- Это у вас такая мечта - быть похороненным на одном из венских кладбищ?
- Все-таки лучше покоиться где-нибудь, где почище.
- Вы напомнили мне одного моего знакомого, немца. Мы были в Швейцарии, и он сказал, что умереть в Берне не так уж плохо.
- Я не бывал в Берне, но допускаю, что ваш знакомый был прав.
- Не понимаю, почему вас так привлекает эта кладбищенская тема. Вы еще в расцвете сил. Могли бы устроиться консультантом в какую-нибудь солидную фирму.
- Меня приглашали. Я даже начал работать. Но не смог приспособиться к новому стилю. Я человек из другого времени. Я им объясняю, каковы ограничения, предусмотренные законами, а они мне говорят: мы тебя наняли не для того, чтобы ты соблюдал законы, а для того, чтобы ты их обходил.
- Да, этим господам трудно угодить, - соглашаюсь. - Особенно сейчас, когда разграбление вступило в кризисный период, поскольку все уже разграблено.
- Не совсем. После того как ограбили государство, они принялись за частных лиц. Получить разрешение на строительство, открыть магазин, купить товар, продать товар, заработать больше, потратить меньше, получить лицензию, пройти таможенный контроль - всюду одно правило, которое гласит: давай деньги!
- Вы совершенно правы: настоящее принадлежит рэкету.
- И будущее! - добавляет он.
- Вы уверены, что эти бройлерные цыплята полезны?
- Едва ли.
"Так же, как и наш разговор", - хочется мне добавить, но молчу. В демократической стране каждый имеет право молчать в ответ на неудобный вопрос.
Пытаюсь разогнать скуку от бездействия, набрасывая заметки о пережитом. Не уверен, что они ему пригодятся - я имею в виду моего знакомого писателя, который решил меня обессмертить, пусть и под чужим именем. Я знаю, в моих записках нет событий, достойных бессмертия, да и вряд ли сегодня кто-нибудь согласится издавать подобные книги. Сейчас время предателей - они издают свои мемуары, объясняя, что пусть и служили в органах, но в душе протестовали. И, наверное, поэтому у меня чешутся руки настучать на машинке некоторое количество страниц, пусть и единственным их читателем будет тот писатель. Пусть он знает, что Боев все там же, на своем месте под солнцем.
Писание мое, в общем, продвигается, в том смысле что я быстро стучу на машинке, не особенно задумываясь, так что писателю придется местами хмуриться и ворчать. Он всегда был недоволен тем, что я мало внимания уделяю подробностям и ограничиваюсь фактологией, словно составляю докладную записку. Понимаю, чего он хочет, но я не поэт, чтобы описывать полет осеннего листа или скольжение луны меж ветвей деревьев. К тому же это неправда. Где луна, а где ветви деревьев!
Близится осень, и это единственное движение среди всего остального, застывшего в мертвой точке. Но вот наступает день, когда полковник приглашает меня на конспиративную квартиру с зелеными занавесками и, приняв позу Наполеона перед сражением под Ватерлоо, объявляет:
- Готовься. Отбываешь.
Чудесно. Только бы забыть о том, чем кончилось сражение при Ватерлоо.
И вправду отбываю. Еду к Марте, Черчу и моему еженощному кошмару - Табакову. Уезжаю под вечер. Это мой традиционный прием - ночью движение менее интенсивное, легче ехать и заодно избегаешь плохих снов.
Погода прохладная, но без дождя. Отношение дежурного офицера тоже прохладное. Могу себе представить, как проклинают нас эти люди, вынужденные торчать в своих клетках и обслуживать счастливчиков, имеющих возможность разъезжать по всему миру. Потом прохожу проверку и на сербской границе. Передо мной освещенное шоссе, конец которого теряется во мраке и неизвестности. Вопрос: предстоит ли мне поездка в оба конца или только в один?..
Раз я снова в дороге, значит, я снова нужен - пусть и для строго определенной задачи и только до определенного момента. "Ему пора собирать вещи, - рассуждаю про себя, - но перед этим он мог бы сделать для нас кое-какую работу. Такую работу, которой никто не жаждет. И как ему не помочь?! Ведь он и работу сделает, и вещи соберет".
