривычный, неожиданно сразу пришелся по вкусу.
Хороши были и свежие горячие беляши. Леденев любил завтракать плотно, трубежская кухня подняла ему настроение, на пляж он отправился пешком и без десяти минут восемь уже снимал щеколду калитки спасательной станции.
Здесь было пустынно и тихо.
"Не видно бдительного сторожа, Исидора Матвеевича, - подумал Леденев. - Не "бормотушкой" ли пробавляется сей оригинал?"
Он угадал.
Еремеева Юрий Алексеевич нашел в небольшой, заваленной рухлядью каморке, она служила жильем для старика и, по-видимому, "лабораторией" для его сомнительных опытов. Леденев постучал в дверь, услышал неразборчивое бормотание и вошел.
Сторож сидел за ветхим деревянным столом перед трехлитровой банкой с темной жидкостью. Подле стояла большая алюминиевая кружка, ее дед Еремей, кажется, только что опорожнил до половины, и стук в дверь помешал ему расправиться с тем, что Леденев уже определил "бормотушкой". Он заметил, как плескалась, успокаиваясь, поверхность жидкости в кружке, а Исидор Матвеевич медленно вытирал губы тыльной стороной ладони.
- Здравствуйте, Исидор Матвеевич, - приветствовал старика Леденев. - Извините, что побеспокоил.
Воздух в каморке был тяжелым, замешанным на сложных запахах, различались порой мутный дух застарелого нечистого белья, пригоревшей пищи; напоминала о своем присутствии свежая масляная краска, клубился, одолевая все остальное, запах перебродивших дрожжей.
- Доброе утро, молодой человек, - сказал дед Еремей. - Не извиняйтесь, в это время к Исидору Матвеевичу можно входить даже без стука. Садитесь к столу.
- Почему именно в это время? - сказал Юрий Алексеевич, осторожно усаживаясь на табурет, который старик выудил ногой из-под стола.
- Набравшийся ввечеру просыпается рано, - ответствовал Исидор Матвеевич.
Он встал, схватил руками стеклянную банку и наполнил кружку доверху.
- Поутру его мучит жажда, желание пропустить глоток становится нестерпимым, но магазины во власти драконовского закона, а ждать нету мочи. И тогда он вспоминает про Исидора Матвеевича с его знаменитой "бормотушкой" и без стука, я понимаю его состояние и потому прощаю такое хамство, без стука входит к деду Еремею, так они меня называют между собой, я знаю… Пейте, молодой человек, вы сегодня первый, и еще постучали к тому же.
- Разве я похож на человека, который жаждет опохмелиться, Исидор Матвеевич? - улыбнулся Леденев.
- Я не физиономист, молодой человек, но ко мне по утрам приходят только за этим. И потом - "бормотушка" есть зелье особое, ничего общего с опохмеляющими средствами не имеющее, хотя и голову лечит, это точно. Отведайте.
"Придется тебе, Леденев, глотнуть этой отравы, - подумал Юрий Алексеевич, беря кружку в руку. - "Утешимся тем, что пьем "бормотушку" в оперативных целях".
Он сделал добрый глоток и отнял кружку ото рта.
- Еще немного, молодой человек, и тогда можете закурить.
- Я не курю.
- Похвально. Обычно эти два порока - вино и табак - идут друг с другом об руку.
Леденев сделал еще глоток. Жидкость была холодной и на вкус приятной. Чувствовалось присутствие каких-то фруктов, ощущалась солодкость и едва различимое присутствие хмеля. Словом, для пития "бормотушка" казалась вполне приемлемой.
- Вы спросили, молодой человек, похожи ли на человека с похмелья, - медленно произнес Исидор Матвеевич, вновь наполняя кружку. - Видите ли, я не всматривался в ваше лицо, я редко всматриваюсь в людские лица, знаю, что лицо - занавес, который закрывает то, что делается в душе человеческой.
- Интересно, - сказал Леденев.
Он ощутил вдруг, как зашумело в голове, а все окружающее стало каким-то неестественно ясным, обострилось зрение, тело стало легким, мышцы напряглись, подобрались.
"Бормотушка", - подумал Юрий Алексеевич, - она, проклятая, действует…"
- Своим визитом вы помешали мне вовремя надеть очки, - продолжал Исидор Матвеевич. - Потому и встретил я вас, можно сказать, незрячим, слепым.
Леденев внимательно посмотрел старику в глаза и ждал, когда тот прикроет их стеклами очков.
