Этот летний предвечерний час с нежной мелодией из магнитофона, легким ароматом дорогих духов и полураздетой женщиной в моих объятиях… Ничего особенного. Когда-то это называлось "заниматься любовью", а теперь молодежь называет это - "трахаться". Для меня же это всего лишь прекрасное напоминание о прошлом, возможно, последний теплый момент в моей в общем-то "прохладной" жизни.
Торт от "Захера" и последовавшие за ним жадные объятия - этот случай мог бы остаться мелким инцидентом в череде серых будней, но он незаметно перерастает в постоянную связь. Каждый из нас, конечно, занят своими обычными заботами, но свободное время мы по неписаной традиции проводим вместе, на верхнем этаже.
Разговариваем о разных вещах. Она мне рассказывает случаи из своей жизни, например, как ее отец был назначен каким-то техническим сотрудником при посольстве в Бонне, а она, усомнившись, что за границей их продержат достаточно долго, чтобы успеть обзавестись дипломом о высшем образовании, решила пойти на компьютерные курсы. В это время Табаков был уже на пике своей карьеры, и Марта набралась смелости представиться ему, спросив, нет ли у него возможности взять ее на работу - хотя бы в качестве секретарши.
- Он оглядел меня так бесцеремонно, - говорит Марта, - что я приготовилась к тому, что он предложит мне задрать юбку, чтоб посмотреть на мой зад, а он сказал: "Взять тебя в качестве секретарши не могу. Эта должность для некрасивых женщин. Но я могу взять тебя в другом качестве. Прямо сейчас обещать не буду, но есть вероятность, что попозже я возьму тебя, скажем, в качестве жены - если будешь слушаться и вести себя прилично".
- И после этого он велел тебе задрать юбку?
- Нет, он этого так и не предложил, хотя я была готова к подобному испытанию. "Если будешь слушаться". Для Табакова первое и самое важное качество в человеке - послушание. Ему, естественно.
- И вы расстались потому, что ты оказалась непослушной?
- Вовсе не потому. Просто после того, как он мной пресытился - а пресыщение у него наступает очень быстро - он практически забыл обо мне. Заставлял сидеть дома, чтобы я, по его словам, ненароком не выкинула какой-нибудь глупости, и в то же время почти позабыл о моем существовании. Он совсем не испытывает потребности к женщине. Что ему с ней делать? Ему нужна секретарша и служанка. А у него есть и та, и другая. Поэтому однажды, когда меня разобрала злость, я набралась смелости и сказала ему: "Траян, если я тебе надоела, скажи мне об этом прямо". А он ответил: "Именно это я и хотел сказать, но хорошо, что ты сама обо всем догадалась". Вот так.
- Не заметно, чтобы ты была огорчена этим.
- Я огорчена, Эмиль, но не этим. Уходит мое время… Я чувствую, как оно утекает, словно боль…
- Не говори так, - укоряю ее. - Ты в самом расцвете сил.
- Да, верно, в расцвете. И уже перехожу рубеж. Нахожусь между расцветом и увяданием. Отцветаю.
- У каждого возраста свое очарование, - бормочу, не особенно задумываясь.
Однако она, в противоположность мне, задумывается. Женщина и эта ее напасть - годы! Попробуй, примири эти два начала…
- Хорошо, что ты появился, - слышу ее невнятное бормотание. - Если бы ты помедлил еще немного, может, ничего бы и не случилось.
"Если бы я помедлил еще немного, может, меня вообще бы уже не было", - отвечаю ей, но в манере Однако - мысленно.
Умолкаем, а молчание, как известно, - преддверие сонного забытья.
В очередной раз прохожу мимо офиса Табакова, но рекламный щит в глубине помещения по-прежнему неосвещен. Лишь через неделю мрак сменяется светом.
Час ночи. Ворота гаража приподняты. Макс или Мориц молча делает мне знак в сторону крутой лестницы: мол, поднимайся. Табаков на своем обычном месте за столом в компании Черчилля, который при моем появлении лениво, но все-таки дружелюбно начинает помахивать обрубком хвоста.
