Раздался скрип тормозов, и двигатель заглох. Неожиданно стало тихо, лишь море упорно билось о мол. Когда я встал у бочки из-под масла, Куан посасывал большой палец. Машина, которая нас едва не сбила, оказалась "скорой помощью".
Из машины вышла Мария.
– Что происходит? – спросил я.
– Я майор Чен, – сказала Мария.
– Вы? – Было ясно, что Куан ей не поверил.
– Вы майор Чен, офицер поддержки Куана? – переспросил я.
– В наших общих интересах я – майор Чен, – повторила она.
– Что это за ответ? – спросил я.
– Какой ни есть, – огрызнулась Мария, – придется довольствоваться этим.
– Ладно, – кивнул я. – Он весь ваш.
– Я с ней не пойду, – заявил Куан. – Она пыталась меня сбить. Вы сами видели.
– Я достаточно хорошо ее знаю, чтобы понимать: если бы она хотела, она бы это сделала, – сказал я.
– Что-то вы не продемонстрировали такой уверенности пару минут назад, – съязвила Мария, – когда отпрыгнули с дороги, будто я в самом деле собиралась сбить вас.
– Какая уж тут уверенность? – Я пожал плечами. – Улыбаться, когда падаешь со скалы, чтобы показать, будто ты с нее прыгаешь?
– Почему бы и нет, – сказала Мария, наклоняясь вперед, чтобы легонько поцеловать меня, но я не захотел успокаиваться.
– Где человек, с которым вы должны вступить в контакт?
– Он здесь, – ответила Мария, пытаясь выиграть время.
Я схватил ее за предплечье и крепко сжал.
– Не пытайтесь выиграть время, – сказал я ей. – Вы заявили, что вы офицер поддержки. Так берите Куана и начинайте им руководить.
Она бросила на меня ничего не выражающий взгляд. Я потряс ее за плечо.
– Они должны быть здесь. В лодке. – Она указала в сторону мола.
Мы всмотрелись в темноту: маленькая лодка входила в световое пятно, отбрасываемое стоящим под погрузкой грузовым судном. Лодка направлялась к нам.
– Они должны погрузить коробки из "скорой помощи".
– Не спешите, – сказал я. – Сначала получите плату за свою работу.
– Откуда вы знаете?
– Ведь это очевидно, не правда ли? Вы привезли досье Дэтта аж сюда, используя свою изобретательность, знание полицейских методов и дорог. На худой конец, вы бы воспользовались своим влиянием на бывшего мужа. Для чего? Чтобы за это Дэтт отдал вам ваше собственное досье и снятый о вас фильм. Я прав?
– Да. – Мария наклонила голову.
– Тогда пусть они позаботятся о погрузке.
Лодка приближалась – быстроходный катер, на корме которого стояли четверо мужчин в горохового цвета жакетах. Они смотрели в нашу сторону, но молчали и не шевелились. Когда судно поравнялось с каменными ступенями, один из мужчин спрыгнул на берег, взял канат и привязал его к кольцу, укрепленному на молу.
– Коробки, – крикнул я им. – Ваши бумаги здесь.
– Сначала грузите бумаги, – распорядился моряк, спрыгнувший на берег.
– Сначала дайте коробки мне, – велел я.
Моряки посмотрели поочередно на меня и на Куана. Один из оставшихся на катере сделал движение рукой, и другие, поняв снизу две металлические коробки, украшенные красными печатями, передали их первому, и тот понес их по ступеням в нашу сторону.
– Помогите мне с коробками, – попросила Мария моряка-китайца.
Я все еще держал ее за предплечье.
– Возвращайтесь в "скорую помощь" и заприте дверь изнутри, – приказал я Марии.
– Вы сказали, что я должна начать…
Я грубо толкнул ее к дверце водителя. Не отрывая взгляда от Марии, краешком правого глаза я видел, что вдоль машины ко мне движется мужчина. Ладонью одной руки он провел по кузову, постучал по большому красному кресту, словно проверяя, не сырая ли краска. Я позволил ему подойти на расстояние вытянутой руки и, даже не качнув головой, выбросил вперед руки, так что кончики моих пальцев хлестнули его по лицу, заставив заморгать и отступить назад. Я наклонился на несколько дюймов в его сторону и не сильно ударил по щеке.
