- Потому что присвоение, Эмиль, может быть и в форме собственности. Иначе эта цивилизация не могла бы существовать. Но для того чтобы была собственность, нужен хозяин, который будет радеть о благах и приумножать их. Хозяин, а не отребье, вроде нашего нового капиталиста. Сидит такой за столом, ковыряет в носу и гадает, где бы что украсть. И насколько он жаден, настолько же и туп. Такой, забравшись в курятник, не только куриц передавит, но и цыплят передушит. "Ты что, кретин, не видишь, что ли, что в этом цыпленке и грамма мяса нет?" Такому - что говори, что не говори. Как увидит что-нибудь, что шевелится, - сразу за ствол хватается. С таким идиотом и тебе одно остается - хвататься за ствол.
- И что нам, по-твоему, делать в сложившейся обстановке? Хвататься за стволы или…
- Тебе лучше знать. Это ведь ты у нас послан спасти Отечество от хищника. Только не понимаю, зачем ради этого надо было тащиться аж в Вену. Неужели ты не знаешь, что стаи хищников рыщут прежде всего там, на просторах нашей дорогой Родины?
- Стайные хищники меня не интересуют. Их найдется, кому отстреливать. Меня привлекают крупные звери, а они не любят сборищ. Разве ты слышал о львиных или тигровых стаях?
- Верно, - кивает ТТ, - крупные хищники не ходят стаями. В этом их сила, но в этом же и их слабость. Потому что, будучи замеченными, им не скрыться среди себе подобных. Потому что они одиночки.
Он умолкает, но немного спустя вспоминает:
- Не так давно мы говорили с тобой о Гауптмане. Мне сообщили, что вчера он скончался. Вот уж прискорбное известие.
- Поедешь на похороны?
- Следовало бы. Но вряд ли поеду. В последнее время наши отношения были не из лучших.
- Боишься, как бы тебя не обвинили в его скоропостижной смерти.
- Во-первых, она не была скоропостижной. Он был уже совсем плох. Если только не захотят меня обвинить в том, что я привил ему грипп.
- А он умер от гриппа?
- Ну, не совсем от гриппа, но и не от пули. У него была куча всяких болезней, и он закрыл глаза, окруженный теплой заботой врачей. Но не будем вдаваться в эти печальные подробности, сопровождающие смерть всякого человека.
Он откидывается на спинку стула и устремляет взгляд в пространство:
- Иногда я прихожу в ужас при мысли, до чего коррумпирован этот мир, в котором мы принуждены жить.
- Надень плащ, - напоминает мне Марта, когда я подхожу к двери.
Мое возвращение подействовало на нее ободряюще. "Я не верила, что ты вернешься" - были ее первые слова. Дожили: возвращение из Болгарии равносильно возвращению с того света!
Вывожу БМВ на улицу, Марта запирает за мной ворота и идет в дом. Я предупредил ее, чтобы она была осторожна, особенно после упомянутых выше взорванных машин.
Уже трогаюсь с места, как вдруг передо мной оказывается какая-то старая колымага с двумя типами и дает задний ход. Тоже пытаюсь дать задний ход. Но это оказывается невозможным. Сзади пристроилась еще одна древняя развалюха. В мгновенье ока образовывается "сандвич", в котором мне отведена роль самой вкусной части.
Пассажиры обеих колымаг умирают со смеху, наблюдая за моими манипуляциями. Чтобы усилить комический эффект, водитель задней машины легонько подталкивает своим бампером мой БМВ. Ему плевать - его развалюха в весьма преклонном возрасте, да и все расходы за возникшие повреждения он намерен отнести на мой счет. А чтобы стало еще смешнее, два шутника из передней машины выходят из нее и начинают барабанить по крыше моего БМВ в ритме какого-то дикарского танца.
