– У меня был выбор – как в любой оперативной обстановке, – объяснил я, возможно, чуть-чуть излишне учительским тоном. – Я мог послать их подальше и позвонить вам, но это наверняка насторожило бы их. Или я мог вести себя так, как будто ничего особенного в их визите не вижу. Обычные полицейские расспросы об обычном пропавшем знакомом. Так я и поступил.
Она с радостью приняла мою точку зрения:
– А потом, все, возможно, и было обычным, не так ли? И даже сейчас, может быть. Как вы говорите, все, что Ларри сделал, это пропал.
– Было, правда, упоминание о Чечееве, – напомнил я ей. – Описание квартирной хозяйкой иностранного визитера подходит к нему до мелочей.
При моем упоминании о ЧЧ холодный взгляд ее серо-зеленых глаз устремляется на меня.
– Вот как? – произносит она, адресуя свой вопрос скорее себе, чем мне. – Расскажите мне о нем.
– О Чечееве?
– Он грузин или кто-то еще?
Ох, Ларри, тебя бы сейчас на мое место.
– Нет, боюсь, что нечто совершенно другое. Он с Северного Кавказа.
– Значит, он чеченец, – говорит она с ноткой специфического догматизма, который я начинал ожидать от нее.
– Близко, но не совсем, – сказал я доброжелательно, хотя меня подмывало послать ее посмотреть по карте. – Он ингуш. Из Ингушетии. Это рядом с Чечней, но меньше по размерам. Чечня с одной стороны, Северная Осетия с другой. Ингушетия посередине.
– Понимаю, – отвечает она с прежним отсутствующим взглядом.
– Для КГБ Чечеев был почти иностранцем. Представителей мусульманских народностей КГБ, как правило, не использует за границей. Они вообще стараются не использовать их. Существуют специальные правила, чтобы держать их под контролем, за глаза их называют "черножопыми" и стараются держать на окраинах. ЧЧ – редкое исключение.
– Понятно.
– ЧЧ – так звал его Ларри.
– Понятно.
У меня чесался язык попросить ее перестать повторять это, потому что было слишком ясно, что это не так.
– На русском "черножопый" звучит гораздо обиднее, чем на английском. Это слово обычно употребляют применительно к среднеазиатским мусульманам. В духе новой гласности и открытости его стали употреблять и применительно к жителям Северного Кавказа.
– Понимаю.
– Он – совершенно героическая личность, по крайней мере, в глазах Ларри. Лихой, образованный, физически сильный, очень во многом горец и в некотором смысле даже остряк. После ничтожеств, с которыми Ларри приходилось иметь дело последние шестнадцать лет, ЧЧ был для него глотком свежего воздуха.
– Горец?
– Житель гор. Во множественном числе горцы. Он был прекрасным оперативным работником.
– Действительно, – сказала она, проконсультировавшись со своими ладонями.
– Ларри склонен идеализировать людей, – пояснил я. – В этом находит выход его вечная детскость. Когда они его обманывают, никакое ругательство не бывает для них слишком сильным. Но с ЧЧ этого ни разу не случалось.
– Я, видимо, о чем-то ей напомнил.
– А Ларри занимал какую-нибудь позицию по поводу Кавказа? – с неодобрением в голосе спросила она. – Я вспомнила, что нам предстоит связаться с Форин офис, так что его точка зрения может быть услышана.
– Он считал, что нам следовало проявить больше интереса к этому региону в последние дни советского режима.
– Больше интереса в каком смысле?
– Он видел в Северном Кавказе следующую пороховую бочку. Следующую после Афганистана. Место, где произойдет целая цепочка Боснии. Он считал, что на русских нельзя положиться в этом регионе, и ненавидел их вмешательство. Их стремление разделять и властвовать. Он ненавидел демонизацию ислама в качестве замены антикоммунистическому крестовому походу.
– И делать?
– Простите?
– Делать. Что мы на Западе должны делать, чтобы искупить, выражаясь языком Петтифера, наши грехи?