– Перестаньте! – закричал он по-английски. – Какого черта?
– Вернитесь в машину, – крикнула ему Мария. – Он безвреден, – сказала она мне. – Столкновение, несчастный случай на дороге. Именно поэтому я так легко прошла все препятствия.
– Вы говорили об Остендской больнице. – Парень нервничал.
– Не вмешивайся в это дело, сынок, – посоветовал я. – Ты в опасности даже тогда, когда твой рот закрыт. Открой его – и ты мертв.
– Я офицер поддержки, – настаивала Мария.
– Вы… что? – спросил я и успокаивающе улыбнулся, но увидел, что Марии моя улыбка показалась насмешкой. – Вы ребенок, Мария, вы и понятия не имеете, о чем говорите. Идите в машину, – велел я ей. – Ваш экс-муж ждет там, на молу. Если у вас полная машина документов, то, когда он вас арестует, вам это поможет.
– Вы слышали, что он сказал? – спросила Мария моряка и Куана. – Заберите документы и возьмите с собой меня – он нас всех выдал полиции. – Голос ее был тихим, но в нем чувствовалась истерическая нота.
Моряк остался беспристрастен, Куан даже не взглянул на нее.
– Вы слышали? – в отчаянии спросила она.
Никто не произнес ни слова. В районе яхт-клуба двигалась весельная лодка. Взмах весел, с которых стекала вода, и резкое их погружение в воду создавали определенный ритм, чем-то похожий на ритм женского плача, потому что каждый раз движение сопровождалось вздохом.
Я сказал:
– Вы не понимаете, что говорите. Задача этого человека – привезти Куана на корабль. У него есть также указание забрать меня. Кроме того, он попытается забрать документы. Но он не изменит своих планов из-за ваших криков о том, что Люазо вас ждет и хочет арестовать. Фактически есть все основания отправляться немедленно, потому что для них главное – не навлечь на себя неприятности. Так дело не пойдет.
Я дал знак Куану спуститься в катер, и моряк провел его по узкой металлической лесенке. Неожиданно и резко я ударил Марию по руке.
– Мария, если вы будете настаивать на своем, я ударю вас так, что вы потеряете сознание.
Я улыбался, но я бы это сделал.
– Мне нельзя встречать с Люазо. И не только из-за этого дела. – Она открыла дверцу водителя и забралась на сиденье. Мария скорей предпочла бы встретиться бы с Дэттом, чем с Люазо. Ее била дрожь.
Парень сказал:
– Кажется, я причинил вам кучу неприятностей, извините.
Из кабины донеслись слова Марии:
– Просто больше не извиняйтесь.
– Давайте на катер! – крикнул я моряку. – Полиция вот-вот будет здесь. Нет времени грузить коробки.
Он стоял у основания лестницы, а на мне были тяжелые ботинки. Оценив ситуацию, он пожал плечами и шагнул на катер. Я отвязал канат, и кто-то завел мотор. Вода сильно забурлила, и катер быстро, зигзагами рванулся вперед.
В конце мола что-то вспыхивало и двигалось. Я подумал, не свистят ли оттуда, но из-за шума подвесного мотора ничего нельзя было расслышать. Вспышки света неожиданно отразились в стекле водительской дверцы "скорой помощи".
Когда мы покинули гавань и вышли в открытое море, катер сильно накренился. Я посмотрел на стоявшего за рулем китайского моряка. Тот не казался испуганным, но невозможно было представить, как бы он выглядел, если бы и был испуган. Я оглянулся назад. Фигуры на набережной стали крошечными и плохо различимыми. Часы показывали два часа десять минут утра. Несравненный граф Сзелл только что убил еще одну канарейку, они стоят всего лишь три франка.
Самое большее – четыре.