Улочка пустынна. Марта, наверное, убирается в спальне, не подозревая о происходящем на улице. Придется справиться самому и для этого выйти из машины, хотя понятно, что молодым весельчакам только того и надо. Улучаю момент, когда один из барабанщиков оказывается прямо напротив левой дверцы, рывком распахиваю ее, чуть не сбивая его с ног, и выскакиваю из машины. Успех частичный, потому что в следующий момент я сам едва не падаю от удара по голове. В действие вступает орангутанг из задней машины, который готовится повторить свой удар, намереваясь покончить со мной. Спасает меня то обстоятельство, что, нагнувшись и сделав молниеносный рывок влево, я хватаю его за мужское достоинство, намереваясь сотворить из него гоголь-моголь. Он издает истошный вопль, однако сзади на меня дружно наваливаются двое других из передней машины. В общем, мы пытаемся помериться силой, но моей оказывается недостаточно и хватает ее ненадолго. Затем следует несколько резких и неожиданных ударов в бок, сопровождаемых острой болью, - мое последнее впечатление от жизни перед тем, как погрузиться в небытие.
Погружение, однако, не фатальное. Но до того, как наступило воскрешение, прошло, вероятно, довольно много времени. Вокруг темно и пахнет керосином. Кроме того, эти типы, как видно, не в ладах с техническим прогрессом, поскольку ощущается отсутствие парового отопления. Выясняю, что "эти типы" - пассажиры двух старых колымаг и сидят они вокруг ящика в другом углу сарая. Я привязан к спинке венского стула, из тех, с плетеными сиденьями, которые были в моде еще до Балканской войны. Мои руки опущены между ног и скованы наручниками. О состоянии моей головы нечего и говорить.
Восседающих вокруг ящика трое: орангутанг и еще два негодяя, никак не блещущих физическими данными. Освещает их керосиновая лампа, свисающая с одной из балок потолочного перекрытия. В маленьком окошке нет ничего, кроме мрака. Единственные признаки ночной жизни - меланхолические гудки электровозов. Мы явно не на Кертнерштрассе.
- Вроде очухался, - произносит орангутанг, заметив мои шевеления.
- Дадим ему минут пять, чтобы пришел в себя, - бормочет один из шутников, которого называют Стефаном.
В дальнейшем разговоре они часто предостерегают один другого от того, чтобы обращаться друг к другу по именам, однако джин, который они потребляют, по-видимому, придерживается иного мнения. Языки их все больше и больше развязываются, и это позволяет мне выяснить не только их имена, но некоторые другие подробности. Причина, конечно, не в качестве спиртного, а в его количестве. За отсутствием рюмок шутники пьют прямо из бутылок, причем каждый из своей.
Выясняется, что человекоподобную обезьяну зовут Мартин. Мозг компании - Вольф. А шутник, получивший от меня удар дверцей, - Стефан. Все трое болгары, но считают себя австрийцами, поскольку являются потомками в третьем поколении переселившихся сюда некогда болгар-земледельцев.
- Предлагаю приступить к работе до того, как мы налакаемся, - возвещает в какой-то момент Вольф.
"Работа" - это допрос, которому меня следует подвергнуть. Все трое подтаскивают ближе ко мне табуретки. Лампу перевешивают так, чтобы ее свет бил мне в глаза.
- Говори правду, - приказывает Вольф, который у них, очевидно, за главного, - и если все будет в ажуре, то, может, мы тебя и отпустим. Ты нам ни к чему.
- Скажу все, что знаю, - обещаю. - Мы же свои.
- Никакие мы не свои.
- Я хочу сказать, что мы одного поля ягоды. Нас нет в списке миллионеров.
- Хватит трепать языком, - вопит примат. Вскорости я убеждаюсь, что это единственная фраза, которой он обучен.
- Кем ты работаешь у Табака? - спрашивает Вольф.
- Телохранителем.
- Сейчас умру со смеху! Ты слышишь, Стефан? Дедулька - телохранитель!
- Ну, или скорее его секретарь.
- Я сказал: говори правду! Секретарь или телохранитель?
- Вроде и тот, и другой. Ради экономии баксов.