Я пожал плечами, хотя это было, возможно, несколько невежливо.
– Перестать солидаризироваться со старыми динозаврами России… настаивать на должном уважении к малым народам… отказаться от нашего пристрастия к большим политическим союзам и уделять больше внимания отдельным меньшинствам… – Я слово в слово цитировал воскресные проповеди Петтифера. Подобно Ларри, я мог бы заниматься этим целыми днями. – В "холодной войне" мы сражались в первую очередь за человечность.
– А мы действительно сражались за нее?
– Ларри – да.
– И Чечеев, очевидно, сильно повлиял на него.
– Очевидно.
Все это время она не сводила с меня глаз. Теперь в них появился обвинительный блеск.
– И вы разделяли эту точку зрения, вы лично?
– Точку зрения Чечеева?
– Это представление об обязанностях Запада.
Нет уж, черта лысого, подумал я. Это был Ларри в его самые мрачные минуты, когда он был готов послать весь мир в тартарары только потому, что ему было плохо. Но ничего этого я не сказал.
– Я был профессионалом, Марджори. У меня не было времени разделять убеждения или отвергать их. Я верил во все, что было необходимо для моей работы в данный момент.
Меня не покидало чувство, что, продолжая следить за мной, она вслушивается не в мои слова, а в то, о чем я умалчиваю.
– В любом случае мы выслушивали его, – сказала она так, словно это снимало с нас всякую вину.
– О да, его мы выслушивали. Наши аналитики выслушивали его. Эксперт Форин оффис по Южной России выслушивал его. Но толку от этого было мало.
– Почему?
– Они сказали ему, что в этом регионе нет британских интересов. Мы и сами говорили ему примерно то же, но, когда он слышал это со всех сторон, он выходил из себя. В ответ он цитировал мингрельскую пословицу: "Зачем вам свет, если вы слепы?"
– Вам известно, что Чечеев два года назад со всеми почестями ушел в отставку из своей службы?
– Разумеется.
– Случилось так, что именно в это время и мы уволили Ларри. Уход ЧЧ был главным соображением, повлиявшим на решение Верхнего Этажа свернуть операцию Петтифера.
– Был ли Чечееву предложен другой пост?
– По его словам, нет. Он вышел в отставку.
– И куда он направился? По его словам?
– Домой. Он хотел вернуться назад в свои горы. Ему надоело быть интеллектуалом, и он хотел вернуться к своим родовым корням.
– Или говорил, что хотел.
– Так он сказал Ларри, а это несколько другое.
– Почему?
– Им нравилось думать, что у них правдивые отношения. ЧЧ никогда не лгал Ларри. Или так он говорил, и Ларри верил этому.
– А вы?
– Лгал ли я Ларри?
– Верили ли Чечееву?
– Мы ни разу не поймали его на лжи.
Марджори Пью взялась большим и указательным пальцами правой руки за переносицу, словно собираясь поправить ее положение.
– Но Чечеев не был, разумеется, здешним главным резидентом, не так ли? – сказала она, наделяя меня судейскими полномочиями.
Уже не в первый раз за время нашего разговора я спрашивал себя, сколь много ей известно и сколь сильно она полагается на мои ответы. Я решил, что ее метод представлял собой смесь невежества и хитрости: она заставляла меня рассказывать уже известные ей вещи и не подавала вида, когда слышала что-то новое.
– Нет, не был. Главным резидентом был человек по имени Зорин. Черножопого никогда не назначили бы главой одного из важных представительств на Западе. Даже если это ЧЧ.
– А у вас были отношения с Зориным?
– Вы прекрасно знаете, что были.
– Расскажите нам о них.
– Они осуществлялись строго в рамках распоряжений Верхнего Этажа. Мы встречались раз в два месяца на служебной квартире.
– Какой именно?
– Трафальгарской. У Шепард-маркет.
– И в течение какого времени?