Глава 39
В трех милях от Остенда море было спокойным, и над ним висел туман. Казалось, что в прохладном утреннем воздухе остывал бездонный открытый котел с супом. Из тумана показался корабль мсье Дэтта – старое, неопрятное грузовое судно водоизмещением примерно в десять тысяч тонн. Грузовая стрела у него на корме была сломана, одна из сторон мостика повреждена в каком-то давно забытом происшествии, на сером потрепанном корпусе с облупившейся краской там и тут выступали старые рыжие пятна ржавчины, выступали везде – от перлиня до якорной бухты. Судно, давно стоявшее на якоре здесь, в Дуврском проливе, привлекало внимание необычными деталями: его грот-мачта была в три раза выше, чем обычно, а свежевыкрашенные белые буквы на корпусе – "Радио Жанин" – достигали десяти футов в высоту.
Двигатели не работали, на судне было тихо, только волны лизали на носу цифры, показывающие осадку судна, да якорная цепь стонала и дергалась – так ребенок, которому скучно, дергает руку матери. На палубе не было заметно никакого движения, но, когда мы подошли ближе, я уловил блеск стекла в рубке.
Сбоку на корпусе прилепилась уродливая металлическая лестница, похожая на пожарную. На уровне воды ее ступеньки заканчивались широкой площадкой. К этой площадке мы и устремились. Мсье Дэтт махал нам с борта.
Едва мы ступили на металлические ступеньки, Дэтт крикнул:
– Где они?
Никто не ответил, никто даже не взглянул на него.
– Где пакеты с документами – моя работа? Где они?
– Это всего лишь я, – сказал я.
– Я вам говорил… – закричал Дэтт на одного из моряков.
– Ничего нельзя было сделать, – сказал ему Куан. – Полиция шла по пятам. Нам еще повезло, что мы выбрались.
– Досье очень важны! – кричал Дэтт. – Вы что, даже не дождались девушки?
Никто не ответил.
– Ну, говорите!
– Полиция почти наверняка ее схватила, – сказал Куан. – Они были совсем близко.
– А мои документы? – спросил Дэтт.
– Что ж, всякое бывает, – попытался успокоить его Куан, не выказывая особого огорчения по этому поводу.
– Бедная Мария, – шумно вздохнул Дэтт. – Моя дочь.
– Вас интересуют только досье, – спокойно сказал Куан. – Вам дела нет до девушки.
– Мне до всех есть дело, – огрызнулся Дэтт. – Я забочусь даже об англичанине. Я забочусь обо всех вас.
– Вы дурак, – сказал Куан.
– Я сообщу об этом, когда мы будем в Пекине.
– Интересно, что же вы сообщите? – спросил Куан. – Скажете, что отдали документы девушке и возложили на нее заботу о моей безопасности, потому что сами оказались недостаточно смелы, чтобы выполнить свои обязанности офицера поддержки? Вы позволили девушке прикинуться майором Ченом, в то время как сами быстро удрали в одиночку и без помех. Вы передали ей пароль, и можно только гадать, какие еще секреты вы ей передали. И после этого у вас хватает наглости жаловаться, что результаты ваших дурацких исследований не доставлены сюда, на борт, в целости и сохранности? – Куан улыбнулся.
Дэтт отвернулся от нас и отошел. Внутри корабль выглядел лучше, чем снаружи, и был лучше освещен. Ровно гудели генераторы, и откуда-то из глубины корабля доносился звук хлопающей двери. Дэтт пинком открыл дверь и щелкнул выключателем. Стало удивительно светло. Мужчина, стоящий на мостике, перегнулся и взглянул на нас, но Дэтт махнул ему, чтобы он продолжал заниматься своим делом, и сам начал подниматься на мостик по расположенному ниже трапу. Я последовал за ним, а Куан остался у основания трапа.
– Я голоден, – сказал Куан. – Слышал я уже достаточно, а теперь собираюсь спуститься вниз и поесть.
– Очень хорошо, – сказал Дэтт, не оглядываясь. Он открыл дверь того, что некогда было капитанской каютой, и махнул мне, чтобы я прошел вперед. Каюта оказалась теплой и удобной. Небольшая койка была смята. На письменном столе валялись в беспорядке куча бумаг, конверты, большая стопка граммофонных пластинок и термос. Дэтт открыл буфет, расположенный над письменным столом, и, достав две чашки, налил в них горячий кофе из термоса, а также бренди в две рюмки в форме тюльпана. Я положил себе в кофе две ложки сахару и вылил туда же бренди, затем проглотил эту горячую смесь и почувствовал, что она творит чудеса в моем организме.