Табаков, похоже, прав. Полная реализация плана предполагает мою ликвидацию. Поскольку операция совершенно секретная. А чтобы она осталась таковой навсегда, ее исполнитель после ее реализации должен исчезнуть.
Если посмотреть без предрассудков, эти люди абсолютно правы. Почему бы им не использовать меня в последний раз в качестве агента? Пусть и поизносившегося. Только поизносившиеся вещи требуют бережного обращения. Не то чтобы они не годились для использования, просто трудно угадать, когда они выйдут из строя. Ведь они поношенные, вышедшие из моды и вообще нестандартные.
То же с людьми. С теми, которых прежде, чем отправить в утиль, решают использовать еще раз. Чтобы сэкономить. Это как с разорванной простыней, которая уже не годится для постели, но которая, прежде чем попасть в мусорное ведро, вполне может сгодиться в качестве тряпки, чтобы вытереть пыль.
Я не жалуюсь. Если вспомнить мечту Весо Контроля, то мне можно даже позавидовать. Хотя тот факт, что венские кладбища более ухоженные, чем софийские, едва ли делают смерть сколько-нибудь привлекательной.
Вряд ли у меня появилась бы возможность снова увидеть Вену, забудь я сообщить Манасиеву о посланиях с короткой фразой "Отдай миллион". Эти послания - глупая затея, совсем не оригинальная и почерпнутая из дешевых романов. Этот незначительный случай, однако, дал толчок важному мыслительному процессу в голове полковника. И очень может быть, что, отнесшись к этим посланиям серьезнее моего, он окажется ближе к истине, чем я, пренебрегший ими.
Правильно расшифрованная, эта глупая затея приобретает совершенно четкий смысл, а ее настойчивое повторение придает этому смыслу зловещий оттенок: "Мы здесь. Наша цель - твои деньги. Мы не уйдем, пока не получим их". Кроме того, совершенно очевидно, что речь идет не об отдельной акции украинцев или итальянцев, а о действиях болгар. "Все началось с вас, болгар, - сказал мне ТТ, рассказывая о всевозможных пакостях, учиненных ему соотечественниками. - Вечная история: стоит болгарам во что-то вмешаться, как все летит к чертям". - "С точки зрения кого ты даешь такую оценку, - спросил его я. - Уж не считаешь ли ты себя чистокровным немцем?"
В свое время, преследуемые властями Австрии, болгары отступили, но теперь, вероятно, чтобы подтвердить тезис ТТ, они возвращаются.
Манасиев оказался дальновиднее и оценил обстановку, опираясь, очевидно, на более полную информацию, чем та, которой его снабдил я. Отсюда и вывод: отозвать меня - значит полностью оборвать связь с Табаковым в тот самый момент, когда делать этого не следует. "Либо его убьют, либо вынудят спрятаться так, что нам придется разыскивать его долгие годы" - этот прогноз едва ли ошибочен.
"Отправим кого-нибудь, чтобы его напугали, - было первым намерением Манасиева. - Пусть задрожит от страха, пусть поймет, что мы его не оставим в покое. А потом, если понадобится, направим к нему Боева - как спасителя, чтобы он понял, кто его единственная опора".
Теперь необходимость в первой части плана отпала. Поскольку ясно, что желающих затравить жертву найдется и без приглашения полковника. Осталась вторая часть плана, и моя задача - информировать Манасиева и спасать Табакова с его деньгами. Как именно? Исходя из обстановки и до подхода помощи.
"Его-то есть кому спасать, - хотелось мне возразить. - Австрийская полиция знает свое дело. Вопрос - кто будет спасать меня". Но я этого, конечно, не сказал. Ведь приказ полковника был четок: "Никаких контактов с полицией!"
- Ты ли это? Вот уж не думал снова увидеть тебя! - почти что искренне восклицает ТТ, когда вечером я переступаю порог знакомого кабинета со знакомым ароматом гаванских сигар.
