- Неужто так трудно понять: все мы продолжаем дело тех, кого уже нет, а те, что придут после нас, будут продолжать наше дело, и в этом состоит связь поколений, единство жизни, в этом ее вечность. Твой отец был наследником тех людей. А ты являешься наследником отца.
- Как я могу быть наследником человека, которого я не понимаю... которого не знаю...
- Но ведь он приезжал, ты бывал вместе с ним.
- Очень редко. И всегда очень недолго...
Он несколько стройнее Любо, более худой и хрупкий, чем отец, но, когда смотришь на его лицо, - вылитый Любо. Жизнь только начинает писать по этому лицу, и единственный след, который она успела оставить на нем, - небольшая ссадина на лбу, у самого виска.
- Опасно тебя стукнули, - замечаю я, указывая на отметину. -- Это что, спортивный трофей или дружеская потасовка?
- Ни то ни другое, - впервые выдает подобие улыбки Боян. - Шлепнулся на тротуаре, когда был гололед, и осталась ссадина. Врач сказал, что, если бы я стукнулся чуть покрепче, мне бы не встать. До чего глупо бывает: поскользнулся - и крышка.
- Действительно глупо.
- Впрочем, как все остальное, - вставляет юноша.
- "Все"?
- А разве нет? Люди суетятся, обзаводятся всяким барахлом, копят деньги на квартиры, покупают машины и, едва успев нажить все это, умирают. Ну разве не глупо?
- Да, конечно, если все сводить только к машинам да барахлу. Но жизнь не только в этом.
- В чем же еще? В красоте и благородстве? -В его тоне улавливаются нотки раздражения. -- Красота и благородство встречаются преимущественно в книгах.
- Ну хорошо. Как же ты представляешь свою собственную жизнь?
- Никак. Прежде я думал стать журналистом, а теперь и на это махнул рукой, хотя... если не будет слишком трудно, то, может, и стану... Впрочем, не все ли равно, кем быть, журналистом или учителем...
- А как твои университетские дела?
- Так себе... Во время зимней сессии схватил две двойки.
- Значит, тебя лишат стипендии.
- Проживу как-нибудь; и без стипендии.
- А чем ты занимаешься в свободное время?
- Ничем.
- Так-таки ничем?
- Сижу себе.
- В кафе?
- В кафе или дома...
- Читаешь?
- Читаю. Только не учебники. Не знаю почему, но в последнее время с учебниками я не в ладах.
- А комсомольская жизнь?
- Комсомольская жизнь? Осенью меня чуть было не исключили.
- За что?
- А за то, что не захотел поехать с бригадой на стройку... И еще за какие-то пустяки...
- Да-а... - вздыхаю я в третий раз. - Безотрадная картина.
- Не спорю, - пожимает плечами Боян.
Он не возражает и вообще ничего не говорит, потому что, очевидно, с самого начала догадывается, куда я клоню. Поэтому я прихожу к мысли, что пора наконец приступать к главной теме.
- Кафе и все прочее - это еще не самое худшее, -замечаю я. - Но вот конкретно кафе "Ялта" и тамошняя компания могут и в самом деле оказаться для тебя роковыми.
- Давайте не будем драматизировать... - тихо возражает Боян.
- Да, да, разумеется, - добродушно соглашаюсь я. - Беда, однако, в том, что ситуация, в которой ты находишься, действительно драматична, чтобы не сказать трагична.
- Вот, оказывается, до чего я докатился! - вскидывает брови молодой человек.
- К сожалению, ты действительно не отдаешь себе отчета, до чего ты докатился. Тут многое, очевидно, объясняется тем, что ты еще многого не знаешь. Но главная беда заключается в том, что ты просто утратил чувство реальности.
Он молчит, терпеливо ожидая, что же будет дальше.
- Ты только что рассказывал мне про то, как случайно поскользнулся и получил на память эту небольшую ссадину. Но послушай, мой мальчик, ведь ты теперь снова поскользнулся, в переносном смысле конечно, да так поскользнулся, что и в самом деле можешь очутиться... не знаю где... Мало того, один из твоих дружков по "Ялте", некий Пепо, недавно всучил тебе тысячу левов...
