- Ладно, хватит демагогии, - говорю. - Даром что в школе ты был отличником. Одно дело законы природы, а другое дело - законы общества.
- Это все выдумки тех двух бородачей. Раз ты - дитя природы, то ты подчиняешься законам природы, а не законам Энгельса, собрание сочинений, том - не помню какой, страница - не помню какая.
- Номер тома меня мало интересует. Меня интересует другое.
- Спрашивай, - добродушно бросает Табаков.
- Меня интересует вот что: когда ты, подобно хозяину жизни, шагаешь по жалкому человеческому сброду, слышишь ли ты под ногами хруст человеческих костей?
- Опять сантименты, опять слезы и сопли, - с досадой вздыхает ТТ. - А почему бы тебе не спросить волка, мешает ли ему хруст костей, когда он ест? Почему не спросить политиков, за которых голосуют миллионы придурков, почему не спросить генералов, посылающих тех же самых придурков на смерть? Чего ты пристал ко мне, который не кормит народ извечной ложью о счастливом будущем и не внушает ему мысль о том, как сладко умереть за Отечество, а просто обеспечивает условия для работы машин и станков, чтобы людишки заработали на хлеб, который Господь не обещал им давать каждый день.
- Может, в твоих словах и есть некая верная мысль, - уступаю, - только надо сделать небольшую поправку: машинами и станками управляешь не ты, а те самые людишки, у которых, при случае, ты не преминешь отобрать кусок хлеба.
- Ты тоже прав, - соглашается ТТ. - В общем, поговорили, еще раз поняли, что не понимаем друг друга…
И заметив, что из кухни появляется бульдог, объявляет:
- Ба! А вот и Черч.
- Здравствуй, Черчилль! - говорю. - Иди сюда, почешу тебе за ушком.
- Почеши, - разрешает хозяин дома. - И не забывай, что и Черч любит похрустеть косточками.
Сочельник.
"Тихая ночь, Святая ночь…" - поют детишки, собравшиеся на благотворительный бал по случаю праздника. Мероприятие проходит под патронажем знатнейших дам, поэтому детишки подобраны так, чтобы произвести самое благоприятное впечатление - ведь их показывают по телевизору. Правда, первым делом показали самих дам, а уж потом отвели несколько секунд детям, чистеньким и нарядным. Есть, правда, и другие дети, которых нет на этом празднике… Но не будем о плохом. Все-таки праздник.
Тихая, Святая ночь. Провожу ее в интимной компании с Мартой. Рядом с телевизором стоит елка, украшенная, как и положено, дюжиной электрических свечек. Но два светящихся объекта рядом друг с другом не сочетаются, поэтому телевизор выключаем. Временно. До более позднего времени. До возможно более позднего.
Стол украшен сосновыми веточками и, главным образом, всякими вкусностями. Марта вообще хорошая хозяйка, но на сей раз она, по-видимому, решила превзойти сама себя.
- Ужин был чудесный, - замечаю, когда очередь доходит до торта и кофе.
- Спасибо.
- И елка нарядная.
- Спасибо.
Следует короткая пауза, отведенная торту. Не "Захеру", но не менее знаменитому.
- "Шварцвельдер". Сказочный торт, - продолжаю расточать комплименты.
- А у тебя-то откуда столь тонкие познания в области тортов? - спрашивает Марта, упуская возможность в третий раз сказать "спасибо".
- Ну, мне изредка доводилось оказываться в приличном обществе.
- И что, каждое Рождество ты встречаешь с женщиной, случайно оказавшейся рядом?
- Насколько мне помнится, лишь одно Рождество я встречал с елкой.
- И без женщины?
- Откровенно говоря, дама вроде бы была.
- Так расскажи. Уж больно ты не любишь рассказывать.
- Это не интересно. Было что-то вроде любовной истории.
- Смерть как обожаю любовные истории!
Делать нечего. Вкратце рассказываю о елке в Амстердаме и о любовной связи с Эдит, опуская самые сентиментальные эпизоды, поскольку рассказывать нынешней женщине о женщине прошлой не рекомендуется.
