На вечерней заре "Измаил" покинул остров Лебяжий. Четыре часа хода против напористого дунайского течения - и можно приступить к работе.
Еще до подхода к Тополиному острову Черепанов начал одеваться. Натянул на свое крепко сбитое, мускулистое тело шерстяное белье, тщательно разгладил все его складки. Надел плотный, на мягких застежках, вязаный из толстой шерсти комбинезон и меховую курточку на "молнии".
Гойда, не сводивший с ныряльщика взгляда, спросил:
- Зачем столько шерсти?
- Для тепла. Защита от холода. Даже в летней воде можно окоченеть после двух часов работы. Но это еще не все. Смотри!
Черепанов влез в стеганые ватные брюки, затянул поясной ремень. Теперь ему, вспухшему от "сорока одежек", округлому, отяжелевшему, полагалось быть неуклюжим, неповоротливым, а он без всяких усилий, быстро и ловко скользнул в водонепроницаемую, сделанную из эластичной резины оболочку, скомбинированную из штанов, рубахи и капюшона. Широкие браслеты из особой прорезиненной ткани плотно сжимали запястье. На шее точно такое же предохранительное устройство. Браслеты и особый ворот не позволят проникнуть под резиновую оболочку ни воде, ни воздуху, что даст возможность подводному пловцу достаточное время сохранять нормальную температуру тела.
Поверх резинового комбинезона, уплотнившего "сорок одежек", он натянул еще один, парусиновый, под цвет воды и ночи. Это уже была маскировка и защита от всякого рода подводных случайностей - острого корабельного угла, сваи, плывущей коряги, пня, затопленного обломка мачты, ржавеющего на дне якоря.
- Здорово это у тебя получается, Кэп! - удивился Шатров. - В одно мгновение превратился в "лягушку".
- И это еще не все.
Всунул ноги в тяжелые, на свинцовой подошве ботинки, закрепил их эластичными застежками. Удобно приладил на груди кислородный прибор, а на левой руке водонепроницаемые часы, скомбинированные с компасом. Повесил на пояс фонарь, кинжал в чехле. Наконец шумно выдохнул воздух, опустился на кормовую скамейку, положил на колени резиновую маску с огромным стеклянным глазом, с гофрированной трубкой, идущей от кислородного прибора.
- Вот, теперь совсем готов.
- Не понимаю. - Гойда с недоумением смотрел на пловца, задавленного, как ему казалось, громоздким снаряжением.
- Что тебе не понятно, Василек? - спросил Шатров.
- С таким грузом ни одной секунды на воде не удержишься, на дно пойдешь.
- Дунай Иванович, слыхал?
- Слышу.
- Просвети человека, пока еще есть время. Пусть знает, что к чему.
- Можно. Не простой на мне груз навьючен. Хитроумный. Вся хитрость в рубашках, штанах, комбинезонах. В их складках, в рукавах, штанинах, скапливается воздух. Он, как подушка, вклинивается между телом и резиновой шкурой - обогревает и придает плавучесть. Могу лежать на воде со всем своим верблюжьим грузом, как поплавок. Захочешь утопить - ничего не выйдет.
- А как же вы ныряете?
- А на этот случай другая хитрость припасена. Смотри! - Черепанов взял массивный свинцовый пояс, лежавший на корме, показал его Гойде. - Теряю, если надо, плавучесть и по-другому: оттяну на короткое время ворот рубахи от шеи, и водяное давление выжмет из "подушки" через щель между шеей и рубашкой добрую порцию воздуха, утяжелит меня килограммов на двадцать, потянет на глубину.
Впереди, на фоне дунайской воды показались темные тучи, большая и поменьше, - острова Тополиный и Черный.
Переключив мотор на подводный выхлоп, без огней, в полной тишине пробирались к Черному: по глухой протоке, по мелководью, в тени верб и осокорей. Нашли укромную бухточку, застопорили машину.
- Вот там, - шепотом проговорил Дунай Иванович и махнул рукой на реку, где вспыхивал бакенный огонек, ограждающий перекат. Бакен был недалеко, метрах в ста от бухты.
Черепанов поднялся и, держась за ветку ивы, свисавшую над катером, вглядывался в путь, который ему предстояло преодолеть.