- Мне не дает покоя забота о тебе, вот я и решил еще раз навестить тебя. Получаешь ли ты по-прежнему депеши на тему "Отдай миллион"?
- Даже по воскресеньям.
- Полагаю, ты предпринял все необходимые меры предосторожности на тот случай, если шутники от депеш перейдут к действиям.
- Естественно. Но теперь, когда и ты со мной, я совершенно спокоен. Надеюсь, старый добрый Макаров у тебя под мышкой?
- В данный момент - нет. Но если ты снабдишь меня разрешением на ношение оружия, буду носить его постоянно.
- Может, и снабжу. Только для этого придется представить тебя моим телохранителем.
- Почему бы и нет! Известно ведь, что унизительного труда не бывает.
В этот момент из соседней комнаты появляется Черчилль и, словно желая позлить своего хозяина, направляется прямиком ко мне.
- Убери это, - рявкает ТТ, заметив как я достаю из кармана пластиковую упаковку. - Черч не ест сосисок.
Бульдог тем не менее осторожно обнюхивает сосиску, потом осторожно откусывает кусочек, потом еще один и еще, пока не съедает всю сосиску целиком.
- Он делает это нарочно, чтобы позлить меня, - рычит Табаков. - Если у него случится расстройство желудка, отвечать будешь ты.
- Мог бы избежать инцидента, если бы угостил меня сигарой. Но ты ведь скуп…
- Сигары на столе. Или ждешь, что я суну тебе их в рот?
Пользуюсь косвенным предложением. Хозяин дома с нескрываемой завистью наблюдает за тем, как я глотаю густой дым, а потом медленно выпускаю его, словно задавшись целью заполонить им весь кабинет. ТТ тоже хочется закурить, но он вынужден придерживается распорядка, навязанного ему врачами.
- Есть еще какие-нибудь тревожные симптомы? - спрашиваю.
- Никаких. Полный штиль. Затишье перед бурей.
- Значит, все в порядке.
- Отнюдь нет. Ты что, не слышал? Затишье перед бурей.
- Это обычная неврастения.
- Хочешь сказать, приступ беспричинного страха?
- Я намеренно избежал точной формулировки. Знаю, что ты обидчив.
- Может, я и обидчив, но не трус. И трепет напряженного ожидания мне не в пику. Это часть удовольствия. Будь ты игроком, ты бы меня понял. Вся моя жизнь была полна рискованных ситуаций. Без них я вряд ли по-настоящему чувствовал бы вкус жизни. Опасность не бросает меня в дрожь. Я не раз пропускал удары. Но на каждый удар я отвечал ударом. Если мне разбивали нос, то я разбивал им голову.
- Не знал, что ты владеешь приемами борьбы.
- Я не чемпион, но при необходимости умею ими пользоваться. Но лучше всего мне даются финансовые удары. Они самые болезненные. И самые прибыльные. Почти половина ударов, которые мне пришлось нанести, были из разряда карательных.
- Не к чему убеждать меня в этом, Траян. Я знаю, что по натуре ты боец. Я бы мог только позавидовать твоему бесстрашию.
- Напрасно насмехаешься. Я не говорил о бесстрашии. Я сказал лишь, что я не трус. А это не одно и то же.
- Что-то я не улавливаю разницы.
- Каждый в этом мире чего-то боится.
- Ну да, бездны…
- Бездна - это другое. Это ужас потустороннего. Я говорю совсем о простой вещи - о боли. Став невыносимой, она может свести с ума. Вот чего я боюсь. Когда имеешь дело с кретинами, другого ждать не приходится. Бросят в какой-нибудь подвал и начнут сверлить бормашиной челюсть…
- Это и есть самое страшное из твоих видений?
- Видений? В некоторых бандах это обычное дело. Их называют "дантистами".
- Но может, они применяют и более деликатные способы дознания?
- Применяют, но я бы тебе и их не пожелал. Что ты, к примеру, скажешь о музыкальном способе?
- Я не силен в музыке.