- А где у него баксы?
- Известно где, в банках.
- В каких банках?
- "Фольксбанк", "Австриябанк", "Комерцбанк"…
- А деньги получаешь ты?
- Как это я? Он сам получает.
- Тогда на кой черт ты ему нужен?
- Ну, посылает меня туда-сюда. Собаку его выгуливаю.
- Собака злая?
- Да нет! Ни на что не годная. Только жрет да спит все время.
- А эти придурки, его телохранители?
- Они не телохранители. Телохранитель я.
- Сдохнуть можно! А где у него в доме деньги?
- По ящикам лежат.
- Я не о ящиках спрашиваю. Я спрашиваю о сейфе. О вмурованном в стену, с шифром.
- Вроде есть такой. За картиной.
- За какой картиной?
- За старинной. На ней какая-то баба, похоже графиня. Может, его мать.
- Стефан, ты слышишь, что он несет? Оказывается, мать этого типа - графиня. С этим телохранителем со смеху умрешь.
Допрос продолжается в том же духе и вертится вокруг одной темы.
- А какой выкуп, по-твоему, отвалит Табак?
- Выкуп за что?
- За тебя.
- Теперь я с тобой сдохну со смеху, - не удерживаюсь от колкости.
- Повежливей!
- Да вы не представляете себе, какой он жмот, этот Табак! Да он не то что за меня - за родную мать выкупа не заплатит!
- Этот урод не соображает, что сейчас подписал себе смертный приговор, - вступает в разговор Стефан. - Раз он ни на что не годен, его надо убрать.
- Дело ваше. Вы хотели, чтобы я говорил правду - я сказал правду.
- Надо подумать, - бормочет Вольф. Расстроенный моим ответом относительно выкупа, он начинает впадать в дрему.
- Чего тут думать, - возражает Стефан. - Вкалываем ему смертельную дозу и бросаем в товарный вагон с конечной станцией "Рай".
- Надо подумать, - повторяет главарь. - Сейчас я хочу спать. Мы с Мартином уходим, а ты остаешься. И смотри в оба. Он вроде и старый пень, а поди вон спроси у Мартина, как у него обстоят дела с яйцами.
- Хватит вам языком трепать! - рявкает человеко-подобная обезьяна.
Они уходят. Стефан перемещается к ящику и бутылке с джином.
- Успокойся, - говорит он, отпивая очередной глоток, - насчет товарного вагона я пошутил. Но как знать, может, завтра эта шутка станет правдой. Если мы не сможем сбагрить тебя Табаку - на что ты нам?
Он снова отпивает и продолжает что-то бормотать, обращаясь уже не ко мне, а, вероятно, к своему воображаемому двойнику. Потом встает, делает несколько нетвердых шагов к кушетке у стены и падает на нее.
Ему-то хорошо. А вот что делать мне? Понятно, что надо освободиться. Но как? В фильмах это проделывают очень просто, но я сейчас не на съемочной площадке. Однако я привязан к спинке легкого стула, и притом не очень туго. Это оттого, что они больше надеются на наручники. И вполне обоснованно: попробуй освободись от веревки, если руки скованы.
Мой охранник похрапывает на кушетке, преобразуя, наверное, выпитый джин в скабрезные сновидения, потому что время от времени он издает слабые сладострастные стоны. Отчего бы не попытать счастья? Только тихо! И без неверных шагов! Привстаю и отрываю в границах возможного стул от заднего места, сдвигая его вправо. Теперь уже легче сделать необходимое количество шагов, чтобы приблизиться к спящему.
Говорят ведь, что наручники следует надевать на руки за спиной, но никто не слушает. Пользуясь этой оплошностью, поднимаю свои верхние конечности и всем весом своего тела обрушиваю их на голову спящего субъекта. После чего вскакиваю на него, стараясь одной из ножек стула угодить ему в живот. Найти ключ от наручников, освободиться от веревочных пут и от стула - все это проделываю автоматически.