Еремеев вдруг глухо заклохтал, и Юрий Алексеевич понял, что старик смеется.
- Вы забавный, молодой человек, - сказал Исидор Матвеевич, - и нравитесь мне, хотя и работаете в милиции.
- Вам не нравятся работники милиции? - быстро спросил Леденев.
- Нет, отчего же, там всякие есть люди. Но я считаю, что человек перенимает к себе в душу то, возле чего он вращается. Вот я много лет при спасателях состою. Значит, и во мне привилась способность приходить к людям на помощь, спасать их, так сказать.
- Особенно по утрам, - заметил, усмехнувшись, Леденев.
- А что вы думаете? Может быть, именно по утрам я и нужен человеку. Итак, приму на душу. С вашего разрешения.
Исидор Матвеевич бережно поднял кружку и опрокинул в себя ее содержимое.
- Ух ты, - сказал он, отдуваясь и ставя кружку на стол. - Хороша, голубушка!
Пошарил рукой под всякой всячиной, завалившей стол, и вытащил измятую пачку сигарет "Памир".
- Подымлю малость, - сказал дед Еремей, - теперь я до обеда зрячий.
Леденев недоуменно смотрел на старика.
- Вы, я вижу, не поняли меня, молодой человек, ждали, когда очки извлеку… Нет, нет, глаза мне служат еще хорошо, тут другое. Обычно люди носят очки, чтобы лучше видеть. Но порою слепнут не глаза, близорукими становятся сердца человеческие, души. По разным причинам. Тут и усталость от бед, выпавших на чью-то долю, от чужого горя тоже мутнеет сердце, от испытаний несправедливостью, от неудачливости, либо, наоборот, от больших удач. Человеку необходимо чувство меры во всем, но как раз это чувство самое неустойчивое в нем. Вот и вырастают бельма на душе. Много веков ищут люди средство от душевной слепоты, но ничего не придумано ими. Только это…
Старик щелкнул пальцем по банке с "бормотушкой".
- Вот мои очки. Принял кружку вовнутрь - и до обеда семафорю окружающим: "Ясно вижу!" К обеду начинаю слепнуть - еще кружечка идет. Хожу по земле, смотрю на мир зрячими глазами, а она бормочет там, внутри: "Ничего, Исидор Матвеевич, пробьемся. Жизнь хоть и паршивая штука, но кое-какую прелесть и в ней обнаружить можно". Так и бормочет-бормочет весь день, утешает, стало быть, потому и зову ее "бормотушкой".
- Рецепт-то, поди, секретный, - заметил Юрий Алексеевич.
- Какие там секреты, - отмахнулся Исидор Матвеевич. - Сахар, дрожжи, натуральный хмель, грушевый отвар да чернослив. Ну и изюмчик идет в присадку, опять же сроки выдержки и сочетание того и другого, опыт, конечно, и кое-какие хитрости еще. Тут в округе пытались изготовить зелье, похожее получалось, а до кондиции не вышло, всеми признано.
- Дело мастера боится, - сказал Леденев. - Только вот что странно. Судя по всему, ваш напиток неплохо поправляет голову. Почему же Киселев отказался вчера от "бормотушки", а направился на турбазу за пивом?
- А бог его знает, - ответил сторож. - Видимо, так Игорю на роду было написано. А ведь посиди он со мною здесь, вот как вы сейчас, глядишь, и цел оказался бы паренек.
- Какие у вас с ним были отношения?
- А нормальные. Правда, порой говорил ему про женский вопрос, я не люблю в мужиках этой кобелистости, говорил, что добром он не кончит, только Игорь смеялся, отвечал, мол, это ты, дед, оттого говоришь, потому как сам не можешь.
- Вы, Исидор Матвеевич, раньше на флоте служили? - спросил Леденев.
- Было дело, - уклончиво ответил Еремеев и, потянувшись через стол, засунул окурок в овальную консервную баночку из-под марокканских сардин.
Он вдруг подозрительно глянул на Леденева.
- А вы сюда как: по доброй воле или при исполнении?
Юрий Алексеевич рассмеялся.
- По доброй, по доброй, Исидор Матвеевич. Пришел с озером познакомиться, с пляжем, с вашей станцией. Я ведь недавно сюда перевелся, надо осмотреться.
- Это точно, - сказал дед Еремей. - Надо, конечно. А вы и впрямь приезжий, я вас до вчерашнего дня ни разу не встречал.