Хозяин дома по-прежнему занят бумагами. Моя гипотеза о том, что он забросил бизнес, вынужденный заняться нелегкой задачей охраны от плохих парней нажитого имущества, по-видимому, ошибочна. Игрок по-прежнему за игорным столом.
Обмениваемся несколькими ничего не значащими фразами в основном по поводу моих коварных попыток завоевать любовь Черча, а также по возникшей проблеме, касающейся опять же пса, который стал плохо есть. Расценить это можно не только как старческий каприз - бульдогу как-никак уже восемь лет, - но и как симптом какого-то заболевания.
- Я так и не понял, с какой целью ты заперся в этой роскошной тюрьме, - замечаю. - Жизнь свою оберегаешь или сторожишь свое богатство?
- Наивный вопрос, Эмиль. Ясное дело, что оберегаю самое ценное. Я не о Черче, он и сам в состоянии о себе позаботиться. А вот у меня нет его клыков, поэтому приходится быть начеку. Что же касается богатства, то оно надежно укрыто. Хочешь на него взглянуть?
- Не хочу показаться нахалом, но раз ты сам предлагаешь…
- Я не люблю хвалиться своим имуществом, но для тебя сделаю исключение.
Он подходит к стене со встроенными книжными шкафами, берет с полки миниатюрную зажигалку и направляет ее на один из шкафов. Тот сначала отходит назад, а потом отъезжает в сторону, открывая проход в смежную комнату.
- Еще не приходилось видеть такого миниатюрного дистанционного устройства, - признаюсь я. - Вот что значит прогресс. Все миниатюризируется. Кроме неприятностей.
- Внимание, я ввожу тебя в свою тайную сокровищницу. Полагаю, немало людей, вроде твоего Манасиева, мечтают попасть сюда.
Посредине небольшой комнатки возвышается внушительных размеров сейф. Подходим к нему, и ТТ начинает поворачивать ручки, набирая код.
- Боюсь, ты запомнишь комбинацию набора, но делать нечего, придется рискнуть.
- Взгляни на меня - я даже не слежу за твоими действиями. Надо быть идиотом, чтобы поверить, будто в этом сейфе находится что-нибудь действительно ценное, если ты решился открыть его у меня на глазах.
- А ты большой хохмач, - кислым тоном замечает Табаков.
- Мне это уже недавно говорили.
Код набран, и хозяин открывает тяжелую дверцу сейфа. Сокровищница не совсем пуста: несколько пачек банкнот, несколько кредитных карточек, несколько бархатных коробочек, - очевидно, с драгоценностями, какие-то документы. Вот, пожалуй, и все.
- Показываю все это тебе, чтобы спросить: и ради этого ты проделал долгий путь и уже несколько дней торчишь в Вене? Если речь идет об этих мелочах, мы легко договоримся.
- Тебе известно, что я приехал не ради этих мелочей. Ты отлично знаешь, что…
Табаков неожиданно делает мне знак замолчать. Из комнаты телохранителей сначала доносится какой-то грохот, а потом чьи-то крики. Хозяин дома выбегает из потайного хранилища, проход автоматически закрывается книжным шкафом, и я оказываюсь в полной изоляции, как в западне. Темно, и это позволяет мне сразу заметить тонкий луч света, проникающий из кабинета.
Свет проникает сквозь зазор между полками книжного шкафа. Просовываю руку и осторожными движениями раздвигаю старые тома, чтобы расширить обзор. Сцена, которая предстает моему взору, напоминает картинку на киноэкране. Один за другим, толкая друг друга, в кабинет врываются несколько человек. Это Макс, Мориц и еще трое незнакомцев, которых отличает не только грубоватость манер, но и неприличная привычка размахивать пистолетами. Стоя у письменного стола, Табаков наблюдает за незваными гостями и виду не подавая, что удивлен их внезапным визитом. Судя по окрикам, гости - русские. Так же как и их пистолеты. Макаровы. Суровое оружие. Двое из троицы упирают стволы своих Макаровых в спины Макса и Морица, а третий непринужденно приближается к ТТ, приветствуя его и осведомляясь о его здоровье. Его манеры не слишком изысканны, но и не лишены некоторой почтительности.