– Думаю, что всего у нас была дюжина встреч. Естественно, они записывались.
– Были ли у вас с Зориным встречи, которые не записывались?
– Нет, и вдобавок он приносил еще свой собственный магнитофон.
– И какова была цель этих встреч?
Я выложил ей полное название, как оно было напечатано в моем рапорте: "Осуществляемый в соответствии с новым духом сотрудничества неформальный обмен сведениями между нашими двумя службами по вопросам, представляющим для них обоюдный интерес".
– А конкретно?
– Общие болячки. Транспортировка наркотиков. Контрабанда зенитных ракет. Опасные террористы. Международные аферы, затрагивающие интересы русских. Когда мы начинали, это дело старались не афишировать, даже американцам говорили не все. К тому времени, когда я перестал этим заниматься, сотрудничество было почти официальным.
– У вас с ним установилось взаимопонимание?
– С Зориным? Разумеется. Это входило в мои обязанности.
– Оно продолжилось и потом?
– Вы хотите спросить, любовники ли мы все еще? Если бы у меня были какие-либо дела с Зориным после этого, я доложил бы о них Конторе.
– Как вы попрощались?
– Он покинул Лондон вскоре после этого. Он говорил, что в Москве его ждет кошмарная сидячая работа. Я ему не поверил. Да он и не рассчитывал, что поверю. На прощание мы выпили, и он подарил мне свою фирменную кагэбэшную фляжку. Я был, разумеется, тронут. У него их было, наверное, штук двадцать.
– Ей не понравилось, что я был, разумеется, тронут.
– Вы когда-нибудь говорили с ним о Чечееве?
– Я не стал изображать для нее оскорбленную невинность:
– Разумеется, нет. Официально ЧЧ был атташе по культуре и глубоко засекречен, а Зорин представлен нам как дипломат с разведывательными функциями. Меньше всего мне хотелось бы дать понять Зорину, что мы раскусили Чечеева. Я скомпрометировал бы этим Ларри.
– Какие именно международные аферы вы обсуждали?
– Конкретно? Никаких. Речь шла о будущем сотрудничестве их и наших следователей. Мы называли это "объединением честных людей". Зорин – старой выделки. Он наводит на мысль о чем-то с октябрьского парада.
– Понимаю.
Я жду. Она тоже ждет. Но она ждет дольше: я снова с Зориным на нашей прощальной выпивке в квартире на Шепард-маркет. До сих пор мы всегда пили только виски Конторы. Сегодня это водка Зорина. На столе перед нами стоит сияющая серебристая фляжка с красными инициалами его службы.
– Не знаю, за какое будущее мы можем сегодня выпить, дружище Тимоти, – произнес он в необычном для него самоуничижительном тоне. – Может быть, ты предложишь для нас подходящий тост?
Я по-русски предлагаю выпить за порядок, потому что прекрасно знаю, что о порядке, а не о прогрессе мечтает старый коммунистический служака. И мы пьем за порядок в нашей квартире на втором этаже с зарешеченным окном, за которым внизу покупатели входят и выходят через двери магазинов, прости господи, из подъездов высматривают своих клиентов, а музыкальная лавка наносит увечья слуху прохожих.
– Эти вопросы, которые полиция задавала вам о деловой стороне жизни Ларри, – говорит Марджори Пью.
– Да, Марджори.
– Они не заставили вас что-нибудь вспомнить?
– Я решил, что полиция, как всегда, ищет не того человека. В делах Ларри ребенок. Моей секции вечно приходилось заниматься его невыплаченными налогами, его счетами за покупки, его превышениями банковского кредита и неоплаченными счетами за электричество.
– А вы не думаете, что это могло быть прикрытием?
– Прикрытием чего?
Мне не нравится, как она пожимает плечами.
– Прикрытием для получения денег, о которых никто не должен был знать, – сказала она. – Прикрытием для цепкой деловой хватки.
– Это совершенно исключено.
