Смерть дорогое удовольствие - Лен Дейтон

Содержание:

• Глава 1 1

• Глава 2 2

• Глава 3 2

• Глава 4 4

• Глава 5 5

• Глава 6 7

• Глава 7 7

• Глава 8 9

• Глава 9 10

• Глава 10 12

• Глава 11 13

• Глава 12 14

• Глава 13 14

• Глава 14 15

• Глава 15 17

• Глава 16 18

• Глава 17 20

• Глава 18 22

• Глава 19 23

• Глава 20 23

• Глава 21 25

• Глава 22 26

• Глава 23 26

• Глава 24 26

• Глава 25 27

• Глава 26 28

• Глава 27 29

• Глава 28 30

• Глава 29 31

• Глава 30 32

• Глава 31 35

• Глава 32 35

• Глава 33 36

• Глава 34 37

• Глава 35 37

• Глава 36 39

• Глава 37 39

• Глава 38 40

• Глава 39 41

• Глава 40 43

• Примечания 45

Лен Дейтон
Смерть – дорогое удовольствие

Президента республики беспокоить только в случае начала мировой войны.

Из устава караульной службы для офицеров, несущих ночные дежурства в Елисейском дворце.

Женщину не следует бить даже цветком.

Пророк Магомет.

Умереть в Париже – слишком дорогое удовольствие для иностранца.

Оскар Уайльд.

Глава 1

Стоял один из дней конца лета. Птицы с удовольствием носились вокруг: одни летали аккуратными стайками, другие – сбившись в бесформенные стаи, похожие на низкие тучи, а выше, гораздо выше них, летали гордые одиночки.

Я отвернулся от окна. Мой посетитель, курьер из посольства, все еще жаловался. "Париж живет прошлым, – презрительно говорил он. – Мане в опере и Дега в балете. Эскофье варит. Эйфель строит. Слова Дюма, музыка Оффенбаха. О-ля-ля, наш Париж весел, мсье".

– Они не все такие, – сказал я. Несколько птиц кружились у окна, решая, стоит ли клевать зерно, которое я насыпал на подоконник.

– Все, кого я здесь встречал, такие, – возразил курьер.

Он высунулся наружу, глядя на горбатые крыши, а когда вернулся на место, заметил на рукаве белое пятно от штукатурки и принялся отчищать его с таким раздражением, будто Париж посягал на его персону. Одернув свой жилет – аккуратный, с широкими лацканами, связной, прежде чем сесть в кресло, внимательно осмотрел его. Теперь, когда человек отошел от окна, птицы вернулись и затеяли драку за зерна.

Я пододвинул к нему кофейник.

– Настоящий кофе, – отметил он. – Кажется, в наши дни французы пьют только растворимый.

Успокоенный тем, что я соблюдаю этикет, он открыл лежащий на коленях большой черный портфель, вмещающий кучу бумаг, и одну из бумаг передал мне.

– Прочтите, пока я здесь. Я не могу это вам оставить.

– Секретный документ?

– Нет, просто наш копировальный аппарат сломался, и у меня только один экземпляр.

Я прочел документ. Это был "Текущий отчет", не представляющий никакого интереса.

– Чепуха, – сказал я, возвращая бумагу. – Мне жаль, что вам пришлось прийти сюда из-за такой ерунды.

Он пожал плечами.

– Это дает мне возможность бывать за пределами офиса. В любом случае, людям, подобным вам, не годится часто посещать посольство.

Он был новым, этот связной. Все они так начинают. Крепкий молодой человек с глазами-бусинками, стремящийся доказать свою полезность. Слишком явно демонстрирующий, что Париж не представляет для него никакого интереса.

Неподалеку часы пробили два и распугали птиц.

– Романтично, – сказал он. – Не понимаю, что в Париже романтичного, кроме парочек, целующихся на улицах из-за того, что город переполнен и им некуда деться. – Он допил кофе. – Чертовски хороший кофе. Вы сегодня вечером ужинаете в городе?

– Да.

Я бросил на него взгляд, который англичане приберегают для своих соотечественников. Он смущенно поежился.

– Послушайте, – неловко сказал он, – я не подумал… Я имел в виду… мы не хотели… то есть…

– Не оправдывайтесь, – улыбнулся я. – Конечно, я под наблюдением.

– Я помню, вы говорили, что по понедельникам всегда ужинаете с Бирдом – художником, а на столе у вас лежит отложенная книга Скиры по искусству. Вот я и подумал, что вы собираетесь ее ему вернуть.