- Это касается только меня и Пепо.
- Ты так полагаешь, только зря. Потому что деньги, которыми Пепо поделился с тобой и не знаю с кем еще, он украл у своего отца. Теперь отец заводит против вас дело и... Впрочем, эту тысячу левов я уже внес от твоего имени, чтоб тебя не таскали на допросы и по судам...
- Вы меня ставите в очень неловкое положение... Я же не просил...
- Ты сам себя поставил в неловкое положение... И дело тут не в деньгах... Деньги ты мне вернешь, когда сможешь, однако тебе хорошо известно, что есть и другие вещи, более серьезные.
Боян молчит, потупя взор.
- И по поводу их тебя уже дважды вызывали в милицию, не так ли?
Он не говорит ни "да" ни "нет", все так же неподвижно глядя перед собой.
Я собираюсь продолжать, только вдруг, безо всякой надобности, снова вспоминаю тот вечер в пастушьей хижине: холодное дыхание ночи, хлещущий дождь снаружи, красные огоньки сигарет и до странности неожиданный вопрос Любо: "Эмиль, а что бы ты сделал, если бы твой сын стал предателем?"
Глупости, дорогой мой. Ты лучше скажи, что нам теперь делать, когда твой сын стал наркоманом.
ГЛАВА 2
- Этот центр в Мюнхене конечно же должен быть обезврежен, -- произносит генерал. - И разумеется, искать подходы к нему надо крайне осторожно. Кого туда послать, ума не приложу...
Он напряженно всматривается в пространство светло-голубыми глазами, почти неприлично голубыми для генерала. Потом оборачивается ко мне, щурится и говорит:
- Тебя, что ли?
Шеф всегда щурится, когда хочет скрыть веселые огоньки в глазах, но мне хорошо знакомы привычки генерала, и нет надобности следить за его взглядом.
- Вы шутите, - тихо отвечаю я.
Генерал берет одну из своих подопревших, выветрившихся сигарет, долго рассматривает ее, словно колеблясь, то ли закурить, то ли нет, потом кладет ее обратно и откидывается в кресле.
- Сегодня утром мы говорили с генералом Антоновым из контрразведки и решили возложить на тебя одну задачу, которая несколько оторвет тебя от бумажных дел. Тем более что ты уже располагаешь некоторыми данными, полученными, правда, по другой линии, о достойных внимания объектах.
В моем взгляде явное недоумение, но я молчу.
- Я имею в виду наркоманов, упомянутых третьего дня, когда речь шла о сыне Ангелова. Кстати, он уже порвал с этой шпаной?
- Почти. Во всяком случае, старается избегать их.
- Ясно: он будет их избегать, а они будут искать его общества... Но об этом позже. Сейчас интересно другое: последнее время к этой шайке стал липнуть какой-то западный турист. Молодой человек, мать - болгарка, отец - иностранец. К нам приезжает уже второй раз и в обоих случаях через Стамбул. У них теперь мода ездить в Стамбул глотать наркотики. Но этот наезжает в Болгарию, остается тут по месяцу и'больше, вступил в связь с одной девчонкой из этой же шайки и, что особенно бросается в глаза, поддерживает контакты с их посольством.
- Если он у них частый гость, едва ли они пользуются его услугами.
- Да, разумеется. Но ходит он туда нечасто. Нанес один-единственный визит, только весьма многозначительный: продолжительностью в четыре часа с половиной. И не ради того, чтобы полистать журналы в читальне. Все это время он провел в кабинете Томаса.
- Многовато для одного визита, -- признаю я. - Только не исключено, что все эти четыре с, половиной часа ушли на игру в вопросы и ответы. Томас тут человек новый, притом совершенно изолированный, так что нечему удивляться, если он пытается выудить максимум информации из этого типа, шляющегося повсюду и уже стакнувшегося с нашими красавчиками.