– Вы полагаете, что Чечеев имеет какое-то отношение к исчезновению Ларри?
– Это не я полагаю. Так, по-видимому, считает полиция.
– И вы считаете, что визиты Чечеева в Бат не имели никакого значения?
– У меня нет мнения на этот счет, Марджори. Да и откуда ему быть? Мне известно, что Ларри и ЧЧ были близки. Мне известно, что они оба восхищались тем, куда идет общественное развитие. Продолжается ли все это сейчас, другой вопрос. – Я увидел для себя шанс и воспользовался им. – Мне даже неизвестно, были ли визиты Чечеева в Бат санкционированы.
Она не клюнула.
– Считаете ли вы возможным, например, чтобы Ларри и Чечеев заключили между собой деловую сделку? Любую сделку. Неважно какого рода.
Желая поделиться с кем-нибудь своим раздражением, я снова бросил взгляд на Барни, но он прикинулся посторонним.
– Нет, это исключено, как я и сказал полиции несколько раз. – И добавил: – Это совершенно невозможно.
– Почему?
Я не люблю, когда меня заставляют повторяться.
– Потому что Ларри никогда ничего не смыслил в денежных делах и был абсолютно непригоден к бизнесу. Свою зарплату в Конторе он называл своими тридцатью сребрениками. Ему было противно брать их. Ему…
– А Чечеев?
Меня тоже начинало тошнить от того, что она без конца перебивает меня.
– Что Чечеев?
– У него была деловая хватка?
– Абсолютно никакой. Он отвергал ее. Капитализм, прибыль, деньги в качестве мотивации – он ненавидел все это.
– Вы хотите сказать, что он был выше этого?
– Ниже. Ниже этого всего.
– Он слишком правдив? Слишком честен? Вы разделяете мнение Ларри о нем?
– Горцы гордятся тем, что в горах деньги ничего не значат. Жадность делает людей глупыми, говорят они. – Я снова цитировал Ларри. – Мужество и честь – вот что важно. Возможно, что это романтический бред, но на Ларри он производил впечатление.
У меня этот разговор уже стоял поперек горла.
– Я не судья в этих вопросах, Марджори. Ларри в отставке, ЧЧ тоже, в отставке и я. Я счел необходимым поставить вас в известность о визитах ЧЧ к Ларри в Бат и об исчезновении Ларри. Если, конечно, вы об этом еще не знаете. А о мотивах я знаю не больше любого прохожего.
– Но вы-то не любой прохожий, правда? Вы – эксперт по отношениям между Ларри и Чечеевым, в отставке вы или нет.
– Единственные эксперты по этим отношениям – это сами Ларри и ЧЧ.
– Но разве не вы придумали эти отношения? Контролировали их? Разве не этим вы занимались все эти годы?
– Двадцать с лишним лет назад я придумал отношения между Ларри и тогдашним резидентом КГБ. Под моим руководством Ларри разыгрывал перед ним невинность, изображал из себя недотрогу и под конец согласился шпионить для Москвы.
– Продолжайте.
Я продолжал и так. Я не понимал, зачем ей нужно было подгонять меня, и я не был уверен, что она это делает. Но если она хотела услышать лекцию по персональному досье Ларри, то она ее получила.
– Сначала был Брод. После Брода мы получили Миклова, потом Кранского, потом Шерпова, потом Мисланского и, наконец, Чечеева с Зориным в качестве босса, но с Ларри имел дело ЧЧ. Ларри подобрал ключик к каждому из них. Двойные агенты – это хамелеоны. Хорошие двойные агенты не играют свою роль, они живут в ней. Они являются тем, кого изображают. Когда Ларри был с Тимом, он был с Тимом. Когда он был со своим советским контролером, он был со своим советским контролером, нравилось это мне или нет. Моя работа заключалась в том, чтобы конец всего этого дела был таким, какой нужен нам.
– А вы были уверены, что он будет таким?
– В случае Ларри – да, я был уверен.