- И как она отреагировала, когда ты принес ей елку?
- Она расплакалась.
- Любила поплакать?
- Нет, не любила, но она не была избалована такими праздниками. Похоже, у нее даже в детстве не было елки. Она занималась той же профессией, что и я.
- И чем все кончилось?
- Да, в общем, ничем.
Чуть было не добавляю: "Как и в нынешнем случае", но удерживаюсь.
- И все-таки чем все кончилось?
- Тем же, чем и всегда, - расставанием. На безлюдном голландском вокзале. Шел дождь. Она уехала, я остался. Вот и все.
- Говоришь о дожде, а об остальном умалчиваешь.
- Остальное и так известно: прощальные объятия, одна-две слезинки напоследок, о чем тут еще рассказывать…
Снова пауза. Марта встает, чтобы принести фрукты.
Очищаем апельсины от кожуры - это удлиняет паузу.
- Почему ты выбрал эту профессию? - спрашивает Марта. - Она не для нормальных людей.
- Но ведь и эту работу нужно кому-то делать.
- Это не ответ.
- Не знаю. Да и время тогда было ненормальное.
- Хорошо, что сейчас нормализовалось.
- Включить телевизор? - спрашиваю.
- Если очень настаиваешь.
- Я не настаиваю.
- Еще есть время. После полуночи программа обычно интереснее.
Телевизионная тема, однако, не в силах перебить ее любопытство.
- Ты никогда не рассказывал мне о своей семье.
- Для тебя в этом нет ничего интересного.
- Но ты расспрашивал меня о моей семье.
Вопрос застает меня врасплох. Приходится прибегнуть к импровизации. Отец мой был врачом. Домашним врачом (когда врешь, следует добавлять кое-какие мелкие подробности, чтобы звучало убедительнее). А мать была домохозяйкой. Не то чтобы у нее не было никаких культурных способностей, девочкой она даже играла на пианино, однако так у нее сложилась жизнь. Это ведь, как известно, вопрос везения.
- И мне это известно, - бормочет Марта.
- Моим воспитанием, в основном, занималась мама, - продолжаю семейную сагу.
- На маменькиного сынка ты не похож.
- Она была строгой мамой. Заботливой и строгой.
Разговор переходит на более легкие темы. Например, о мании Табакова превращать свой дом в крепость.
- У меня такое чувство, что он вот-вот свихнется, - говорю.
- Такой опасности нет. Это его нормальное состояние. И спрашивается, зачем ему все эти миллионы? Он совсем забыл о смерти.
- Не забыл. Она ему видится этакой черной бездной. Просто ему не хочется торопиться прыгать в нее.
Позднее, когда мы уже давно находимся наверху и лежим в постели, я слышу, как, засыпая, Марта бормочет:
- Почему ты рассказал мне про елку в Голландии?
- Потому что ты меня попросила об этом.
- Я не о елке, а о расставании.
- Не будем заглядывать в будущее. Иначе придется заглянуть в бездну. Ты ведь знаешь, душой я всегда с тобой.
- Я не хочу - душой. Душой - это значит, мне останется сидеть одной перед телевизором и тихонько плакать.
Праздники давно прошли. На улице холод и скука. Табаков не звонит. Поэтому отправляюсь к нему сам. Застаю его на обычном месте - за письменным столом. Елка исчезла. На ее месте расположился бульдог - дремлет, ожидая, наверно, когда вырастет новая елка.
- Ничего особенного, - отвечаю на вопрос: "Что нового?" - Зашел справиться о твоем здоровье.
- Не надейся, - качает головой ТТ. - Здоровье у меня не цветущее, но и умирать еще пока не собираюсь.
- А о смерти никто и не говорит. Хотя нелишне подумать о завещании вместо того, чтобы думать о курсе акций и подсчитывать, насколько с каждым днем увеличивается твое состояние.
- Я думаю и о том, и о другом.