– Прелестно, – сказал я. – Вам следует делать мою работу.

Он улыбнулся и отрицательно покачал головой:

– Я этого терпеть не могу. Весь день иметь дело с французами, да еще и вечером общаться с ними…

– Французы нормальные люди, – возразил я.

– Вы сохраняете конверты? Я принес флакончик с йодом.

Я отдал ему все конверты, пришедшие по почте за минувшую неделю. Он вынул флакончик и тщательно обработал места склейки.

– Повторно заклеено крахмальным клеем. Вскрывалось каждое из этих чертовых писем. Должно быть, кто-то из здешних. Например, хозяйка. Слишком уж тщательно для удовлетворения простого любопытства. Prenez garde .

Он сложил в портфель конверты, покрытые теперь коричневыми пятнами от химической реакции.

– Не хочу их оставлять.

– Да, – кивнул я, зевая.

– Не понимаю, чем вы занимаетесь целый день, – сказал он. – Как вы находите себе занятие?

– Я целыми днями только и делаю, что варю кофе людям, которые гадают, чем я занимаюсь целый день.

– О, большое спасибо за обед. Старая ведьма отлично готовит, даже если это она вскрывает над паром вашу корреспонденцию.

Он налил нам обоим еще кофе.

– Для вас есть новая работа.

Положив в чашку сахар, он протянул ее мне, не спуская с меня глаз:

– Дело касается человека по имени Дэтт, который ходит сюда, в "Маленький легионер", обедать. Тот самый, который сегодня сидел за столиком напротив нас.

Наступило молчание. Я спросил:

– Что вы хотите узнать о нем?

– Ничего, – ответил связной. – Мы ничего не хотим о нем узнать, мы хотим снабдить его информацией.

– Напишите адрес и отправьте по почте.

Он скорчил обиженную гримасу.

– Получив информацию, он должен быть уверен в ее достоверности.

– Что за информация?

– Это сведения о выпадении радиоактивных осадков, с момента начала работ в Нью-Мексико вплоть до последних испытаний, а также отчеты из госпиталя в Хиросиме, где лечатся жертвы атомной бомбардировки, и различные данные о воздействии радиоактивных осадков на клетки мозга и на растения. Для меня это слишком сложно, но вы можете прочитать, если ваши мозги в состоянии все это переварить.

– Что мы получим взамен?

– Ничего.

– Мне нужно знать, насколько сложно распознать фальшивку. Распознает ли ее эксперт, подержав бумаги в руках пару минут? Или целый комитет месяца за три? Если я устанавливаю такую бомбу, я должен знать, какова длина фитиля.

– Нет никаких оснований сомневаться в истинности данной информации. – Как бы в подтверждение своей мысли он щелкнул замком портфеля.

– Ну, хорошо, – сказал я. – А кому Дэтт передаст информацию?

– Это уж не мое дело, старина. Вы же знаете, я только посыльный: я отдаю портфель вам, вы отдаете его Дэтту, стараясь, чтобы Дэтт не узнал, откуда он взялся, этот портфель. Если хотите, можете намекнуть, что работаете на ЦРУ. Вы здесь человек новый, за вами ничего не числится, так что все должно сойти гладко.

Он побарабанил пальцами, давая понять, что ему пора уходить.

– Так что же я должен сделать с вашей кучей бумаг – оставить их ему на тарелке за обедом? – Не волнуйтесь, об этом позаботятся. Дэтт будет знать, что у вас есть документы, он с вами свяжется и спросит о них. Ваше дело просто дать ему возможность их получить… но вам следует сделать это с явной неохотой.

– Планировалось ли полгода назад, что именно мне придется выполнить эту работу?

Связной пожал плечами и положил кожаный портфель на стол.

– Это действительно важно? – спросил я.

Он, не отвечая, прошел к двери и неожиданно открыл ее, всем своим видом выражая разочарование, что за нею никого не оказалось.

– Чертовски хороший кофе, – сказал он.

– Ну он всегда такой.

Я услышал доносившиеся снизу звуки поп-музыки, передаваемой по радио. Потом музыка сменилась звоном и фанфарами рекламы шампуня.

– За ваше любимое радио, Джанни, – сказал диктор.