Это свое замечание, как и предыдущее, я делаю не для того, чтобы сообщить нечто такое, чего генерал не знает, а просто чтобы вслух отметить возможность тех или иных обстоятельств. И это весьма характерно для наших разговоров.
- Бесспорно, - кивает шеф. - Пока что у нас нет никаких данных, что Томас возложил какую-то задачу на этого туриста, Чарли его зовут или как там, не помню. Но когда перед тобой с одной стороны банда наркоманов, а с другой - западный дипломат и между ними болтается некий Чарли, возможно выступающий в роли связного, то можно ли закрывать на это глаза?
Он тоже не говорит ничего такого, чего бы не знал я, но это макетирование обстановки вносит определенную ясность и представляет собой часть обычного ритуала, так же как этот его небрежный жест, побуждающий меня налить себе вторую чашку кофе.
- С наркоманами на первых порах надо держать ухо востро, - тихо говорит генерал. - Они могут представлять опасность не только в бытовом отношении.
- Да, но они могут представлять опасность и для того, кто их использует, - продолжаю развивать другую версию. - А Томас опытный разведчик, он не может не знать, что наркоман - это палка о двух концах.
- Верно. Но у Томаса нет выбора. А раз у него нет выбора, то не исключено, что он решится прибегнуть к помощи отребья.
Шеф наклоняется вперед, снова берет экспортную сигарету, но, прежде чем я собрался поднести ему зажигалку, опять кладет ее в коробку.
- Естественно, может оказаться, что ничего такого тут нет. Однако мы обязаны знать, что есть и чего нет. Во всех случаях было бы невредно повнимательней разобраться, что он за птица, этот Томас, и присмотреться к его поведению. В первые недели после приезда он что-то больно гоношился, а потом вдруг сник. Почему?
- От невезения, а может, нашел, что искал.
- Да. И даже если ничего не нашел, все равно он не стал бы сидеть сложа руки. Так что, как видишь, дело не в одних наркоманах. Впрочем, в ведомстве Антонова ты получишь более подробные данные.
Последняя фраза означает, что разговор окончен. Я залпом выпиваю содержимое чашки, чтоб не пропадало добро, и встаю.
- Давеча ты несколько уклончиво ответил мне относительно мальчишки Ангелова, - замечает генерал и тоже встает. - Или ты уже поднял руки?
- Трудно вырвать человека из одной среды, если не можешь предложить ему другую, - неохотно отвечаю я. - Вы же сами сказали, что он будет избегать их, а они будут искать его общества. Словом...
- Словом, такое дело одним назидательным разговором не решить, - делает шеф вывод вместо меня. -Понимаю. Но ты ведь тоже не из тех, что бросают повозку среди грязи, верно?..
И он смотрит на меня своими ясными глазами, как бы стараясь убедиться, что не ошибся в своей оценке.
- Ты, говорит, не из тех, что бросают повозку среди грязи... А в сущности, я именно так и поступил - бросил повозку среди грязи.
- Вытащишь, - успокаивает меня Борислав и шумно сосет свой янтарный мундштук. Точнее говоря, сосет воздух, потому что мундштук его пуст. Борислав вот уже в который раз тщетно пытается бросить курить и в кризисные моменты обманывает себя этим пустым мундштуком.
- Легко тебе рассуждать, а вот был бы ты на моем месте...
- Ведь малый больше не принимает морфий?
- Морфий - это еще полбеды, - замечаю я, поднимая голову. - Как бы не случилось худшего...
- Боишься, что твой подопечный начнет курить? - вставляет Борислав. - В сущности, хрен редьки не слаще.
- Опасаюсь, как бы он не влип!.. - продолжаю я, не обращая внимания на его глупые шутки. - Если уже не влип...
- Почему ты думаешь, что они остановят свой выбор на нем? - спрашивает мой друг, прекрасно понимая, о чем идет речь. - Они предпочтут более легкую жертву, какого-нибудь подонка.
