* * *
В лесной поселок Бревно прибыли в сумерках. Девчат вместе с их командиршей Пашей расположили в протопленном клубе, который остался от действовавшего до войны лесопункта. Широков, Семериков и Зонов остановились в доме лесника. И старый охотник Вогулкин с ними.
Виктор, помня наказ Недобежкина, выставил посты наблюдения. После полуночи выпало дежурить ему в паре с Пашей-фронтовичкой. Дошли до стоявшей возле спуска к реке теплушки. Широков осторожно заглянул в нее через висевшую на одной петле дверь. Сквозь выбитые окна, выходящие на две стороны, надуло снега, под ним угадывались скамейки вдоль стен. В таких теплушках лесорубы зимой обогревались и обедали, точили пилы и топоры. Виктор пригласил Пашу зайти, скинул снег со скамеек.
- Отличный наблюдательный пункт, - шепотом сказал он. - Вы глядите в сторону реки, я - на поселок. Сидеть тут можно. Вас, я заметил, ноги уже не держат.
- Да, - призналась она, усаживаясь напротив. Поставила карабин рядом, полезла в карман за куревом.
- Что у вас с ногами, поторопились из госпиталя?
- Это неизлечимо, - сказала она с хрипотцой курильщика, - пальцы на ногах поморозила, отрезали в медсанбате. А в тыловой госпиталь угодила с воспалением легких. Оклемалась.
- Курить не надо бы на слабые легкие, - посоветовал он.
- Эх, лейтенант, не клевал тебя жареный петух, а я кругом исклевана. Что табак после всех передряг!
Она жадно докурила, притоптала окурок валенком.
- Посмотрели бы сейчас девчатки на свою Павлину Генриховну, любимую учительницу... В белой вышитой кофточке, в лодочках на высоком каблуке. "Анна унд Марта баден" или "Маус, Маус, комм хераус". Любили дети язык Гейне и Гете, стихи их декламировали. А услышали в жизни совсем другое - язык оккупантов, поджигателей и вешателей. Ненависти к врагам надо было учить в школе, не размягчать души будущих воинов.
- Ну, зачем вы так, - не согласился Виктор, - язык тут ни при чем. Не с народом воюем, а с фашизмом. И прекрасно, что уважение к немецкой культуре воспитывали у ребят. Придут в Германию освободителями, не мстителями.
- Вольно так рассуждать в глубоком тылу. Я же мстила и еще не один десяток фрицев отправила бы на тот свет, будь моя воля...
Паша помолчала. Но, видимо, горела душа от пережитого и невысказанного.
- Жила я с сыном в доме свекра и свекрови, учительствовала. Муж воевал под Сталинградом, свекор тоже ушел в политработники, через месяц - похоронка. До нашего городка фронт не дошел, в стороне громыхал. Самолеты с крестами постоянно налетали на станцию: у нас войска выгружались. В тот день бомбежка была особенно сильной. Я вела урок, а окна, заклеенные бумагой крест-накрест, будто хотели рассыпаться. Еле дождалась звонка, побежала домой, в станционный поселок, А вместо домика с голубенькими ставенками - яма глубокая дымится.
Она замолчала, отвернула лицо, хотя в темноте Виктор не мог видеть, какие муки отразились на нем. Полезла в карман полушубка, зашуршала курительной бумагой.
- Шестой годок шел Славику, - продолжала она, сделав несколько затяжек. - Осталась одна на белом свете. Как жить, кого ждать? Пошла в военкомат. Служила переводчицей в политотделе стрелкового корпуса. Навидалась жалких, завонявших от страха пленных. Фотокарточки своих фрау и киндер показывали. Я, мол, не зверь, из порядочной семьи. А то, что детей партизанских в колодец штыком сбрасывал, - так по приказу. Не выдержала я, бросила в морду одному фашисту чернилку-непроливашку. И ушла в снайперы.
Воспользовавшись паузой, Виктор прислушался. Ни стука, ни скрипа вокруг. Потрескивая, догорела цигарка. Паша плюнула на нее и бросила под ноги.
- Успела пригвоздить восемнадцать врагов. Девятнадцатый меня засек, головы поднять не давал. В начале зимы дело было. Снега еще не было, в сапогах на охоту вышла. И - поморозилась, пока до темноты лежала на "нейтралке". Отвоевалась... Пошли, лейтенант, на воздух.
В хождениях и разговорах незаметно прошла ночь. Рассвет застал их в теплушке. Павлина задремала, сидя на скамейке. Виктор боролся с навалившейся усталостью. В заснеженной, промороженной теплушке он вдруг явственно услышал комариный звон. Не во сне ли? Захватил горсть снега, потер лицо. Нет, не спит, а комар уже не звенит, а гудит. Самолет! Он вскочил, растолкал Павлину.
- Летят! Бегите в дом и клуб. Поднять всех, кто с оружием. Сюда, на берег, всех! На лед будут садиться, другой площадки нет. Живо!
Самолет сделал круг над поселком, удалился надолго и вновь показался вдали, снизившись над рекой. От поселка к теплушке бежали Семериков и Зонов, за ними - Павлина с девчатами. Следом трусил Вогулкин с ружьем. В воротах застрял устремившийся на поимку шпионов старый лесник. Старуха его не пускала, тащила обратно во двор.
* * *
На третий день поисков Грищук и Астахов наткнулись на Кинеева, второго радиста. Он лежал на месте приземления, парашют его свисал с цепких сучьев сухой ели. Завидев людей, он тихо позвал их и заплакал.
- Ну, чего ты, - тормошил его Грищук. - Сам нас не ищешь и сигналов не подаешь.
Кинеев поморозил ногу, с которой в воздухе слетел валенок, стоять не мог. Пришлось положить его на парашют и по-бурлацки тащить по снегу. Вблизи стоянки услышали глухой взрыв. Не взрывчаткой ли Андриянов костер там запаливает? Потянули поклажу быстрей. Метрах в ста от стоянки веером разбрызгана земля на снегу, лежит на боку сухое дерево, а кашевар заламывает подряд сучья и носит к костру. Находчив крестьянский сын.
Кинеева положили на свежий лапник к огоньку. Поев горячей пищи, он ожил.
- Думал, все, хана, - говорил он, радостно блестя глазами. - Не видать мне родной деревни, на луга не выходить. Эх, и любил я косить, ребята. Кончится война - ко мне в гости прошу. Мама такой катык приготовит - ложку проглотишь...
- Обязательно погостим, - поддержал разговор Андриянов. - Если, конечно, помилуют чекисты германских шпионов.
Наступило тягостное молчание. Ехидная реплика старшего сержанта вернула всех к суровой действительности.
- Ничего, - нарушил тишину Кинеев. - От своих все можно вытерпеть. Ничего!
К ночи нога у него оттаяла, стала пухнуть. Кинеев кричал от боли и не дал никому заснуть. Утром трое отошли в сторонку посоветоваться, как быть. В больницу бы оттащить, но где она, в какой стороне? Один выход - отыскать рацию и выйти в эфир открытым текстом с просьбой запеленговать группу.
- Тогда так, - сказал Грищук. - Тебе, Андриянов, оставаться с больным, а мы - искать Хаджигараева. Пока не отыщем, не вернемся. Без рации нам всем тут пропадать.
Искали три дня, ночевали в снегу. Кричали до хрипоты, стреляли. Ни звука в ответ. На обратном пути Астахов свернул со следа, завидев отломленный сухой сук. Подобрал его на растопку и обнаружил под соседним деревом полузанесенный снегом труп.
- Эгей, иди сюда!
Рукавицами стряхнули снег с лица. Он, радист. В откинутой руке зажат пистолет. К стволу дерева пришпилена кинжалом записка: "Поморозился, выбился из сил. Рацию не развертывал. Прощайте".
Еще один снежный холмик остался в лесу. Тяжелый мешок с рацией тащили поочередно. Спешили застать Кинеева в сознании, чтобы мог отстучать в эфир сигнал бедствия. А уж они антенну повыше забросят, батареи у костра подсушат.