Потерпевший продолжает пребывать в нокауте. Остается выяснить вопрос о его личности. Говорят ведь: не держать при себе никаких документов, удостоверяющих личность, но и тут никто слушает. Скрыть особой приметы ему, конечно, не по силам, поскольку это - его тупая башка, но держать в кармане водительские права явно не стоило.
Что касается особых примет, то я могу снабдить его еще одной, да такой, что всю оставшуюся жизнь его будут величать Скарфасом. Но не будем давать волю низменным инстинктам. Парень он молодой, и жить ему еще много лет. Дай только Бог, чтобы он не промотал их в тюрьмах.
Выбираюсь на чистый воздух. Нахожусь где-то возле железной дороги, а точнее - среди садов и огородов, пустынных в это время года и в этот час. Трудно поддающееся подсчету количество столь любимых германской нацией садов и огородов - нечто вроде загородных владений для выращивания овощных культур и цветочных насаждений - дешевая форма удовлетворения мелкособственнических инстинктов, а возможно - неизбывная тяга к природе уставшего от цивилизации горожанина. Тот самый зов предков.
На каждом подобном участке имеется небольшое помещение, в котором хранится садово-огородный инвентарь и где можно переждать дождь. Сарай, из которого я только что выбрался, именно подобного рода постройка. Осталось отыскать тропинку, ведущую к ближайшему шоссе, и дождаться сердобольного водителя, который смилостивится подобрать путешествующего автостопом путника.
"Эх, Эмиль, - говорю себе с укором, - начинаешь сдавать, раз чуть было не позволил прикончить себя трем неумелым подонкам. И за что! За имущество ТТ. Какая несправедливость! И пожаловаться некому".
Валясь с ног, возвращаюсь домой на рассвете. Излагаю Марте весьма смягченную версию случившегося, чтобы она не подумала, что ее дом вот-вот может подвергнуться налету громил.
- Но они видели откуда ты выходил, - беспокоится она.
- Но они видели и еще кое-что. И это кое-что они запомнят надолго.
Часа два-три сплю, потом привожу себя в порядок и сажусь в машину, которая ждет меня перед домом.
- Да, жаль, что тебе пришлось вынести такую взбучку, - оценивает событие Табаков. - Но будем надеяться, это к лучшему.
- Взбучка всегда к лучшему, если бьют другого.
- Ладно, не придирайся. Одна взбучка тебе не повредит. А случай во всех отношениях знаменательный.
- Что же в нем знаменательного?
- Ученые, Эмиль, говорят, что в капле воды отражается вся Вселенная. Не считаешь ли ты, что в этой акции содержится предвестие надвигающейся на нас катастрофы?
- Чаще всего катастрофы происходят без предзнаменований.
- Хорошо. Оставим в покое катастрофы и пойдем поедим по случаю твоего избавления.
И обращаясь к бульдогу, добавляет:
- Пошли, Черч. Как говорил мой покойный отец, хлеб проголодался.
Завтрак, который нам приготовлен, состоит из холодных блюд, но количество их столь велико, что не берусь их описать. Быстрее всех насыщается пес, после чего засыпает на коврике, предусмотрительно постеленном для него в углу. Мы едим медленнее, поскольку многочисленны не только блюда, но и проблемы, которые требуют обсуждения и скорейшего разрешения. Одна из них связана с безопасностью дома и требует не только возвращения к прежним мерам защиты, но и введения дополнительных.
- Трудно предугадать направление удара, но откуда бы он не пришелся, его надо отразить.
- Почему бы тебе не возложить эту задачу на полицию. Насколько я заметил, у тебя с ней довольно тесные связи.
- К этому можно будет прибегнуть лишь в крайнем случае. В полиции косо смотрят на людей, создающих им проблемы, а кроме того, им платят не за охрану наших персон. Для это существуют частные охранные фирмы, которые способны предпринять все необходимые меры.
Потом наступает очередь главного - денег.
- Хорошо, что ты не рассказал им про потайную комнату, хотя они все равно найдут ее.