- Не всегда легкая жертва предпочтительней. Какой смысл Томасу связываться с подонком, если на него уже нельзя рассчитывать? Притом эти вот все, - я указываю на лежащие передо мной досье, - довольно никчемный человеческий материал. Болваны, оболтусы, трепачи. Все, кроме нашего. И если Томас в самом деле решил завербовать кого-нибудь из этой шайки, он наверняка попытается завербовать его.
- Ну и что? Попытается --и останется с носом. Может, парень и оступился разок, только не следует забывать, что это сын Любо Ангелова.
- Если бы Любо его воспитывал.
- Но чем его может соблазнить этот иностранец? - спрашивает Борислав, резко поворачиваясь спиной к окну. - Коробкой ампул? Пачкой банкнотов? Сладкой жизнью? Ты же сам утверждаешь, что парень не глуп...
- Томас тоже не глуп. Трудно сказать, на какую удочку он захочет его поймать, да и захочет ли. А еще труднее сказать, как поведет себя Боян. Ничего определенного я не знаю, но у меня такое предчувствие, что кадриль начнется именно вокруг него. Предчувствие, понимаешь?
- Ты меня уморишь своими предчувствиями, - мучительно вздыхает Борислав. - Чтобы сын Любо Ангелова да стал предателем!
Он делает три шага к столу и в сердцах бросает на бумаги пустой мундштук. Потом произносит слова, которых я жду давно:
- Дай сигарету.
Здание у Львиного моста в отличие от нашего старое, неприветливое, мрачное. Стены в коридорах только что покрасили, деревянные части обильно покрыты лаком,но от этого обстановка посвежела настолько же, насколько способна посвежеть старушка, пустив в ход пудру и помаду. Неторопливо поднимаюсь по лестнице, каменные ступени, стертые ногами бесчисленных посетителей, как бы прогнулись посередине. Человек, сидящий за письменным столом, мне совершенно незнаком - высокий худой мужчина, вероятно моего возраста, этого несколько меланхоличного возраста между сорока и пятьюдесятью годами. Он предупрежден о моем приходе и, очевидно, ждет меня, потому что в комнате присутствует еще один человек, которого я знаю и который мне сейчас нужен, -- оперативный работник, занимающийся наркоманами.
- Мне необходимы некоторые подробности о последних действиях этой компании, - говорю я. - Но об этом мы можем поговорить потом, чтобы не отнимать у вас время. Я бы только попросил вас распорядиться, чтобы начиная с этого момента никакие меры против этой компании не принимались без предварительного согласования со мной.
- А я как раз собирался завтра вызывать их всех по порядку номеров, - замечает оперативный работник.
- Зачем?
- Вчера вечером обобрали аптеку.
- А откуда известно, что это они?
- Один из них пойман на месте преступления.
- Кто именно? -- спрашиваю я и чувствую, как у меня закололо под ложечкой.
- Да этот, Фантомас.
Я молчу, и это дает возможность шефу вспомнить законы гостеприимства.
- Чашку кофе?
- Благодарю, не смею отнимать у вас время.
- В таком случае вас угостит Драганов. А об остальном не беспокойтесь.
Оперативный работник тоже примерно моих лет. Этот невысокий человек с замедленными движениями, невозмутимым лицом, говорящий тихим голосом, почему-то скорее напоминает мне учителя, нежели офицера милиции. После того как мы выпили обещанный кофе, он начал своим обычным ровным тоном методично и неторопливо рассказывать о действиях шайки, как будто приступил к очередному уроку. Многие упоминаемые им подробности меня в настоящий момент не интересуют, но я выслушиваю его терпеливо, так как не знаю заранее, что из сказанного мне может пригодиться и что - нет.
- ...До последнего времени они снабжались непосредственно через аптеки, пользуясь поддельными рецептами и паспортами своих близких. Но в большинстве аптек их уже знают, да и мы установили более строгий контроль за продажей наркотических средств. Это заставило их обратиться к другому источнику, однако мы наложили руку и на него. Речь идет о медицинской сестре из ИСУЛ, по имени Вера, которая систематически выносила из склада морфий и которую мы всего лишь неделю назад поймали с поличным. И вот, оказавшись в безвыходном положении, они замышляют и осуществляют минувшей ночью ограбление.