Разговор с Буратино
Рейсовый самолет из Франкфурта-на-Майне прибыл в Шереметьевский аэропорт с опозданием в полчаса. Над большей частью Польши и в Белоруссии висел мощный грозовой фронт, и пилоты провели машину в обход, южными районами Украины.
Среди пассажиров, прилетевших этим рейсом, была группа туристов из Швейцарии. Ожидавший их прибытия гид и переводчик "Интуриста", недавний выпускник института иностранных языков, заметно нервничал, поглядывал на часы, потому как получасовое опоздание могло сдвинуть намеченные мероприятия по временной фазе, а ежели возникнут осложнения на контрольно-пропускном пункте либо в зале таможенного досмотра… Нет, лучше пусть идет все без сучка, без задоринки.
Туристов из Швейцарии ждал и еще один человек. Внешне он ничем не отличался от москвичей - мужчин "летнего образца". Чесучовые брюки, туфли-плетенки, светлая безрукавка навыпуск с накладными карманами. Правда, на аэропортовской площади был припаркован бежевый "фольксваген" с дипломатическим номером, "фольксваген", который принадлежал этому человеку, но при первом взгляде на его ординарную фигуру это никому бы не пришло в голову.
Замаскированный под рядового москвича дипломат беззаботно разгуливал по залам международного аэропорта, стоял у киосков с сувенирами, купил газеты "Труд", "Сельская жизнь" и "Морнинг стар", а когда объявили на четырех языках о задержке рейсового самолета из Франкфурта-на-Майне, то он, как говорится, и ухом не повел.
Но, оставаясь в Шереметьеве еще какое-то время, этот человек дождался, когда группа туристов из Швейцарии прошла контрольно-пропускной пост и таможенный досмотр, все оказалось в полном порядке, границу для туристов открыли, и они переступили символическую черту, за которой начиналась для них территория Советского Союза и где ждал их с нетерпением представитель "Интуриста".
* * *
Как только это случилось, хозяин "фольксвагена" с дипломатическим номером удовлетворенно отметил про себя, что все идет как по маслу. Поговорку эту он мысленно произнес на русском языке, которым владел довольно неплохо и зачастую уснащал речь поговорками, видя в этом особую лингвистическую элегантность.
Теперь ему нечего было делать в Шереметьеве, тем не менее, он задержался здесь еще четверть часа, которые ушли на то, чтобы выпить чашечку кофе.
Автобус с туристами уже ушел. Через некоторое время по Ленинградскому шоссе лихо промчался и жукообразный "фольксваген".
* * *
- Послушайте, Буратино, дело гораздо серьезнее, чем вы можете предполагать. Признаюсь, миссия ваша в Трубеже не из легких, но риск того стоит. Ваше путешествие туда принесет огромную пользу фирме, да и вы не останетесь внакладе. Мне думается, вы сможете "завязать" с этой работой и заняться разведением настурций на какой-нибудь миленькой ферме близ Лазурного берега. Но сначала - Трубеж, визит к Красюку. Все остальное потом. Как говорят русские: "Кончил дело - гуляй смело".
- Не сказал бы, что вы меня достаточно утешили, Дэйв, хотя получается это у вас вполне профессионально.
- Еще бы! Ведь я готовился к роли католического священника и два года успешно изучал богословие.
- Что же изменило ваше намерение, Дэйв?
- Целибат. Обязательное безбрачие католического духовенства, которое папа римский не рискнул отменить до сих пор.
- Насколько мне известно, вы так и не были женаты, да и сейчас проходите по разряду старых холостяков.
- Это так. Но я могу совершить эту глупость в любой момент. Дело не в том, Буратино, чтобы осуществить, дело в том, чтобы постоянно ощущать, что ты можешь это осуществить. Усекаете, то есть я хотел сказать "понимаете", разницу?
Буратино хмыкнул:
- Очень хорошо понимаю. Это созвучно моим представлениям о человеческих потребностях, Дэйв.