Дэтт предложил мне сигарету.
– Ошибка. Глупая ошибка. Вы когда-нибудь делаете глупые ошибки? – спросил он.
– Это одно из направлений моей бурной деятельности. – Я махнул рукой, отказываясь от его сигарет.
– Забавно, – сказал Дэтт. – Я был уверен, что Люазо не станет ничего предпринимать против меня, ведь я имел влияние на его жену – она была у меня в руках, она не могла действовать против меня.
– Вы только из-за этого вовлекли Марию?
– Сказать по правде, да.
– Тогда жаль, что ваши расчеты оказались неверными. Было бы лучше не вмешивать сюда Марию.
– Моя работа была почти закончена, это ведь не вечный процесс. – Лицо его просветлело. – Ну что ж, в течение года мы вновь проделаем то же самое.
Я спросил:
– Еще одно психологическое исследование со скрытыми камерами и магнитофонами и доступными женщинами для влиятельных мужчин-европейцев? Другой большой дом со всеми приспособлениями в фешенебельном районе Парижа?
Дэтт кивнул:
– Или в фешенебельном районе Буэнос-Айреса, Токио, Вашингтона или Лондона.
– Не думаю, что вы настоящий марксист, – сказал я. – Вы просто жаждете поражения Запада. Марксисты, по крайней мере, утешают себя мыслью о единении пролетариата независимо от границ государств, но вы, китайские коммунисты, получаете удовольствие от агрессивного национализма как раз в тот момент, когда мир созрел для того, чтобы его отвергнуть.
– Я ничем не наслаждаюсь. Я просто записываю, – возразил Дэтт. – Но можно сказать, что для Западной Европы, сохранением которой вы так обеспокоены, лучше реальная бескомпромиссная мощь китайского коммунизма, чем ситуация, когда Запад расколется на государства, ведущие междоусобную войну. Франция, например, очень быстро движется по этому пути. Что она сохранит на Западе, если будет сброшена атомная бомба? Мы завоюем, мы и сохраним. Только мы можем создать настоящий порядок в мире, порядок, который поддержат семьсот миллионов истинных приверженцев.
– Это настоящий "1984 год", – сказал я. – Вся постановка дела, как у Оруэлла.
– Оруэлл, – возразил Дэтт, – был наивным простаком. Слабовольный представитель среднего класса, запуганный реальностями социальной революции. Он не обладал большим талантом и остался бы неизвестным, если бы реакционная пресса не увидела в нем мощное орудие пропаганды. Они сделали из него гуру, ученого мужа, пророка, но их усилия ударили по ним самим, ибо долгое время Оруэлл был величайшим из всех союзником коммунистического движения. Он предупреждал буржуазию о необходимости следить за воинственностью, организацией, фанатизмом, планированием мышления, в то время как семена разрушения сеялись их собственными неадекватностью, апатией и бессмысленным насилием. Их гибель в надежных руках: в их собственных. Перестройка – это будет наше дело. Мои собственные произведения лягут в основу нашего управления Европой и Америкой. Наш контроль будет базироваться на их собственных самых насущных потребностях. Неизбежно появится новая разновидность европейца.
– История, – сказал я, – это всегда алиби.
– Прогресс возможен только в том случае, если мы извлекаем уроки из истории.
– Не верьте этому. Прогресс – безразличие человека к урокам истории.
– Вы столь же циничны, сколь и невежественны, – заключил Дэтт с таким видом, словно совершил открытие. – Познайте себя – вот мой совет. Познайте себя.
– Я уже знаю достаточно ужасных людей, – сказал я.