- По тебе не скажешь. Такое ощущение, что ты, подобно Черчу, пребываешь в дремоте и лишь для виду разбросал эти бумаги по столу.
- Может, и так. Какой мне смысл усердствовать? Я же тебе говорил, что есть время работать, зарабатывая деньги, и есть время отдыхать, когда деньги работают на тебя.
- Это общеизвестно. Скажи лучше что-нибудь о завещании.
- С завещанием вопрос сложный. Существуют аргументы "за", но есть и некоторые опасения.
- Например?
- Первое и главное в том, что, если я напишу завещание, уже ничто не помешает вашим людям меня пристрелить. И потом, в чью пользу писать завещание? Твои глупости насчет Родины, Отечества и Родного края вообще не принимаются во внимание. Но скажешь, Государство. Это действительно реально. Однако возникает вопрос - кто за ним стоит? А стоит за ним группа новоиспеченных тузов и их слуг, манасиевых.
- Все это я уже слышал. Не слышал только аргументов "за".
- Они подразумеваются. Я умираю - деньги остаются. Почему бы им не вернуться туда, где был получен первый миллион?
- Должно быть, он был очень большой, раз ты говоришь о нем в единственном числе.
- Оставим цифры. Кроме того, меня иногда охватывает какая-то старческая сентиментальность, и я говорю себе: "Этот наивный Боев потерял столько времени, чтобы наставить меня на путь истинный. Почему бы и мне не сделать что-нибудь для него - чтобы ему повысили пенсию или наградили каким-нибудь орденком".
- Я тронут.
- Говорю это не для того, чтобы обидеть тебя. Но, согласись: если ты поможешь вернуть в страну деньги, это действительно будет твоей большой заслугой. И заслугой единственной, поскольку все остальные годы, пока ты шпионил из-за угла, карауля классового врага, тот все это время жил в свое удовольствие, дожидаясь, когда наша Большая братская страна упадет ему в руки, как переспелое яблоко.
- Некоторые люди, когда у них развивается склероз, двух слов связать не могут. А у тебя наоборот.
Он собирается ответить, чтобы снова утереть мне нос, но в этот момент кабинет погружается во мрак. Табаков сначала молчит, вероятно удивленный, потом издает возмущенный крик в сторону комнаты близнецов, которые уже и без того, топоча, бегут к нам.
- Что за безобразие? Есть же автономный генератор! Посмотрите, что случилось, и принесите свечи.
Авария оказывается коротенькой. Не успевают принести свечи, как роскошная люстра над нашими головами снова вспыхивает ярким светом. Действительно, какая прекрасная вещь - свет. Чего не скажешь о картине, которую он освещает.
Четверо мужчин, словно возникших из воздуха, безмолвно стоят перед нами, устремив на наши растерянные лица свои ничего не выражающие взгляды. Молчание длится так долго, что, кажется, никогда не закончится.
- Скажите хотя бы "здрасте", что ли! - произносит наконец один из мужчин, вероятно, главарь.
"Здрасте, гости дорогие! И начнем колядовать!" - хочется мне продекламировать, но Рождество, как я уже сказал, давно прошло, да и гости, насколько можно судить по их каменным лицам, шутить не настроены.
- Ладно! - снова берет слово тот, кто предположительно является главарем. - Вы с нами не знакомы, но скоро мы познакомимся. Мы прибыли из нашей общей с вами родной страны. До нас дошли слухи, что у вас неприятности с какими-то темными личностями, и мы решили взять на себя заботу о вашей безопасности. Как вы уже, наверное, догадываетесь, мы страховщики.
Говорящий - молодой человек, высокий, худой, с бледным продолговатым лицом.
- Мы знаем, что вы скажете: "Мы вас не звали". Однако мы и не ждем, что нас позовут. Как правило, пока люди наконец соберутся нас позвать, беда уже происходит. Так что наш девиз: "Лучше раньше, чем никогда".
Он делает несколько шагов к камере слежения в углу, потом возвращается к нам.