- Вы, наверно, помните - мы с вами уже встречались, - произносит русский, обнаруживая тем самым, что на самом деле он украинец.
- Возможно, - кивает Табаков. - Я встречаюсь со множеством людей.
- Не сомневаюсь. Но вряд ли вы станете отрицать, что наша встреча была особенной и сильно попахивала нефтью.
- О да, теперь припоминаю, - снова кивает ТТ.
И чтобы перевести разговор из прошлого в настоящее, добавляет:
- Вы получили очередную сумму?
- Мы получали разные суммы. Но до сих пор так и не получили от вас всего положенного.
- Здесь какая-то ошибка. Если вы позволите мне взглянуть в мои бумаги, то я найду документ с указанием точной суммы.
- Точная сумма нам известна и без вашего документа, господин Табаков. Но вы отлично знаете, что это только предоплата…
- Ничего подобного, - обрывает его хозяин кабинета, не повышая голоса. - Это полная цена сделки.
Продолжая пререкаться, они обмениваются еще несколькими репликами, пока посетителю не надоедает этот бесплодный спор и он не решает его прекратить:
- Сожалею, но вы не оставляете мне другого выхода и, не желая считаться с силой фактов, вынуждаете меня убедить вас силой оружия.
С этими словами он поднимает свой тяжелый пистолет и направляет его по очереди на различные части тела ТТ, словно раздумывая, какую из них выбрать в качестве мишени.
- Хочу вас заверить, что пистолет не газовый, - поясняет украинец. - И, чтобы у вас не осталось в этом ни малейшего сомнения, позволю себе небольшой эксперимент. Возьмем, к примеру, эту собачку, которая сидит у ваших ног. Что, если я проделаю пару дырок в ее уродливой голове?..
И в подтверждение того, что он не шутит, украинец стреляет из своего Макарова в Черчилля, и только животный рефлекс, побудивший пса отскочить в сторону, спасает его от неминуемой смерти. Следует второй оглушительный выстрел из Макарова. Но это - уже мой Макаров. Я попал стрелку в плечо. Украинец инстинктивно тянется рукой к ране, и это дает мне возможность новым выстрелом продырявить ему эту руку. В кабинете ужас и безумие. Воспользовавшись переполохом, Макс и Мориц, подобно каким-то демоническим гуттаперчевым существам, начинают прыгать, нанося удары по всем направлениям и осыпая пинками не только нижние части тел украинцев, но и их ошарашенные лица. Воздерживаюсь от прицельной стрельбы в подобном хаосе, поскольку не уверен, что попаду в кого надо и делаю два выстрела в пустоту - как сигнал того, что невидимый снайпер по-прежнему начеку.
В итоге схватки пистолеты украинцев переходят в руки Макса и Морица, а оружие их главаря перекочевывает к Табакову, который своим тяжелым кулаком довершает начатую мной экзекуцию в отношении главаря. Под натиском телохранителей непрошеные гости гурьбой сбегают вниз, громко стуча обувью по ступенькам лестницы.
- Мне не нужны трупы, - кричит близнецам ТТ. После чего наконец вспоминает обо мне и освобождает из заточения.
- Проверь сейф, - советую ему. - А то скажешь потом, что я что-нибудь украл.
- Я признателен тебе за то, что ты спас мне жизнь, - с негромким рычанием в голосе доверительно говорит мне хозяин дома. - Я даже назвал бы твой поступок благородным, если бы не понимал, что ты в сущности спасал не меня, а тот денежный мешок, каковым я тебе вижусь.
- Не утомляй себя комментариями, - отвечаю я. - Правда в том, что я спасал не тебя, а доброго песика Черчилля.
- Если так, то я готов простить тебе любые прегрешения.