Был прекрасный день для работы на пиратских радиостанциях, находящихся на кораблях: солнечно и тепло, а три мили спокойного голубого моря, отделяющие их от берега, давали право на необлагаемые пошлиной сигареты и виски. Вот и еще одно занятие, достойное пополнить список работ, лучших, чем моя. Внизу за курьером захлопнулась дверь. Я вымыл кофейные чашки, дал Джою свежей воды и косточку для клюва, взял документы и отправился вниз выпить.

Глава 2

"Маленький легионер" ("cuisine faite parle patron") представлял собой отделанный пластиком амбар с зеркалами, бутылками и стандартными столиками. Обычно его посетителями во время обеда были местные бизнесмены, клерки из ближайшего отеля, две немецкие девушки, работающие в бюро переводов, парочка музыкантов, обычно спавших допоздна, двое художников и человек по имени Дэтт, которому я должен был предложить свои приобретения в области радиоактивных осадков. Еда была хорошей. Ее готовил мой хозяин, известный всей округе как la voix – существовавший отдельно от тела голос, рев которого был слышен даже в шахте лифта без всякого громкоговорителя.

Как рассказывали, la voix некогда владел на бульваре Мишель собственным рестораном, который был местом встреч для членов Национального фронта, и едва не получил сертификат, подписанный генералом Эйзенхауэром, но когда его политическое прошлое стало известно американцам, то ресторан быстренько закрыли, а его самого в течение года искала военная полиция.

La voix не любил, когда ему в качестве основного блюда заказывали steck bien cuit, charcuterie или когда просили полпорции чего-нибудь. Постоянные посетители получали большие порции. Кроме того, постоянные посетители получали полотняные салфетки, но предполагалось, что ими следует пользоваться в течение недели.

Время обеда закончилось. Из глубины кафе раздавались голоса: визгливый – хозяйки и тихий – мсье Дэтта, говорившего:

– Должно быть, вы ошибаетесь. Если вы заплатите десять тысяч сто франков на авеню Генри Мартина, то никогда не получите их обратно.

– Все-таки я использую свой шанс, – загорячилась хозяйка. – Выпейте еще коньяку.

Мсье Дэтт заговорил снова. У него был низкий вкрадчивый голос, он тщательно взвешивал каждое слово.

– Успокойтесь, мой друг. Не ищите неожиданной прибыли, которая повредит вашей репутации у соседей. Довольствуйтесь меньшими суммами, но неизменно двигайтесь навстречу успеху.

Я перестал подслушивать и прошел мимо бара за свой столик, стоящий на открытом воздухе. Легкая дымка, предваряющая в Париже каждый жаркий день, рассеялась. Теперь стоял невыносимый зной. На небе, приобретшем цвет хорошо выстиранной bleu de travail, застыли едва заметные штрихи перистых облаков. От жары весь город, казалось, прокалился, и красиво расположенные зеленщиком на деревянных лотках груды фруктов и овощей добавляли свой аромат к запахам летнего дня. Официант со сморщенными руками тайком потягивал холодное пиво, старик под навесом грел свои старые кости, собаки весело махали хвостами, а юные девушки, оставив на лицах только самые легкие следы макияжа, переоделись в свободные хлопчатобумажные платья и скрепляли волосы эластичными лентами.

Молодой человек аккуратно прислонил свой мотоцикл к стене общественных бань, расположенных напротив, через дорогу, достал из багажника аэрозольный баллончик с красной краской и, встряхнув его, под тихий свист выходящего воздуха написал на стене: "Lisez l'Humanite nouvelle". Потом, оглянувшись через плечо, добавил серп и молот, после чего вернулся к мотоциклу и сел верхом, любуясь своей работой. Густая красная капля побежала вниз от заглавной буквы Я. Молодой человек подскочил к стене и, вытерев лишнюю краску тряпкой, огляделся, но так как никто на него не закричал, то, прежде чем завернуть баллончик в тряпку и убрать, он добавил акцент над е. Затем нажал на стартер, и мотоцикл, изрыгнув облачко легкого голубого дыма, с неожиданным ревом двухцилиндрового мотора двинулся в сторону бульвара.

Я сел и махнул старому Жану, заказывая свой обычный "Сузе".

Стол блестел, освещаемый светильниками в стиле поп-арт, которые позвякивали и жужжали, когда металлические сферы идеально правильной формы касались друг друга, вращаясь. Зеркала, отражающие интерьер, зрительно расширяли пространство кафе, а отраженный солнечный свет, проникая с улицы в глубину, оживлял темное помещение.