- "Они"... - как эхо повторяю я. - Но кто из них подал идею? И вообще, кто мозг этой банды?
- Естественно, тот, кто ее главарь, - отвечает Драганов. - Тот самый Апостол, о котором я уже упоминал.
- Он у них умнее всех?
- Я бы не сказал, что он умнее всех, - вертит головой собеседник. - Его отличает не столько ум, сколько воображение или, если угодно, больная фантазия, а может, и зачатки своеобразного дара группировать вокруг себя людей. Книги читал безразборно, у него всегда в запасе дюжина готовых .фраз. Умеет употребить их к месту, но не выделяется особым интеллектом... Боян, к примеру, куда умнее его.
- И все же не Боян, а именно этот Апостол вожаком У них, - вставляю я, как бы внушая ему, что показывать крупным планом моего человека нет оснований.
- Не забывайте, что Боян у них дебютант. Он примкнул к ним совсем недавно. И потом, он слишком замкнутый, апатичный, молчаливый, чтобы стать душой группы.
Я не возражаю, и Драганов снова пускается во всякого рода подробности, большей частью ненужные мне, -обстоятельно рассказывает о проделках некоего Пепо, о последнем конфликте между Розой и ее родителями, о разговоре с Лили, который имел место позавчера тут, в этом кабинете,
Он называет всех их по именам и говорит о них так, как будто они его питомцы. Он называет по именам и всех прочих наркоманов, которых в столице насчитывается несколько десятков, и говорит о них так, будто все они образуют вверенный ему класс, весьма необычный, беспокойный и больной, кошмарный класс, но, раз уж этот класс так или иначе достался ему, он должен справиться с ним наилучшим образом.
Какое-то время я слушаю рассеянно изложение разговора Драганова с Лили, пока случайная фраза не насторожила меня.
- Значит, Лили действительно является приятельницей Бояна?
- Да... В какой-то мере...
- Почему "в какой-то мере"?
- Да потому, что, мне кажется, он не отвечает взаимностью на ее чувства.
- И все же она его увлекла?
- Не знаю. Трудно допустить. Едва ли она способна оказать на него какое-то влияние. Скорее он бы мог на нее влиять.
- Но вы же говорите, что Боян - дебютант.
Мой собеседник молча и как-то беспомощно пожимает плечами. Я тоже молчу, слегка негодуя на него и на самого себя за смутное желание любой ценой обелить моего подопечного.
- Понимаете, все они из одного квартала, вместе росли, вместе гуляют, и очень трудно определить, кто на кого и в какой мере оказывает влияние, не считая, конечно, Апостола, потому что тот открыто выступает в роли подстрекателя.
- Хорошо, - киваю я. - И все же эта наркоманская афера, как и все прочее в этом мире, должна иметь какое-то начало.
- О, все началось с их выпускного бала.
- Вы хотите сказать, что они себя губят с той поры, когда кончили школу?
- Нет. Бал - это предыстория. Кто-то из них предложил собираться в этот день и в этом же месте ежегодно, но, поскольку ребят ждала армейская служба, первая встреча состоялась лишь через два года, точнее, прошлой весной. Вот тогда-то Апостол и Фантомас предстали перед остальными в ореоле наркоманов и в ту же ночь преподали первый урок Пепо, Розе и Марго, а потом к ним примкнули Боян и Лили.
- Понимаю, - рассеянно бормочу я, хотя сейчас меня занимают вопросы куда более важные, чем эта история полового созревания.
- В сущности, к тому времени жизнь уже разбросала их в разные стороны, - продолжает рассуждать Драганов. - Но эта встреча снова их свела, и не к добру.
- Значит, в аптеке они шуровали впустую? - спрашиваю я, желая приблизить разговор к событиям самого последнего времени.