- Вы обзавелись дорогой охранной техникой. Это лишние расходы, господин. Мы сами позаботимся о вашей охране. Может, мои слова вам покажутся самонадеянными, однако после того, как в действие вступим мы, вам уже ничто более не будет угрожать.
Он выражается изысканно, по крайней мере, в пределах своего понимания изысканной речи. Возможно, некогда имел амбиции стать адвокатом или политиком. Он снова делает несколько шагов - на этот раз к окну - и снова возвращается, останавливаясь перед Табаковым.
- Надеюсь, ваше молчание не есть выражение немого протеста?
- Ни в коей мере, - подтверждает ТТ.
- Тем лучше, поскольку сопротивление только осложнит дело, не будучи в состоянии что-либо изменить. Допускаю, что сначала вы будете дергаться. Другие поступали так же. Но те из них, которые после этого выжили, все-таки уступили. Именно этим объясняется тот факт, что они остались живы.
Он умолкает, готовый ответить на наши вопросы, если таковые последуют.
- Вы, наверно, догадываетесь, что мы представители разветвленной и, я бы добавил, эффективной организации в области охраны и страхования. Говорю это заранее, чтобы в момент помутнения рассудка вы не вообразили, будто сможете воспротивиться нам насильственными действиями или с помощью вмешательства извне. Потому что - тут я выдам одну профессиональную тайну - даже если вы сумете нейтрализовать одного из нас, это ничего не изменит. Поскольку мы, господин, организованы по принципу дублирования. Каждый из нас имеет дублера, а каждый из дублеров - своего дублера, и так до бесконечности, как говорится в одной песне. Если вам улыбнется счастье стать одним из наших, будьте уверены, что это до могилы.
Он озирается и спрашивает:
- Не найдется ли тут чего-нибудь выпить? В этом доме говорю один я. Можете себе представить, какое напряжение для моих голосовых связок.
- Я позову ребят, - предлагает Табаков.
- Оставьте ребят в покое, мы о них позаботились.
И, обращаясь к своим спутникам, говорит:
- Поищите кто-нибудь, где тут бар с напитками.
Представляю, что будет дальше, когда они налакаются крепких спиртных напитков. К счастью, бар с джином и виски заперт. В кабинете появляются только два ящика с пивом.
- Не беспокойтесь о стаканах, - осведомляет нас главарь бандитов. - Мы будем пить прямо из банок. Мы привыкли работать в полевых условиях.
И промочив свои голосовые связки, добавляет:
- Забыл представиться: я член высшего руководства, уполномоченный руководить операцией, а трое моих коллег - ответственные за ее техническое исполнение.
- Не могли бы вы хотя бы сообщить ваши имена, - робко спрашивает Табаков, - чтобы я знал, с кем вести переговоры.
- Ведите переговоры со мной, - отвечает главарь. - Что касается имен, то во время работы мы ими не пользуемся. Нам чужд любой формализм. Ко мне лично вы можете обращаться "господин Донев", хотя с тем же успехом можете называть меня Боневым, Тоневым или Цоневым. Что касается моих коллег, то их вам будет удобнее различать по профессиям: это - дантист, это - паяльщик, а это - звукооператор. Но дам вам один совет: не вступайте с ними в непосредственный контакт. Вредно для здоровья. И не потому, что они плохие парни, просто у них профессии такие. Маленькая демонстрация их профессиональных навыков легко докажет вам справедливость моих слов. Взять, к примеру, эту безобразную собачку, которая ковыляет к нам…
И правда, в этот самый момент из кухни показывается бульдог. Я готов отшлепать Черча по толстому заду за то, что ему вздумалось привлечь к себе внимание именно сейчас.
- Так вот, если хорошенько обработать этого урода пламенем газовой горелки, то он превратится в собачье жаркое. Ну, иди сюда, дармоед!
- Прошу вас, оставьте животное в покое, оно совершенно безобидное, - не удерживается Табаков, бросая одновременно сердитый взгляд на Черчилля: мол, сиди смирно!