- Значит, по эту сторону бакена? - спросил Шатров.
- Метра два ближе к фарватеру. Разрешите выполнять?
- Иди!.. Исследуй и оставь все как есть. Только осторожнее! Черт их знает, какой там сюрприз приготовлен.
- Не волнуйся! Сюрпризы люди делают, люди их и отгадывают.
Дунай Иванович надел резиновую, с теплой подкладкой шапочку, потом капюшон, переступил борт катера и, неуклюже ступая, пошел к дунайскому стрежню. Вода постепенно скрывала его. И вдруг он исчез. Ни всплеска. Ни пятнышка на поверхности Дуная.
Вернулся через сорок восемь минут.
Выбрался на берег, стащил маску, осторожно вздохнул, неторопливо выдохнул, "промывая" свежей струёй легкие.
Шатров и Гойда смотрели на него, терпеливо, ждали, что скажет.
- Эх, курнуть бы!.. - проговорил Черепанов и виновато улыбнулся, открывая сияющие зубы. - Ладно уж, обойдусь.
- Ну, что там? - спросил Шатров.
- Контейнер с винтовой крышкой, а в нем - десятикилограммовые "подрывные рыбки". Прикрепи пару к боковому килю поглубже от ватерлинии - и поминай как звали тот корабль.
- Сколько их?
- Дюжина. И две мины-торпеды.
- Торпеды?
- Малютки. Алюминиевые баллоны, начиненные особой взрывчаткой. Каждый в чемодане спрятать можно. Последнее слово подрывной техники. Газовая камера регулирует плавучесть и затопляемость. Такими "сигарами" можно поднять на воздух мост. Взрываются обычно на дне реки - давление воды усиливает взрывную силу. Управление кнопочное: одна кнопка для камеры затопления, другая для камеры всплытия, третья - для включения часового механизма взрывателя.
Шатров и Гойда переглянулись. Они готовы были задать друг другу десятки вопросов.
- Так, говоришь, в чемодане эти торпеды-малютки можно спрятать? - спросил Шатров.
- Вполне.
- Ну что ж, Дунай Иванович, - сказал Шатров, - раздевайся, отправимся отдыхать.
Через несколько минут катер бесшумно прошел глухой протокой.
"ЦУГ ШПИТЦЕ"
От причалов Регенсбурга отвалила быстроходная, приспособленная к плаванию по рекам и морям, спортивная яхта "Цуг шпитце". Острогрудая, новенькая, с голубыми шелковыми вымпелами на мачтах, она кромсала холодный горный Дунай и бежала вниз, на восток, в сторону Австрии.
Свежий ветер развевал на корме черно-красно-золотое полотнище.
Всякий, кто провожал взглядом залитое солнцем судно, не мог не порадоваться. Сердцу немца милы эти слова: "Цуг шпитце".
Накануне отхода яхты из Регенсбурга в газете "Баварское время" была напечатана фотография "Цуг шпитце", сопровожденная таким текстом: "Самая высшая точка Германии завтра в полдень начнет свое стремительное движение в сторону самой нижней точки великого Дуная - к его устью, в царство пеликанов, лебедей, аистов и камышовых дебрей, туда, где тоннами добывается черная икра. На борту "Цуг шпитце" находятся тринадцать молодых матросов-спортсменов: рыболовов, пловцов, любителей дальних путешествий. Чертову дюжину возглавляет старый дунайский волк. Молодые баварцы пройдут по Дунаю вниз и вверх более пяти тысяч километров, побывают в семи дунайских странах. Зайдут в Черноморский порт Констанцу, в Стамбул. Счастливого вам пути, отважные искатели приключений!"
Ни одного слова правды не было в этой заметке, изготовленной в "Отделе тайных операций".
Пограничная полиция Регенсбурга лишь формальности ради заглянула в судовой журнал "Цуг шпитце", и дала "добро" на заграничное плавание.
В трюме яхты, на подвесных койках преспокойно отдыхали люди-лягушки, не внесенные в список команды. Тайные пассажиры были словаками, венграми, болгарами, румынами, русскими.