– И вы уверены в этом и сейчас?
– Сейчас, в отставке, спокойно вспоминая все события, я могу сказать, что да, я уверен в этом и теперь. Когда вы имеете дело с двойным агентом, вам всегда приходится мириться с определенной потерей лояльности. Противник для них всегда более привлекателен, чем свои. Это в их природе. Они – постоянные бунтари. Ларри тоже был бунтарем. Но он был нашим бунтарем.
– Итак, Ларри и его русские партнеры могли сговориться о чем угодно и оставить вас в дураках?
– Нет, не так.
– А почему нет?
– У нас была подстраховка.
– Какая?
– Наши агенты. Подслушивание. Квартира посредника. Ресторан, который мы нашпиговали "жучками". И всякий раз, когда мы делали микрофонную запись, она слово в слово совпадала с тем, что сообщал Ларри. Мы ни в чем не могли заподозрить его. Все это в деле, как вам известно.
Она одарила меня каменной улыбкой и продолжила свое исследование собственных кистей. Свой разгон она, кажется, потеряла. Мне пришло в голову, что она устала и что с моей стороны жестоко требовать от нее прочесть за неделю переполоха отчеты за двадцать лет. Она перевела дыхание.
– В одном из своих последних отчетов вы говорите о "замечательной близости" Ларри и Чечеева. Не могла ли она распространиться и на неизвестные вам области?
– Если я не знал о них, то как я могу ответить на ваш вопрос?
– На что распространялась эта близость?
– Я уже сказал вам. Ларри сделал ЧЧ своей энциклопедией Северного Кавказа. Ларри на это способен. Он пожирает людей целиком. Когда ЧЧ появился здесь, Ларри знал об этом регионе не больше любого другого. Он имел довольно хорошее общее представление о России, но Кавказ – это отдельный мир. Уже несколько месяцев спустя он мог часами толковать о чеченцах, осетинах, дагестанцах, ингушах, черкесах, абхазах и о ком угодно еще. ЧЧ обращался с ним очень правильно. У него было инстинктивное понимание Ларри. Он мог щелкнуть бичом, но мог совершенно очаровать Ларри. Он любил чудачиться. У него был юмор висельника. И он все время бередил совесть Ларри. У Ларри всегда была ранимая совесть…
Она снова перебила меня:
– Не хотите ли вы сказать, что ваша собственная близость с Ларри была более замечательной?
Нет, дорогуша Марджори, я не хочу сказать ничего подобного. Я хочу только сказать, что Ларри был "любовником-воришкой" из детской игры на качелях и что, когда он кончал очаровывать ЧЧ, ему приходилось снова бежать ко мне и изображать это в правильном свете, потому что он был не только шпионом, но и пасторским сыном с пониженным чувством ответственности, который от каждого хотел индульгенцию на предательство всех остальных. Я хочу сказать, что все свое самоуничижение, все свое морализаторство и всю подразумеваемую широту своей натуры он использовал для оправдания своей мании шпионить. Я хочу сказать, что он был, кроме того, мерзавцем, что он был хитер и вероломен и мог украсть вашу жену, глядя вам прямо в глаза своими невинными глазами, что у него был природный дар торгаша и мошенника и что мой грех в том, что я способствовал победе в его душе мошенника над мечтателем, за что он иногда ненавидел меня немного больше, чем я того заслужил.
– Ларри обожает архетипы, Марджори, – ответил я усталым голосом. – И, если их нет, он их выдумывает. Он обожает балдеж, говоря современным языком. Ему по душе размах. А ЧЧ обеспечил его.
– А вы?
Я снисходительно рассмеялся. К чему она клонит – если речь не обо мне?
– Я был родным берегом, Марджори. Я был его Англией, олицетворением серой обыденности. А ЧЧ был экзотикой. Он был таким же подпольным мусульманином, как Ларри – подпольным христианином. Когда Ларри был с ЧЧ, это были для него каникулы. Когда со мной – школьные будни.