- Ты становишься гуманным. Даже трупы тебе уже не нужны.
- Это не от гуманности. Ты говорил о техническом прогрессе. Так вот, он так продвинулся, что человека теперь легче убить, чем сокрыть его труп.
В это время возвращаются близнецы. Они немного побиты, но зато живы и здоровы.
- Эти громилы тут все перевернули вверх дном, - недовольно ворчит ТТ, оглядывая последствия схватки.
И, обращаясь к телохранителям, говорит:
- Приберитесь тут, а мы перейдем в другое место чем-нибудь перекусим.
"Другое место" - это обширная кухня с богатым набором столовых приборов и большим запасом всевозможных продуктов питания.
- Прощай, диета, - произносит Табаков и начинает доставать из холодильника всякую всячину. - В критических ситуациях мне ужасно хочется есть. Наверно, это подсознательное стремление наесться возникает от мысли, что этот раз может оказаться последним в жизни.
Он раскладывает съестное на широком столе, присовокупляя к нему несколько бутылок пива, и приступает к еде с таким аппетитом, словно и вправду ест в последний раз. Следую его примеру, но довольно вяло, потому что у меня в критические моменты состояние прямо противоположное: кровь настолько усиленно приливает к верхним частям тела, что почти не остается никакого импульса для желудка.
Черная икра, соленая семга, венгерская салями, сыр камамбер, маринованные грибы - ничто не остается без внимания хозяина дома.
- Да у тебя булимия, Траян.
- Это не булимия, а голод, - поправляет он меня. - Если бы ты знал, на какой строгой диете я сижу, то понял бы, что моя жизнь - жизнь мученика. Каждый раз, когда возникает необходимость провести деловую встречу в ресторане, мне просто плакать хочется, глядя на то, как едят здоровые люди.
- Так поплачь. Богатые ведь тоже плачут.
- Не повторяйся. Ты это уже говорил.
И только утолив голод и осушив первую бутылку пива, он возвращается к только что пережитому.
- А ты, Эмиль, спятил, что ли, расхаживая по Вене с этой штуковиной?
- Я ее для тебя припас. А ты не спятил, ведя дела с бандитами? Мама ведь наверняка тебе говорила, что водиться с плохими мальчиками нехорошо.
- Не получается каждый раз предвидеть, как разовьются события. У меня есть один давний приятель, украинец. Раньше он был директором государственного предприятия, а потом ударился в частный бизнес. В прошлом году он позвонил мне и попросил спасти. Оказывается, договорился с каким-то итальянцем о поставке сырой нефти. Загрузил нефть в танкер и сам отправился в Бриндизи, а в Пирее итальянец сообщил ему, что не сможет купить нефть по оговоренной цене. Старый трюк, но до сих пор работает. Предложил позорно низкую цену, а танкер моего приятеля не может торчать в Пирее до бесконечности, поскольку плата за стоянку очень высока. "Спасай, - говорит, - положение". Я и спас. Купил нефть у украинца и в тот же день продал ее своему человеку в Бриндизи. Мир и любовь. Все довольны. А теперь вот видишь, с какой новой постановкой вопроса ко мне явились.
- Хорош же твой приятель украинец.
- Это не он. Это мафия. Узнали о том деле и решили воспользоваться.
- Ну что ж, заплати. Думаю, ты купил товар по бросовой цене, так что можешь себе это позволить. Кинь им кусок, чтобы отстали, и все тут.
- Не отстанут. Это как в шантаже. Заплатив раз, будешь платить до второго пришествия.
- Тяжело же тебе.
- И тебе не легче. С кем будешь иметь дело, если я отправлюсь на тот свет? Или ты и туда за мной последуешь?
- Лучше ты последуй за мной. Возвращение на родину избавит тебя от всех хлопот.
- Верно! Как это я раньше не сообразил!
Похоже, моя первая встреча с Фурманом-внуком была результатом редкого везения - или просто моего нахальства явиться в неурочный час - вкупе с его снисходительностью, благодаря которой он меня принял. Вторая встреча имела место по предварительной договоренности. А третья… А третья вообще не состоялась.