Команда "Цуг шпитце" состояла из немцев Федеративной Республики Германии, опытных сотрудников секретной службы, возглавляемой Рейнгардом Геленом, в прошлом гитлеровским генералом, ныне ближайшим помощником "Бизона".
2 августа 1945 года президент США Гарри Трумэн поставил свою подпись под Потсдамскими решениями, В то же время в штабе 7-й американской армии в Висбадене закончились переговоры между представителями американской разведки и фюрером германского шпионского центра в Восточной Европе Геленом. Гитлеровец Гелен, выполняя главный пункт этого соглашения, передал "Бизону" секретный архив и все списки своей агентуры в Польше, Чехословакии, Румынии, Болгарии, Венгрии и других странах.
Среди особо важных персон, которых "Бизон" получил в наследство, выделялся Карл Бард, инженер-гидролог, бывший когда-то членом так называемой Дунайской комиссии.
Теперь Карл Бард возглавил операцию "Цуг шпитце".
Босой, в белом шерстяном свитере, в синих джинсах, простроченных двойным швом, с ковбойскими кожаными нашлепками на задних карманах, стоял он у штурвала и весело поглядывал на проплывающие берега. Волосы на его голове, как это и положено отважному искателю приключений, взлохмачены. Лицо прокалено высокогорным солнцем и ледяными ветрами.
В Турции он когда-то проводил операцию "Галата", в Румынии - "Черная кровь", в Чехословакии - "Влтава", в восточном Берлине - "Камень и стекло", в Познани - "Тонущие звезды".
Среди тех, кто провожал путешественников в дальний путь, находился и заокеанский корреспондент Карой Рожа. Мало кому из американских читателей была известна эта венгерская фамилия. Под этой фамилией и личиной журналиста действовал в Западной Германии и в других странах особо доверенный человек "Отдела тайных операций", по кличке "Кобра".
В Регенсбург он прибыл по личному заданию своего шефа. Ему было поручено проводить "лягушек", пожелать им счастливого пути и счастливого возвращения. Он сделал это и вернулся в заповедник к генералу Артуру Крапсу с твердым убеждением, что все будет именно так, как он говорил в своем напутственном слове.
Белоснежная яхта, подхваченная быстрым течением и движимая сильным дизелем, неслась мимо знаменитого Баварского Леса. Дикие скалы, чахлые горные ели и развалины замков отражались в прозрачных водах Дуная.
Миновав Братиславу, в глухой местности застопорили дизель, спустили на воду две мины-торпеды и двух "лягушек" в полном боевом снаряжении. Торпеды были мгновенно затоплены и поставлены на якоря в пункте, указанном на карте.
"Лягушки" попрощались с Карлом Бардом и поплыли к берегу.
Первая десантная группа была закодирована словом "Пресбург". Пресбургом когда-то назвали Братиславу псы-рыцари, колонизировавшие земли Словакии и Восточной Европы в XII веке.
Вторая десантная операция была произведена на подступах к Будапешту. Третий десант был выброшен в пределах болгаро-румынского Дуная.
Четвертый… о нем мы должны рассказать подробно.
В четвертом десанте был один человек. В картотеке "Бизона" его зарегистрировали шифром: "РОДДН - 1916 +8+8. Б + СВ". В переводе на обыкновенный язык это означало: "Русский. Особо доверенный. Дунайское направление. Рожден в 1916 году, в восьмом месяце восьмого дня. Кличка - "Белый", он же "Священный ветер".
Дед и прадед Дорофея Глебова были волжскими плотовщиками, сильными, храбрыми, честными людьми. В прошлом веке они бежали из царской России на край земли, в придунайские камышовые дебри. Обосновались на острове, где зимовали лебеди, и зажили вольной жизнью рыбаков, охотников. В роду Глебовых не было немощных духом и телом, не было трусов, предателей, лодырей, доносчиков, хапуг, грабителей, поджигателей, убийц.
Рос Дорофей-внук на берегу Дуная, в просмоленной лодке, в плавнях, в нескончаемых рыбачьих походах: дальних, с выходом в море, и ближних - на озерах, лиманах, в протоках.
С 1940 года по 1944-й Дорофей служил в румынском флоте. Не по доброй воле пошел. Под угрозой расстрела за дезертирство. На него надели чужой мундир, считая его, исконно русского, румыном на том лишь основании, что жил он на берегу Дуная, на Измаильщине, которая двадцать два года, с 1918 по 1940 год, была в плену румынских бояр.
В тот день, когда королевская Румыния капитулировала, подводная лодка, на которой служил Дорофей, находилась в Черном море. Командир не вернулся в Констанцу. Он скрыл от матросов, что Румыния вышла из войны, и направился к турецким берегам, где лодка была разоружена, а команда интернирована.
За колючую проволоку плохо проникали добрые вести с Родины. Зато перед клеветой на Советский Союз широко распахивались решетчатые ворота и двери бараков. Лагерные пропагандисты убедили Дорофея, что ему навсегда заказана дорога на Дунай, что он будет расстрелян на месте сейчас же после того, как выяснится, кто он. И потому, когда в лагере появился человек, назвавший себя доверенным "Русского братства", и предложил интернированным помощь, Дорофей принял ее.
Трудовой батальон, куда попал Дорофей, строил автомобильную дорогу на Кипре, бетонировал стратегические аэродромы, расширял автостраду, идущую по африканской пустыне, укреплял берега Суэцкого канала, прокладывал нефтепровод.
Безрадостный труд, чужое солнце, чужая земля, чужой хлеб, чужой воздух, одиночество истощили Дорофея физически и душевно.
Работорговцы из "Русского братства" определили его в монастырский госпиталь. Тут он и попал к вербовщикам американской разведывательной службы. Они явились перед ним под видом спасителей из так называемой "Лиги человеколюбия".
Вылечив, поставив на ноги, они определили его в свою законспирированную школу "Трудовой приют". Размещался он на берегу Тихого океана, в Южной Калифорнии, и содержался за счет "рокфеллеровского фонда".
Процесс воспитания Дорофея Глебова был длительным. В первый год он ухаживал за деревьями приютского сада, изучал английский и регулярно, каждый день, слушал лекции, которые должны были привить ненависть к Советскому Союзу.
На второй год отцы приюта ввели специальные дисциплины: топографию, радиодело, искусство проникновения через пограничную линию, скрытой разведки в тылу врага, умение скрываться под чужим именем.
После окончания школы Дорофея Глебова перебросили в Германию. На высокогорном озере и на Дунае он прошел дополнительный курс обучения.
Еще там, на секретной базе "лягушек", узнав о том, что ему предстоит сделать на Дунае, Глебов решил вернуться к матери, жене, сыновьям. Прийти и сказать, что незаконно перешел границу. Дома, конечно, спросят, где пропадал столько лет, что делал, почему явился глухой ночью?
Ничего не утаит. Правду скажет.
Мать, дети и жена не выдадут его властям. Спрячут или отправят в плавни, где можно жить вольно, не попадаясь на глаза ни пограничникам, ни милиции. Волки и рыси будут его соседями. Да болотная выпь. Ничего! Стерпит до поры до времени.
Уверенность Дорофея Глебова в том, что он не будет выдан властям, имела прочное основание. Дунайские вольные рыбаки издавна ненавидели все, что укладывалось в понятие власть, ненавидели румынских жандармов, бояр, скупщиков из Констанцы и Галаца, шинкарей, налоговых сборщиков. Считалось делом доблести и геройства поиздеваться над примарем, городским головой, над полицейским. Честь тебе, русский рыбак, если ты сорвал трехцветный желто-сине-белый флаг и втоптал его в грязь. Ты вызывал одобрительный хохот друзей и товарищей, если выкалывал сазаньей костью глаза королю Михаю, изображенному на парадных иконописных плакатах. Тебе помогали все рыбаки, когда ты ночью пробирался с контрабандным грузом из гирла Дуная в Черное море. Тебя прятали от королевских пограничников, идущих по твоему следу. Объявленный вне закона, ты мог годами жить в неприступных для жандармов дунайских плавнях. И хлеб, и рыбу, и вино доставляли тебе в тайное убежище друзья. Ты становился богатырем, любимцем дунайского народа, его героем, когда начинал открытую войну с королевской властью.
Тридцатого сентября пограничники Федор Щербак и Михаил Сухобоков приказом начальника заставы Смолярчука были назначены в наряд. Они затаились на берегу Дуная, в густом кустарнике, напротив острова Тополиный. Не сводили глаз с дома бакенщика Уварова, наблюдали за рекой.
Высокие, по-осеннему яркие звезды отражались в Дунае. Темный сырой песок берега сливался с гладью реки.
Хорошо было сейчас на краю советской земли. Уже нет или почти нет ни комаров, этого бича низовьев Дуная, ни удручающей духоты. Нет еще ни дождей, ни промозглых сырых туманов. Золотой перевал с лета на осень. Дышится легко. Воздух хмельной, винный. В садах дозревают поздние сорта яблок. Набирает самый сладкий сок айва. Усыхает на корню камышовая тайга. Черные дунайки с утра до вечера курсируют между островами-бахчами, перевозят на большую землю арбузы, душистые дыни. Виноградари готовятся к уборке обильного урожая: извлекают из прохладных заветных мест дубовые винные бочки, налаживают давильные машины и долбленые из цельного дерева корыта. Скоро на всем побережье Дуная люди перестанут пить воду. Молодое солнечное вино, легкое, как воздух, будет утолять жажду взрослых и детей.
Час за часом отбивал время большой колокол ангорской церкви.
Неумолкаемо, в борьбе за место на воде, галдели перелетные птицы: гуси, пеликаны, журавли, отдыхающие в плавнях перед тем, как совершить перелет в Африку. Только одни лебеди стойко отмалчивались. Глухой ночью, кем-то потревоженные, подали и они свои голоса, затрубили:
- Килль-клии!.. Килль-клии!..
А мгновение спустя послышалось удивительно благозвучное, скрипично-нежное, мягкотрубное:
- Анг!.. Анг!..
И вскоре опять понеслось обыкновенное, грубовато-гортанное:
- Килль-клии!.. Килль-клии!..
Федор Щербак, не отрывая взгляда от реки, прислушивался к пронзительно ясным, чистым, то будто грозно предостерегающим, то радостно призывным, то ликующим крикам лебедей и вдруг подумал: "Лебединый край. Ангора!.. Ангора!.. Наконец-то я понял, почему Ангора есть Ангора. За лебединые песни ее так прозвали".
- Слышишь? - прошептал Щербак.
- Что?… Где?
- Нет, ничего. Показалось. Отбой!
Михаил Сухобоков пренебрежительно махнул рукой на Дунай.
- Я так и думал. Знаешь, Федя, я вот жду нарушителя, а сам твердо знаю: зря томлюсь, ничего не выпадет на мою долю.
- Откуда же у тебя такое твердое знание? На кофейной гуще гадал?
- Опоздали мы с тобой родиться. Не в те времена живем. Теперь лазутчик глухой ночью да еще через дунайскую границу не полезет. Теперь он больше в мягком вагоне со всеми удобствами или в Ту-104 с паспортом туриста в кармане путешествует. Сколько ты служишь на границе?
- Год.
- А хоть одного нарушителя ты задержал?
- Не пришлось пока. Это же очень хорошо, что не идет сюда нарушитель: боится, потому и не идет. Выбирает место полегче, понадежнее, безопаснее. Ладно, помолчи! Потом поговорим.
Так перешептывались пограничники в эту ночь, пока регенсбургская яхта "Цуг шпитце" спускалась вниз по Дунаю.
Она уже вошла в советские воды, миновала Сулинское гирло и спешила к румынской Килии.
Федор Щербак не сводил глаз с Дуная. Темно вокруг, рощи черной ольхи непроглядными тяжелыми тучами давят берега, звезды скрылись в набежавших облаках, а Дунай не мрачнеет, мерцает перламутровой голубизной, почти светится. Вот за это, наверно, он и прозван голубым.
Смотрит пограничник на великую реку, и ему кажется, что она вместе со звездами и луной является источником света на земле.
Дунай для Федора уже давно перестал быть чужой рекой. Породнился он с ней за время солдатской службы, полюбил. Все успел прочитать о Дунае, что достал в городской библиотеке и у книголюбов. Все легенды, все песни о батюшке Дунае записал в толстую тетрадь.