- Я хотел для наглядности проделать небольшой эксперимент с собакой, но раз вы настаиваете, могу его и отложить. Так что бишь я хотел сказать… Да, я хотел сказать, что насколько вам жаль этого песика, то хотя бы настолько же пожалейте и себя, поскольку действие этого аппарата можно без труда обратить на ваши собственные телеса или, к примеру, на придаток у вас между ляжками. А что, вы спросите, требуется от вас для того, чтобы избежать этого? Сущая мелочь: послушание. Полное и безусловное послушание своим покровителям. Вы что-то сказали?
- Ничего. Я вас внимательно слушаю.
- Рад этому. Но что-то я, пожалуй, устал. Предварительные объяснения так утомительны.
И, обращаясь к самому рослому из команды, командует:
- Слон, подай и мне баночку!
Еще один дегустатор. И никаких тебе признаков усталости. Напротив, собственное красноречие его, похоже, окрыляет. Его испитое бледное лицо, напоминающее череп мертвеца, озарено мрачным самодовольством. Если бы смерть была мужчиной, она, вероятно, выглядела бы именно так. Его физические недостатки (у кого их нет?) в какой-то степени искупает приличный, почти официальный костюм.
Наверное, в какой-нибудь лавке, торгующей итальянским ширпотребом низкого качества, выдаваемым за образцы высокой моды, ему подсказали, что нет ничего более внушительного, чем черный цвет, особенно когда профессия связана с похоронными обрядами и предшествующими им действиями.
У спутников мужчины в черном, в данный момент рассеянно осушающих банку за банкой, добродушный вид людей, честно зарабатывающих себе на хлеб выполнением заказных убийств. Одежда их тоже не лишена некоторого шика, но явно спортивного стиля - турецкий вариант джинсов "Левис" и куртки от "Адидас" и Версаче, опять же восточного происхождения. Держатся они непринужденно, в том смысле, что пепел от сигарет стряхивают прямо на ковер и гасят окурки где попало. От вмешательства в разговор они воздерживаются: голова их шефа в достаточной мере полна слов, и помогать ему незачем.
- При том молчании, которое вы храните, мне не понятно, ясна ли вам в точности суть сложившейся ситуации? - спрашивает ангел смерти, глотая очередную порцию пива.
- Насколько я понял, суть вашей деятельности состоит в том, что вы приватизируете в свою пользу мое имущество, подлежащее страхованию.
- Вы меня просто сразили! - с уважением восклицает Ангел. - Точнее и не скажешь! Однако пока это чистая теория. А между тем наступило время перейти к практике. Кстати, это, надо понимать, и есть знаменитый портрет вашей матушки-графини? - спрашивает он, приближаясь к висящему в глубине кабинета портрету.
- Моя мать не графиня, - кротко возражает ТТ.
- Жаль. Ваш секретарь безосновательно удостоил ее этого титула. А что может скрываться за этим шедевром?
- А вы проверьте, - предлагает Табаков.
Что совершенно излишне, поскольку Донев, он же Тонев, уже отодвигает картину.
- Сейф! - констатирует он. И тут же приказывает:
- Соблаговолите отпереть его. И побыстрее. Я же сказал, что наступило время действовать.
ТТ шарит сначала в одном кармане пиджака, потом в другом. По-видимому, он одервенел от страха или скован скряжьим инстинктом, потому что слышу его бормотание:
- Не знаю, куда я сунул эти ключи…
Не успевает он завершить эту легкомысленную фразу, как "страховщик" с изысканными манерами с такой силой бьет его кулаком по лицу, что очки ТТ слетают на пол, а из носа сочится кровь.
- Первое предупреждение! - объявляет Донев-Тонев. - Второе повлечет за собой более тяжкие последствия. Ввиду понятных причин мне не хотелось так сразу разбивать вам физиономию, но, видите ли, я человек вспыльчивый и сдержаться мне бывает трудно. В сущности, самообладание ко мне возвращается уже после того, как совершу безобразный поступок.
- Я поищу в другом костюме, - обещает ТТ, вытирая нос окровавленным платком.