Мое представление о том, что этот одинокий представитель рода Фурманов вечно торчит в своей конторе в ожидании того, что рано или поздно ждет каждого из нас, весьма далеко от истины. Даже не вдаваясь в подробности материального положения старика, ясно, что он располагает достаточным количеством штатных и внештатных сотрудников и что его громадный мрачный кабинет - лишь верхушка огромного айсберга. Обязанность встречать и провожать клиентов возложена на другого старика, умело тасующего кабинеты, отведенные для приема; один раз он приглашает в один кабинет, потом - в другой, затем - в третий; вероятно, это делается для того, чтобы клиенты не столкнулись нос к носу друг с другом, поскольку каждому из них хочется остаться инкогнито.
Уже трижды или четырежды я имел возможность предаваться моему любимому хобби - ожиданию - в разных приемных; и при этом каждый раз визит заканчивался неизменным коммюнике: "Герр Фурман просит извинить, но обещанные сведения еще не собраны". И вдруг, наконец, в один прекрасный день надоевший мне рефрен сменяется кое-чем получше: "Пройдите, пожалуйста, вас ждут".
В словах, которыми меня встречает хозяин фирмы, мне слышится не столько извинение, сколько претензия. Оказывается, интересующая меня информация оказалась не только сложной для добывания, но еще и чересчур объемной, и при определении гонорара мне следует учесть это обстоятельство. Последнего Фурман не говорит, но подразумевает, и тем самым еще сильнее подчеркивает трудность, с которой ему пришлось столкнуться при выполнении моего заказа.
- Мы установили, что ваш, назовем его, клиент имеет депозитные, то есть текущие, счета в нескольких известных европейских банках, среди которых - "Банк Австрии", "Дрезднер банк" и "Юнион де банк Сюис". Мы проверим и другие банки, но к настоящему времени на его счетах не обнаружено никаких особенно значительных сумм, о которых вы говорили при нашей последней встрече. Излишне говорить вам о том, какие усилия необходимо приложить, чтобы извлечь подобную информацию, учитывая тот незыблемый принцип, в соответствии с которым тайна банковского вклада может быть нарушена только при соответствующем решении суда. Однако скажу, что самая затруднительная часть нашего расследования связана с проверками офшорных зон, разбросанных по всему миру. И вопрос даже не в том, что таких зон на данный момент более пятидесяти, а в том, что зарегистрированных в них офшорных компаний - около ста пятидесяти тысяч. Расследование подобного масштаба по силам лишь Интерполу.
- Я и в мыслях не держал, что для установления личности реального владельца вы станете проверять подряд все офшорные фирмы. Речь шла…
- Я помню, о чем шла речь. И могу вам сказать, что по некоторым признакам мы выявили несколько случаев, когда ваш клиент делал вклады от имени некоторых анонимных компаний. Все это конкретно отражено в отчете, который я вам предоставляю. Вы увидите, что в нем содержится немало интересных фактов, хотя он и не претендует на всеохватность. Поэтому у меня к вам такой вопрос: считаете ли вы необходимым, чтобы мы продолжили расследование или предпочитаете, чтобы мы остановились на достигнутом?
- А каково ваше мнение?
- Мое мнение значения не имеет. В данном случае важно только ваше мнение.
- И все-таки?
- Учитывая, что фирма "Фурман и сын" занимается исключительно предоставлением фактических сведений и не дает консультаций, мне следовало бы ответить молчанием. Но поскольку я уважаю вас, как старого клиента и человека, в какой-то мере близкого моему отцу, позволю себе предложить вам - не как вывод, а просто как информацию к размышлению - следующую скромную гипотезу.
Он умолкает, словно подыскивая для себя по возможности необязательную форму наставления, и устремляет поверх очков взгляд к потемневшему от времени потолку, словно ждет, что подходящая форма отыщется именно там. Потом говорит: