Николай Грищук до войны многое успел познать и увидеть. Рос он в благополучной, интеллигентной семье. Отец - партийный работник, мать - учительница истории. В деревянном особнячке на тихой травянистой улице городка Бутурлиновка часто заводили патефон и ставили пластинки с записями Шаляпина и Собинова, спорили о музыке и литературе, а когда сходились отцовы сослуживцы, то музыку "забивали" политические разговоры. О возможности построения социализма, например, в обстановке капиталистического окружения. Коля уже вступил в комсомол и тоже пытался вставить свое слово. Ну, говаривала мать, пойдет сын по отцовской дорожке.
Но он после школы поехал в педагогический институт и поступил на физмат, чем несказанно обрадовал мать. После института Николай получил направление в одну из школ Ростова-на-Дону, учил ребят физике. Вскоре женился на Павлине Генриховне, учительнице немецкого языка.
Николай уже три года как жил с Павлиной в Средней Азии, служил в особом отделе кавалерийской дивизии, когда случилось это с отцом жены. Тестя, служившего командиром полка на Дальнем Востоке, арестовали за связь с "врагом народа". Дочь незамедлительно была изгнана из школы, зять исключен из партии и уволен со службы. Николай тяжко переживал свалившиеся на него несчастья, но не стал жаловаться, вернулся в Ростов, где снял угол у знакомой старушки, взяли его в ту же школу.
А тут - война. Николая призвали в конце августа. Уговорил Павлинку со Славиком перебраться к его родителям в Бутурлиновку. Получил от нее три письма, а там закружила огненная метель командира взвода управления полковой батареи. Он отступал по пыльным степям до Сталинграда, стоял в обороне, замыкал кольцо вокруг армии Паулюса, наступал.
Эх, если бы поосмотрительней воевать, не зарываться! Полк, в котором воевал Николай, вырвался далеко вперед и попал в окружение под городом Шахты. Артиллеристы отстреливались до последнего снаряда, поступила команда снять замки и прицелы. Николай бросился к пушке. Вздыбило перед глазами черное крошево мерзлой земли - очнулся в плену. Никого из сослуживцев не приметил он, бредя в скорбной колонне на запад.
...Николай скрежетнул зубами и, видимо, застонал от жалости к себе, потому что сосед слева Астахов ткнул его локтем в бок. Николай судорожно выдохнул воздух, успокоился. Ладно, не дознались в лагерях, что был чекистом, состоял в партии, а то бы ему стенка. Доведенный до полного истощения в каменоломнях под Ченстоховой, он безучастно ждал транспорта до крематория, когда мелькнул лучик надежды. В лагерь приехал вербовщик из разведшколы. Крематорий или подписка о сотрудничестве... Его сомнения разрешил сосед по нарам, похоже, участник лагерного подполья:
- Соглашайся, чтобы вырваться отсюда. Только бы оружие заполучить, а воевать за Родину можно где угодно.
* * *
Под потолком зажглась и замигала красная лампочка. Астахов отогнул рукав бушлата и посмотрел на светящийся циферблат швейцарских часов. Было 2 часа 47 минут по московскому времени. Начиналось 17 февраля 1944 года. Надолго запомнит он этот день, который приведет его к крушению всяких надежд, бесславию и забвению.
Одессит Астахов Владимир Михайлович происходил из захудалых дворян, постаравшихся определить сына на казенный кошт. В 1918 году 17-летний воспитанник Сумского кадетского корпуса принял революцию за бунт черни и посчитал патриотическим долгом участвовать в подавлении беспорядков, подрывавших мощь великой Российской империи. Вместе с другими храбрыми юнцами он оказывался то в частях атамана Краснова, то под началом Деникина, куда-то бежал с криками "ура", в кого-то стрелял. Потом все перемешалось и хлынуло мутным потоком в Крым, к Врангелю. Не достали поручика Астахова ни клинки Конной армии, ни штыки 25-й чапаевской дивизии, штурмовавшей Перекоп. Судьба сохранила Астахова для долгих мытарств в чужих городах.
Перекати-полем катался он по эмигрантским лагерям и колониям, пока не осел в Югославии. В тихом и зеленом городке Вращау он брался за любую работу, не имея никакой профессии, кроме военной, вечно нуждался в деньгах. К тому же обзавелся семьей, не получив приданого, на которое рассчитывал. Тесть, дороживший своей репутацией булочник, предлагал зятю заняться торговлей, но необходимой для обзаведенья суммой не снабдил, был щедр лишь на советы и наставления.
Владимир же не терял надежды вернуться в Россию. Эти надежды подогревались при встречах с кадетами-земляками и старшими офицерами корпуса, сохранившими и форму одежды, и монархическое направление мыслей. Поручик Астахов вместе с ними считал, что многострадальная родина, насильственно захваченная большевиками, еще призовет на помощь славную русскую армию. Поэтому охотно вступил в Российский общевоинский союз, объединивший разбросанную по странам и континентам белую гвардию для крестового похода.
Шли годы, а Россия не звала своих "освободителей". Объявленная Советским правительством амнистия вырвала из эмиграции 10 тысяч заблудших нижних чинов, на штыки которых так надеялась белая гвардия. Начались разброд и шатания в кругах эмиграции, Астахов отошел от союзов и землячеств, принял югославское гражданство и смирился со скромным существованием на средства от булочной, доставшейся ему после смерти тестя.
Нападение Германии на Советский Союз Астахов воспринял неоднозначно. Поднялась со дна души подзабытая обида на тех, кто лишил его родины. Вот оно, возмездие! Но, с другой стороны, он не хотел видеть под тевтонским кованым сапогом российскую былую славу и доблесть. Что это было - пробуждение патриотизма? Наверное. Во всяком случае, он с все возрастающей тревогой слушал по радио фанфарные вести о продвижении фашистских войск в глубину России, одобрял знакомых соотечественников, уходивших в подполье и партизаны. Пока Астахов колебался, не решаясь подвергать опасности свою семью, его судьбой распорядился "новый порядок". По мобилизации он попал в немецкое полицейское формирование "Хипо".
Что привело его в разведшколу? Обещание поместья и всяческих благ в оккупированной Югославии после победы "тысячелетнего рейха"? Поверить в такие обещания он, здравомыслящий человек, не мог. Шло лето 1943 года, позади был уже Сталинград, фашистские армии отступали, явно брезжило сокрушительное поражение вермахта. На чьей он стороне в гигантской битве тевтонцев и славян, кому жаждал победы? Твердой позиции Астахов не занял, когда давал подписку на сотрудничество с германской разведкой и соглашался на заброску в тыл Советского Союза. Руководствовался он не политическими и идейными мотивами, а... любопытством. Поручику Астахову страстно хотелось понять, из каких неведомых глубин России поднялись силы, которые перемалывали первоклассно вооруженные армии, каким стал народ, который он толком не знал и не представлял после 1920 года.
Зачем же ты, Астахов, чтобы узнать это и удовлетворить любопытство, летишь в группе диверсантов, вооруженных до зубов? Прежде чем вернуться назад, придется выполнять задание хозяев, нанести как можно больше вреда народу, который тебе любопытен. А если вздумаешь остаться здесь, пострадают в Югославии жена и двое сыновей, как заложники. Господи, в какое положение поставил он себя!
Скрежетнули запоры бронированной двери, из кабины экипажа вышел тот самый носатый увалень, который недавно щелкнул по носу Грищука и чуть не схлопотал автоматную строчку по меховому комбинезону. Носатый скомандовал встать и распахнул люк. С визгом завыла сирена. Парашютисты один за другим сделали шаг в темный провал, все семеро. Следом полетели мешки с грузами.
* * *
Грищук провалился в снег выше пояса, сверху накрыло парашютом. Пока высвобождался от путаных строп и собирал в охапку ускользающий от рукавиц шелк, прошло немало времени. Развязал ушанку, прислушался. Ни звука, кроме стука собственного сердца. Со всех сторон обступали темные деревья. Удачно он приземлился - в прогал между ними.
Где засада, как дать знать своим, что выброска состоялась? Вначале надо собрать в кучу всю группу и обезоружить "беляков", а там видно будет. Он снял заплечный мешок, нашарил в нем круглый фонарик, помигал им в разные стороны. В ответ - ни проблеска, ни звука. Устало присел на скомканный парашют, выгреб из широких голенищ валенок подтаявший снег.
За спиной послышался шорох. Николай вскочил и включил фонарик. К нему кто-то пробивался, размахивая руками, уходя в снег по плечи, тяжело сопя и поругиваясь.
- Не слепи светом, - узнал он голос Астахова, - теперь не собьюсь.
Николай взял на изготовку автомат, но, подумав, опустил. Стрелять, не выяснив его подлинных намерений, не стоит. Да и живыми надо передать диверсантов.
Астахов подгреб к нему, упал в изнеможении, стал хватать рукавицей снег и совать в рот. Отдышавшись, сел, разглядел руку Николая на ложе автомата.
- Давай договоримся, - сказал спокойно, - оружием не баловать. Довольно русской кровушки пролилось в этой войне, куда еще-то?
Николай слушал недоверчиво, но руку с автомата убрал. Незаметно расстегнул пуговицу на бушлате: в нагрудном кармане у него лежал пистолет.
- Ишь как заговорил! - сказал он. - Небось соберетесь все три "беляка" и устроите нам сабантуй. Не затем ли сюда летел, чтобы кровь проливать? Наверняка инструкцию получили ликвидировать нас после выполнения задания? Так вот знай - никаких диверсий не допущу, пока жив, тебе и твоим дружкам рекомендую сложить оружие и сдаться чекистам, которые вот-вот будут здесь.
Астахов помолчал, стараясь найти успокоительный ответ. Да, такую инструкцию руководитель группы Тарасов получил перед отлетом. Цинке советовал сделать это после вызова самолета в назначенный квадрат, чтобы избежать захвата его "недостаточно надежными" членами группы.
- Умный ты парень, - покачал головой Астахов, - институт, слышал, закончил. Должен разбираться. Сюда разве полетит тот, у кого совесть нечиста, кто Русь предал и вредил ей как мог? Возьми наших "учителей" в Вальдлагере - Вильд-Васильева, Скворцова, Кочубея, Челпомбаева... Черносотенцы-монархисты, лакеи гитлеровские. Не-ет, эти на восток не полетят, по ним осина здесь плачет.
Верил и не верил Грищук признаниям Астахова. Всякого навидался в лагерях смерти. Доносчики и провокаторы советскими патриотами прикидывались, на побег подбивали, лагерное подполье пытались нащупать. Вербовщики власовские о святой Руси распинались.
- Допустим, - сказал он, несколько смягчаясь, - летел ты сюда не с камнем за пазухой. А зачем? У меня родители, жена и сын, если война их пощадила. Реки, поля, города и деревни - все свое, родное. А тебе ведь, по правде говоря, - чужое.
Забрезжил рассвет. Стало выделяться крупное родимое пятно на правой щеке Астахова, его руки спокойно лежали на коленях.
- И мне не чужое, - сказал он, помедлив. - Мои дальние и близкие родичи служили Отечеству. Отец, артиллерийский офицер, погиб от германского снаряда еще в ту мировую. Не за Русь ли он жизнь отдал? Мать скончалась от тифа. Меня судьба забросила на чужбину. Вина ли в том моя? Нет, товарищ, такая каша была в гражданскую....
- Стой, Астахов, - возмутился Грищук. - Про кашу говори, а в товарищи не лезь. Святое это слово. - Он поднялся, давая понять, что разговор окончен. - Под эту приметную елку сложим лишний груз и пойдем искать других. Светает уже.
Принялись за поиски. Астахов пошел по своему следу. Грищук взял вправо от места приземления и метров через пять взмок, преодолевая глубокий и сыпучий снег. Петляя меж деревьев, он заметил вокруг одного ствола сор, поднял голову и обомлел. Прямо над своей головой Николай увидел чьи-то ноги в хлопчатобумажных носках и солдатских галифе с тесемочными завязками. Придя в себя, он сделал шаг назад и разглядел человека в рост. Захлестнутый стропами парашюта, с посиневшим лицом, висел Марков, один из трех "беляков" группы. Грищук несмело потрогал его ноги - холодные. Повернул труп и понял, что Марков пропорол бок острым суком, пытался освободиться от него, подтянуться на стропах и, видимо, потерял сознание. Шелестели пропитанные кровью и схваченные морозом галифе, в снегу видны дырки, пробитые теплой кровью. Что делать? Надо позвать Астахова.
Грищук вытащил ТТ и выстрелил вверх. В ответ послышалось:
- Эге-е-ей... Не стреляйте, сдаюсь!
Николай обрадовался. Кто это там, как и он, готов сдаваться?
Из-за деревьев вынырнул вздутый мешок, потом обозначилась голова в шапке со звездочкой, и по скуластому лицу, по круглым серым глазам Грищук узнал Петра Андриянова, старшего сержанта из Чувашии. Знал его плохо, однако успел составить о нем мнение как о прожорливом и хозяйственном мужике. Он подгреб по глубокому снегу, снял шапку и вытер изнанкой потное лицо.
- Эт-та кто висит? - Увидел Маркова и сказал буднично: - Сам, что ли?
После нескольких неудачных попыток Грищук все же забрался на сук, вытянул руку с ножом и перерезал стропы. Сорвавшегося в снег висельника Андриянов стал проворно обшаривать, но отступился после окрика Грищука. Николай снял с Маркова заплечный мешок, сложил в него оружие и документы покойного. Подумал и затолкал бушлат, разорванный сбоку.
- Шапку и валенки поискать? - с готовностью предложил Андриянов. - Сгодятся в хозяйстве.
- Нечего время попусту тратить. Их он потерял еще в воздухе, после рывка. Благодари каптенармуса, что нам с тобой тесные валенки выдал. А то бы в носочках гуляли сейчас.
Они откидали ногами снег от ствола, положили труп и нагребли над ним сыпучий холмик.
Астахов был уже на стоянке. Сидел на длинном мешке из парусины, устало опустив голову на колени. Тому, что нашелся Андриянов, он не удивился, скользнул по нему взглядом и вопросительно кивнул на мешок за спиной Грищука: чьи вещи?
- Маркова, царствие ему небесное, - сказал Грищук, снимая мешок и садясь на него. - Повис на дереве. То ли задохнулся, то ли замерз.
Андриянов повалился в снег, застонал от усталости. Грищук тащил его за собой почти без передышки.
- Все пропадем тута. Может, пожалеем, что не повесились сразу.
Грищук пнул его валенком в бок.
- Заныл, как баба! И Маркова не поминай зря. О покойнике или хорошо говорить, или ничего. Хорошего мы о нем не знаем.
Астахов вскинул голову, собрался что-то сказать, но раздумал. Видимо, доброго слова Марков не заслужил.
В контейнере, который приволок Астахов, оказались спальные мешки и взрывчатка. Другой груз был бы более кстати - лыжи, топор и пила. Пришлось руками-ногами отгребать снег. Очистили площадку до мерзлых травяных кочек. Наложили еловых лап, чтобы не на голой земле сидеть. Сухие сучья для костра обламывали уже в полной темноте, подсвечивая фонариком. Сварили пшенную кашу из концентрата и эрзац-кофе.
После ужина Андриянов забрался спать в "шатер" под столетнюю ель, Астахов и Грищук остались сидеть у костерка. Почему их не обнаружили? Где искать старшего группы Тарасова, радистов Кинеева и Хаджигараева? Мыслимо ли выбираться из леса без лыж, снегу-то выше пояса... Может, оно и к лучшему, что так разбросало ветром парашютистов? Астахов, пока один, не опасен. Как он выберется, если вздумает прихлопнуть Грищука и Андриянова? Если и с Тарасовым чего случилось, то поручик останется один против четырех. Не посмеет настаивать на выполнении задания и возвращении. Да и скрутить его недолго.
- Тарасов откуда взялся? - стал осторожно выяснять Грищук намерения руководителя группы. - Давно ли из России?
Астахов охотно поддержал разговор.
- Покинул родину в двадцатом, как и я, грешный, через Крым. Из морских офицеров. Преподавал в Белграде навигационное дело. Как сюда занесло? Кто в точности знает! Славянская душа - потемки. Я так полагаю - тоска по месту, где пуповину обрезали, в душе у нас, россиян. Кстати, Тарасов родом из здешних мест, с Урала. Детство, рассказывал, провел на берегах Чусовой. Не знаешь такой реки?
Грищук пожал плечами. Не приходилось бывать ни на Урале, ни в Сибири. И мрачный еловый лес был ему в диковинку. Другое занимало его мысли сейчас: опасаться Тарасова или попытаться склонить его к невозвращению в разведшколу "Цеппелина". Тоска по родине - это блажь и чушь. Враг или не враг Тарасов нынешней России - вот что определит дальнейшие действия Грищука.
Астахов завалился на спину, потянулся, глядя в непроницаемую темень февральского неба.
- Первая ночь на родной земле, - сказал он вроде бы искренне. - Сидим в глубоком снегу, не знаем, как выберемся и что ожидает нас. А дышится вольно и широко. Слушай, Николай, расскажи, как жила до войны Россия. Хочу понять, откуда, из какого рога изобилия посыпались танковые армии, которые повернули вспять фашистское нашествие.
Грищук нагнулся к костерку, потрогал развешанные для просушки портянки - они не подсохли, а начали похрустывать от мороза. Завтра, решил он, надо поручить Андриянову костер, чтобы весь день занимался хворостом.
- Откуда? - переспросил он. - Это пока военная тайна, которая ни мне, ни тебе не известна. Но, думаю, не зря такую большую группу, как наша, фашисты забросили именно на Урал. Что касается довоенной жизни, изволь, расскажу.