- И я тоже, но они не спрашивают. Нацепят на тебя наушники и включат что-нибудь для души. Потом начнут постепенно усиливать звук. Всего лишь усиливать, ничего больше. До каких пор? Пока не упадешь в обморок. Короткий перерыв. А потом опять, и опять, и опять, пока не сойдешь с ума. Не буду упоминать о более традиционных способах допроса, вроде прижигания яиц или…
- Ясно! - прерываю его. - Подробности ни к чему.
- Я хотел лишь объяснить тебе, чего боюсь.
- Если дойдет до этого, ты просто скажешь им то, что они хотят от тебя узнать.
- Тебе ли не знать, что это мало спасает. Что бы ты им ни сказал, они все равно будут считать, что ты что-то утаиваешь, и будут продолжать спрашивать. Как - ты догадываешься.
- И что ж, полная безысходность?
- Пока что нет. Пока не попался им в лапы.
- Мне кажется, что даже у них в лапах ты вытащишь какое-нибудь секретное оружие.
- Например? Подбрось идею.
- Подбросить идею?! Мне - тебе?! Да есть ли большее вместилище идей, чем твоя голова, Траян!
- Ты мне льстишь. Хотя если речь идет о прошлом, то, может, ты и прав. Нельзя нажить деньги, не нажив врагов. А если нажил врагов, надо знать, как с ними расправиться. Расправляешься с ними - они отплачивают. Первым делом меня объявили врагом государства, скомандовав тем самым: "Ату его!" Потом сорвали мне несколько сделок. Помешали осуществлению моего плана развития производства в стране. Попытались затеять против меня судебный процесс за якобы контрабанду. Помешали моему намерению создать свой бизнес в Африке. Делали мне разные подлости и здесь. И ко всему прочему, твердят, что они - потерпевшие, а я - преступник, отмывший грязные деньги, и бог весть кто еще.
- Прямо мученик.
- Я не жалуюсь. Я проливал кровь и свою, и чужую. Но не кричу, как они: "Караул, меня ограбили!" Да как тебя не ограбить, дурак, когда правило игры в том, чтобы более способный ограбил менее способного. А теперь говорят, что это незаконно - потому что в выигрыше оказались не они. А будь я в проигрыше, тогда бы все было по закону, по их закону.
- Твоя версия звучит убедительно.
- Какая "версия"! Я тебе говорю о фактах. Ведь если бы я действовал незаконно, они бы уже двадцать раз меня осудили. Попытались, но не смогли. Потому что законы я знаю не хуже их, в том числе и лазейки, которые они для себя оставили. Оставили для себя, а воспользовался ими я. Каких только дел ни пытались они завести против меня - всюду осечка.
- Хорошо, что ты сохранил свою непорочность, - продолжаю восхищаться собеседником.
- Правила и законность определяли они. Их практическое осуществление тоже. Я старался действовать в этих рамках.
- Например?
- Примеров сколько угодно. Каким образом в безденежной стране появилось вдруг такое количество банков?
- Объясни, и я открою еще один.
- Вполне бы мог, но ты опоздал. Потому что даже в такой несчастной стране, как наша, нельзя жульничать до бесконечности.
- А когда можно было, как это делалось?
- Очень просто. Основываешь банк с небольшим капиталом. Чтобы увеличить капитал, основываешь большой банк, например, Болгарский национальный банк, чтобы тот кредитовал тебя. Это называется рефинансирование. Одновременно создаешь предприятия, чтобы перекачивать туда переведенные тебе деньги. А чтобы не сказали, что ты эгоист, заодно оказываешь услуги другим. Они к тебе сами приходят. "Дай, - говорят, - кредит на десять миллионов, и из них ты получишь пятьсот тысяч". Улажено. Был бы только мир.
- А как возвращали кредиты?
- А никак. В том-то и весь фокус. Займы ничем не обеспечены, предприятия становятся банкротами. Что поделаешь - на все воля Божья.