- И отлично. Однако перейдем к делу. Что мы имеем в Трубеже? Красюк, как всегда, провел отличную операцию. Но произошла накладка с его связником, чего мы никак не ожидали, поскольку готовили этого человека весьма долго и всерьез. Агент по кличке Верный оказался, увы, неверным. Правда, мы приняли меры, но материалов заполучить не удалось. Вербовка другого человека, с никелевого комбината, шла через Верного. Этот агент, Умник, связан только с изменившим нашему делу человеком. Красюк знает Умника, но Умник не знает Красюка. Человек с комбината работает исключительно за деньги, он прагматик чистой воды, никакие идеологические эмоции его не волнуют. Случай в моей советской практике довольно редкий, но бывает здесь и такое. Судя по наблюдениям Красюка, чекисты не подозревают о роли Верного, значит, материалы Умник еще не передал, иначе бы в Трубеже началась мышиная возня. Устранение Верного прошло гладко, его провел один из рядовых исполнителей Красюка, делом занялась милиция, но теперь похерили его, списав как несчастный случаи. Но со смертью Верного исчезла надежная связь Красюка с нами.
- Откуда же известно то, что выкладываете сейчас мне, Дэйв?
- Трубежский резидент прислал шифровку, использовав одноразовый канал связи. Больше он ничего не сможет сообщить, пока вы не попадете туда.
- Попадете… Легко сказать. А ежели я сам попадусь? Ведь шла речь о дипломатическом прикрытии, я просил…
- Мало ли что вы просили, Буратино. Наше правительство берет курс на потепление отношений с Советами, и нам не разрешат риск объявления кого бы то ни было из официальных представителей страны "persona non grata". Это раз. А главное в том, что в Трубеж с таким паспортом вообще не попасть. Только с обычным, "серпастым, молоткастым", как говорил один их поэт, можете приехать вы в сей старинный город, который так интересует наших шефов.
- Моя задача?
- Привезти Красюку деньги, чтобы он смог выкупить необходимые материалы. Вы же эти материалы и вывезете из Трубежа. Вывезете до Каменогорска, областного центра, а там отправите заказной бандеролью вот по этому адресу. Запомнили? Дайте мне. Вот так. И пепла не оставим тоже.
- Что будет потом?
- Вернетесь домой в предвкушении обильного гонорара. Предложу шефу отметить вас, помимо всего прочего, по русскому обычаю - купить вам путевку в санаторий, полечите нервы. У русских это делает профсоюз, ну а для вас пусть раскошелится фирма.
- Какого рода переход границы вы мне подготовите?
- Самый спокойный. Улетите из Москвы с другой туристской группой, с документами на другое имя. Словом, так, как сейчас мы отправим вместо вас нужного нам человека с этой швейцарской компанией.
- Что-то слишком просто получается у вас, Дэйв. Не водят ли вас за нос чекисты? Не работаете ли вы у них под присмотром?
- Нет, Буратино, вам определенно надо лечить нервы. Я сижу тут, можно сказать, на жерле вулкана, и гораздо спокойнее, рассудительнее вас, Буратино.
- У вас дипломатический паспорт, Дэйв. Не путайте божий дар с яичницей.
- Как вы сказали? "Божий дар…" Позвольте я запишу. Эту пословицу я не слыхал. Откуда у вас такое знание языка?
- Я окончил факультет лингвистики в Оксфорде, Дэйв, русское отделение. И потом, в нашем доме говорили на этом языке. Правда, богословие знаю, разумеется, хуже, нежели вы, несостоявшийся аббат.
- Так вам цены нет в России, Буратино! Я всегда говорил, что наша фирма умеет подбирать кадры. Может быть, останетесь на постоянную работу, а? Скажем, учителем русского языка в средней школе?
- Я не склонен шутить сейчас, Дэйв. И потом мне пора в гостиницу. А я еще не сделал покупок, за которыми отправился в город. Как я найду в Трубеже Красюка?
Инженер Травин встревожен
Никелевый комбинат в городе Трубеже строить начали в годы Великой Отечественной войны.
Это было тяжелое для страны время, когда гитлеровцы рвались к Волге, а горные егери карабкались по скалам Кавказа, чтоб водрузить нацистское знамя на вершину Эльбруса. Для решительного наступления Красной Армии нужны были танки, сотни, тысячи танков, именно они были решающей силой на фронтовых полях второй мировой войны, а танки немыслимы без крепкой брони. Непробиваемой же делал ее никель.
Комбинат был построен в рекордно короткие сроки, и его никель успел принять на себя удары фашистской артиллерии.
В послевоенные годы комбинат Трубежникель постоянно расширялся, совершенствовалось производство, и в наши дни это было передовое современное предприятие цветной металлургии, являющееся одновременно и опорной базой для научно-исследовательских работ.
Большинство трубежан так или иначе было связано с комбинатом, по сути дела небольшой в прошлом старинный городок жил и работал, осененный в повседневных помыслах своих коротким, но емким словом - "Никель".