– Вам жаль людей, которые посещали мою клинику. А все потому, что на самом деле вам жаль самого себя. Но эти люди не заслуживают сочувствия. Рационализм – их гибель. Рационализм – это аспирин для умственного здоровья, и, как и в случае с настоящим аспирином, передозировка смертельна. Они попадают в рабство, все больше и больше ограничивая себя многочисленными табу, и в то же время на каждой стадии их путь описывается как величайшая свобода. – Он мрачно рассмеялся. – Дозволенность – это рабство. Но такова всегда была история. Ваша унылая, перекормленная часть света сравнима с древними городами-государствами Среднего Востока. За воротами жестокие кочевники только и ждали возможности наброситься на богатых, вырождающихся жителей городов. И, в свою очередь, кочевники завоевав, поселялись в захваченных городах и сами становились мягкотелыми, так что другие свирепые глаза уже следили за ними из голой каменной пустыни – до тех пор, пока не приходило их время. Так жестокие, сильные, амбициозные, идеалистичные народы Китая следят за перезревшей Европой и Соединенными Штатами. Они принюхиваются, и до них доносится аромат переполненных мусорных бачков, праздных рук, деформированных умов – ищущих и необычных, противоестественных развлечений. Они чувствуют запах насилия, которое пахнет не гневом, а скукой, они вдыхают запах правительственной коррупции и едкой плоти фашизма. Они, мой друг, обнюхивают – вас!
Я, ничего не отвечая, ждал. Дэтт, потягивая свой кофе и бренди, взглянул на меня:
– Снимите плащ.
– Я не остаюсь.
– Не остаетесь? – Он фыркнул. – Куда же вы идете?
– Обратно в Остенд, – сказал я. – И вы пойдете со мной.
– Опять насилие? – Он насмешливо поднял руки в знак того, что сдается.
Я покачал головой:
– Вы же знаете, что вам придется вернуться. Или вы собираетесь оставить все свои досье на набережной, менее чем в четырех милях отсюда?
– Вы отдадите их мне?
– Ничего не могу обещать, – сказал я ему, – но знаю, что вам придется туда вернуться. Выбора нет. – Я подлил себе еще кофе и жестом указал на кофейник.
– Да. – Он рассеянно покачал головой. – Еще кофе.
– Вы не из тех людей, кто оставляет за собой мосты. Я знаю вас мсье Дэтт. Вы могли бы пережить, если бы ваши документы оказались на пути в Китай, а вы – в руках Люазо, но наоборот – нет, вы не переживете.
– Вы ждете, что я вернусь и сдамся Люазо?
– Уверен, вы так и сделаете, – сказал я. – Или всю оставшуюся жизнь будете жалеть, что не сделали этого. Вы вернете всю свою работу и записи и переживете этот момент миллионы раз. Конечно, вы должны вернуться вместе со мной. Люазо – человек, а человеческая деятельность – ваша специальность. У вас есть высокопоставленные друзья, будет трудно осудить вас за какое-нибудь преступление, включенное в свод законов…
– Законы – очень плохая защита во Франции.
– Остенд – это Бельгия, – сказал я. – Бельгия не признает Пекин. Люазо работает здесь только с молчаливого согласия властей. С Люазо очень легко совладать тем искусством ведения спора, которым вы владеете. Люазо боится политического скандала, который может произойти, если человека насильно увезут из чужой страны.
– Вы бойкий. Слишком бойкий, – сказал Дэтт. – Все же риск остается слишком большим.
– Как хотите. – Я допил кофе и отвернулся от него.
– Я буду дураком, если вернусь за документами. Здесь Люазо меня не достанет. – Он подошел к барометру и постучал по нему. – Поднимается.
Я ничего не ответил.
Он сказал:
– Это была моя идея – сделать центр управления на пиратском радиосудне. Мы не подвергаемся досмотру и не находимся под юрисдикцией никакого правительства в мире. На этом корабле мы фактически нация в себе. Так же, как и другие пиратские радиостанции на кораблях.
– Да, верно, – согласился я. – Вы здесь в безопасности. – Я встал. – Мне не следовало ничего говорить, – сказал я. – Это меня не касается, я свое дело сделал.
Я застегнул плащ и благословил мужчину из Остенда за то, что он снабдил меня дополнительным толстым свитером.
– Вы меня презираете? – спросил Дэтт. В голосе его чувствовалась сердитая нотка.