- Однако начнутся судебные процессы…
- А ты слышал, чтобы кого-нибудь осудили? Судебные процессы хороши тем, что могут длиться бесконечно. Обвинят кого-нибудь - его тут же госпитализируют. Человек - существо хрупкое: обострение язвы желудка, почечный криз, цирроз печени, а уж о сердечных болезнях и говорить нечего. И все подкреплено медицинскими справками, и забота о человеке перерастает в заботу о его освобождении, а если понадобится, все заканчивается тем, что он исчезает где-нибудь за границей.
ТТ уже несколько раз тянулся к деревянной шкатулке, но на сей раз все-таки открывает ее, достает сигару "Ромео и Джульетта" и смело закуривает. Густые клубы дыма выходят у него изо рта одновременно с вопросом:
- Зачем меня спрашивать? Ты что, газет не читаешь?
- Тебя послушать, так всех надо в тюрьму посадить.
- Это ты сказал. А как решит общественное мнение - надо ли тебя посадить в тюрьму или оправдать, это зависит от суммы, которую ты пожертвуешь ради спасения своей репутации. Ты занимаешься тихой профессией, и я не удивлюсь, если ты недооцениваешь силу рекламы, а она между тем велика. Известное изречение гласит: "Те, кто сегодня не верит в рекламу, в начале века не верили в автомобиль". Не спрашивай, как черное может стать белым - это секрет рекламы. Всего за год-два несколько дюжин темных личностей превратились в благодетелей общества. То консорциум крупных промышленников, то коллективные фотографии в элегантных костюмах, то благотворительные балы на ворованные деньги, то виллы, то "мерседесы", то спонсирование, реальное и мнимое, опять же на ворованные деньги, то широковещательные речи о том, что они закладывают основы нового капитализма.
- Ну, какие-то основы все-таки заложили…
- Чепуха. Как заложили, так и разрушили. Не было у них ни ума, ни желания построить что-то прочное. Долгосрочные планы их не привлекали. Цель была разворовать и перераспределить. Потому что после группового грабежа возникает сомнение: достаточно ли я награбил, или подельники меня облапошили и хапнули больше. Так возникают стычки, взаимный обман, междуусобицы, сведение счетов.
И уже другим тоном спрашивает:
- Ты меня слушаешь или с Черчем возишься?
- А ты у него спроси, - отвечаю, продолжая играть с бульдогом, который лежит на спине, задрав лапы, и отбивается от моих попыток пощекотать его.
- "Преступление и наказание". Ты читал этот роман?
- А зачем? Ты мне сейчас передашь его содержание.
- Я бы передал, но чтобы понять этот роман, тебе надо поменять мозги. Преступления, Эмиль, совершали другие. Я же определял наказание.
- Я не знал, что Достоевский еще и научную фантастику писал.
- Никакой фантастики, одни лишь факты. Я никогда не одобрял прямого воровства у государства. Так уж я воспитан. Раньше, ты помнишь, за любую более-менее серьезную кражу сажали в тюрьму. И правильно делали. Надо стоять на охране государства, чтобы не жить в хлеву, чтобы подонки не разгуливали по улицам, чтобы люди не сходили с ума от нищеты, потому что, сойдя с ума, они устроят пожар, в котором сгорят и наши дома, и наше государство.
- Умно излагаешь.
- Не прерывай. Но ты скажешь, что и я грабил. Верно, я грабил, но грабил бандитов. Помнишь, какой у вас был принцип? "Экспроприация экспроприаторов". Это было и моим принципом.
- Но мы не говорили, что экспроприированное нужно класть в свой карман.
- Да, в этом мы действительно расходимся. Потому что вы всего лишь выдумывали принципы, а это пустяшное дело. В то время как я занимаюсь реальным бизнесом и мне приходится нести кое-какие расходы, чтобы получить кое-что сверх того, дабы к следующей сделке не оказаться с пустыми руками. И когда мой бизнес успешен, приобретаю не только я, но и люди, которые вокруг меня.
- Слышишь, Черч, не только твоему папаше, но и нам с тобой кое-что перепадет, - объясняю бульдогу.