Я открыл портфель с документами, курил, читал, пил и наблюдал за жизнью квартала. К моменту наступления часа пик, когда движение транспорта усилилось, я прочел девяносто три страницы и почти понял написанное. Поднявшись к себе, я спрятал документы в комнате. Пора было навестить Бирда.

Я жил в семнадцатом округе. Волна модернизации, которая пронеслась по авеню Нуийи и изрядно расширила Париж к западу, не затронула грязный квартал Терн. Я дошел пешком до авеню Великой армии. Был чудесный парижский вечер, в воздухе чувствовался легкий запах чеснока и сигарет "Галуаз". Площадь Звезды оседлала арка, и транспорт отчаянно пытался сквозь нее пробиться. Тысячи красных огней мигали, как кровавые звезды, в дымке выхлопных газов. В движении машин и людей было что-то истеричное, нечто такое, что французы называют elan. Я припомнил разговор с человеком из британского посольства. Сегодня он выглядел расстроенным, удовлетворенно подумал я. Я был не прочь его расстроить. Точнее, я был бы не прочь расстроить их всех. Нет оснований считать, что они не настоящие. Я фыркнул достаточно громко, чтобы привлечь внимание. Каким дураком меня должен считать Лондон. И вся эта чепуха насчет Бирда. Откуда они знают, что я сегодня вечером с ним ужинаю? Бирд – и книги по искусству от Скиры… что за чушь? Я едва знал Бирда, несмотря на то что он был англичанином и приходил обедать в "Маленький легионер". В прошлый понедельник я с ним ужинал, но никому не говорил, что собираюсь ужинать с ним и сегодня вечером. Я профессионал. Я бы и матери не сказал, где я храню запал.

Глава 3

Когда я, миновав уличный рынок, подошел к дому Бирда, свет уже начал меркнуть. Дом был серым, с облупившейся краской, но такими же были и другие здания на этой улице. На самом деле такими были и почти все дома в Париже. Я толкнул задвижку. Внутри темного вестибюля двадцатипятиваттная лампочка тускло освещала несколько дюжин крошечных клеток – почтовых ящиков со щелями для корреспонденции. На некоторых клетках красовались грязные визитные карточки, на других имена были нацарапаны шариковой ручкой. В холле, густо опутанные хитросплетением проводов, стояли двадцать с лишним деревянных ящиков, при необходимости найти в них неисправность было бы нелегким делом. Дальний конец холла заканчивался дверью черного хода, которая вела во двор, вымощенный серым булыжником, блестевшим от капавшей откуда-то сверху воды. Это был уединенный дворик того типа, который у меня всегда ассоциировался с британской тюремной системой. Во дворе стояла консьержка, как будто собираясь мне жаловаться на окружающее запустение.

Если здесь начнется мятеж, то он начнется со двора. Наверх вела узкая скрипучая лестница – там и находилась студия Бирда. В студии царил хаос: не тот хаос, который получается в результате взрыва, но тот, для достижения которого требуются годы. Прячьте, теряйте и подпирайте чем-нибудь вещи, потом дайте года два для того, чтобы все покрылось толстым слоем пыли, – и вы получите студию Бирда.

Единственным действительно чистым объектом в ней было гигантское окно, через которое, согревая теплым светом все помещение, лился закат. Повсюду валялись книги, миски с застывшей штукатуркой, ведра с грязной водой и мольберты с большими неоконченными полотнами. На грязном диване лежали два экземпляра английских воскресных газет, девственно чистых и нечитанных. Огромный лакированный стол, который Бирд использовал в качестве палитры, был испачкан сгустками краски, а к одной из стен крепилась конструкция из картона в пятнадцать футов высотой, на которой Бирд занимался настенной живописью. Я вошел без стука, поскольку дверь была открыта.

– Ты мертва! – вскричал Бирд, стоя на лестнице и трудясь над фигурой, расположенной почти в самом верху пятнадцатифутовой картины.

– Я забываю, что я мертва, – ответила модель, обнаженная и причудливо простершаяся на ящике.

– Просто не двигай правой ногой, – воззвал к ней Бирд. – Можешь двигать руками.

Обнаженная девушка с благодарным стоном вытянула руки.

– Так хорошо? – спросила она.

– Ты немного передвинула колено, хитришь… Ну, пожалуй, мы на сегодня закончим. – Он опустил руку. – Одевайся, Анни.

Натурщица была высокой девушкой лет двадцати пяти, темноволосой и симпатичной, но красивой ее нельзя было назвать.

– Могу я принять душ? – спросила девушка.