- Кто - "они"? Ты уже совсем утвердился в мысли, что этот инцидент - пролог настоящей бандитской операции?
- Вас к телефону, - объявляет появившийся в этот момент один из близнецов.
Отяжелевший от еды и проблем, Табаков неловкой походкой следует за ним. Чуть позже близнец появляется вновь.
- Вас ждут в кабинете.
ТТ сидит на своем обычном месте за столом, положив перед собой руки и склонив на грудь голову, словно задремав.
- Его убили, - произносит он глухо.
- Кого "его"?
- Того, кого вы называете Карапуз.
Некоторое время молчим. Желая разделить наше молчание, из столовой к нам ковыляет бульдог.
- И кто исполнитель этого акта справедливого возмездия? - спрашиваю, машинально трепля собаку по толстому загривку.
- Какого еще "справедливого возмездия"? - сердится Табаков, выпрямляясь.
- Так, должно быть, представят публике это убийство.
- Чепуха. В бандитской среде нет такого понятия, как возмездие. Есть страх и месть. Испугались, что он заговорит.
- Тебе лучше знать.
- Да уж, я-то знаю. В отличие от тебя, который плетется в хвосте и собирает крохи в виде слухов и домыслов, чтобы пересыпать ими свой очередной рапорт. Что же до правды, то кому она нужна? Кого она интересует?
- Например, меня, собирателя слухов и домыслов.
- Ты не в счет. Не в обиду тебе будет сказано, но ты вне игры. Может быть, в игре тебе и отведена какая-то мелкая роль, но сам ты не игрок.
- Наверно, так. Но неужели простые смертные вроде меня не имеют права знать хотя бы часть истины.
Табаков медленно поднимается и делает несколько шагов к моему креслу.
- Оставь собаку в покое.
Потом устремляет на меня свой тяжелый взгляд, словно раздумывая, замечать мое присутствие и далее или пойти спать.
- Бедный ты человек, Эмиль, - говорит он снисходительным тоном. - Единственное, что у тебя осталось, не считая костюма, который на тебе, - это твои иллюзии. Не могу же я и это последнее у тебя отнять!
- Не прикидывайся добрым самаритянином, это тебе не идет, - отвечаю. - Ты ничего не в силах у меня отнять. Все, что ты соберешься мне рассказать, будет либо ложью, либо устаревшей информацией.
- Вот, вот, типичные рассуждения зомбированного человека. Все, что не укладывается в его голове, - ложь. Да, слухов и легенд - хоть отбавляй. Но как насчет свидетельств непосредственных участников?
- Я с таковыми не знаком.
- И со мной не знаком?
Он опускается в кресло напротив и, уставившись на меня, спрашивает:
- У меня были причины кое о чем помалкивать. Но сейчас, после этого убийства их у меня уже нет.
- А что, уже поймали убийцу?
- Не поймали и никогда не поймают. А если и поймают, то это ничего не даст. Важен не исполнитель, а заказчик.
- Ты, вероятно, подозреваешь кого-то.
Табаков разводит руками в знак своей беспомощности.
- Есть десятки людей, желавших его смерти. Именно поэтому я и пытаюсь тебе внушить, что изобличение нескольких участников Ограбления ничего не даст. Тут нужно начинать с постижения смысла Ограбления, потом перейти к изучению процесса его осуществления и лишь затем приступить к разоблачению конкретных участников. Если, конечно, тебе гарантирована большая удача и суждена долгая жизнь.
Слушаю, надеясь на продолжение, но он, вероятно, истолковывает мое молчание как недоверие.
- Все элементарно, Эмиль. Настолько элементарно, что даже агент способен это понять.
- Ты, наверно, имеешь в виду какого-то высокоинтеллектуального агента. Потому что я, например, этого не понимаю.
- Понимаешь, но боишься.
- Боюсь чего?
- Боишься потерять веру. Веру образцового агента в дело, которому он служил.
- Агента в отставке.