На стоянке их встретила тишина. Андриянов сидел, сгорбившись, у огня, мешал палкой в котелке, варил "чай" из пихтовых иголок. Устало свалились у костра.
- Спит? - спросил Грищук, кивнув в сторону "шатра". - Лучше ему?
- Лучше некуда, - подтвердил Андриянов, не поднимая головы. - Ничего не болит.
- Умер?
Андриянов помолчал, размешивая зеленое варево.
- Терпежу не стало слушать его вой, отошел за дровами, а он того, дотянулся до автомата.
Не осталось в группе "Ульм" никого, кто мог бы работать на рации.
Старшего группы Тарасова они нашли через две недели. Он долго и трудно полз, поморозив ноги, причем все дальше от их базы. Пошли по следу и наткнулись на труп.
* * *
Широков уложил свое "воинство" в снег по-над берегом. Самолет закончил движение и остановился метрах в ста пятидесяти.
Ясно видны звезды на крыльях и хвосте. Вроде нашей и не нашей конструкции машина - под крыльями прикреплены два обтекаемых ящика. Позднее Виктор узнает про самолет типа Р-5, что это знаменитый партизанский связной, который забрасывал во вражеский тыл наших разведчиков, оружие и почту, вывозил раненых и детей. А в тот миг он лихорадочно думал: "А если это диверсанты? Дорого обойдется ошибка, людей погубим и врага выпустим".
Из-за спины пилота поднялся военный в шапке и белом полушубке с портупеей. Он постоял, подозрительно вглядываясь в тихий берег, вылез на крыло, соскочил на лед и стал открывать засовы на ящиках. Из них вылезли четверо военных с автоматами.
"Пятеро. Нас вдвое больше. Надо брать".
Виктор встал во весь рост, высоко поднял автомат.
- Э-е-ей! Предлагаю сдаться. Бросайте оружие и выходите на берег по одному. Слышите!
Военные мгновенно оказались за самолетом, ощетинились стволами. Старший, который выпускал из ящиков других, сделал рупором ладони:
- Кто такие? Мы из особого отдела Уральского военного округа. Капитан Смолин. А ты кто - Недобежкин?
Виктор смущенно крякнул. Вот показал сверхбдительность. Особисты из Свердловска, Недобежкина знают. Паше он сделал знак отбоя, махнул в сторону поселка.
- Проходите. Свои! - крикнул он, прокашлявшись прилетевшим военным.
Пожилой усач с погонами майора громко бранился на ходу. Смолин вышел вперед, протянул руку Широкову.
- Правильно действуешь. Вы тут на территории своей области. А мы сели без предупреждения. Недобежкин тут? Ты за него? Давай перетолкуем. Не узнал меня? Забыл уже, наверно?
Виктор пригласил его посидеть в теплушке. Смолина он вспомнил. В октябре прошлого года этот капитан приезжал из Свердловска к пермским чекистам за немецким агентом "Ворсиным", который по указанию из Москвы передавался в распоряжение отдела "Смерш" УралВО. Смолин тогда подробно расспрашивал Виктора об обстоятельствах поиска и поимки агента. В теплушке, когда Смолин присел и закурил, Виктор поинтересовался, у них еще "Ворсин" или уже на отсидке. Смолин ушел от прямого ответа.
- Одно могу сказать. Приземлить диверсантов в этом квадрате в какой-то части помог "Ворсин". Правда, они еще где-то в пути, но нас врасплох не застанут. Встречу мы им обеспечим.
После завтрака Виктор определил девчат в парные дозоры и секреты, на себя взял наблюдение за берегом. У Смолина поинтересовался запасом горючего в баках самолета.
- А что? - пошутил капитан. - Хотел бы слетать в Пермь и поцеловать свою ненаглядную?
- Не до того, - сказал Виктор, преодолев смущение. Ненаглядной у него пока не было. - Полетать бы над квадратом. День ясный, далеко видно. Парашют мог на дереве зависнуть, следы в снегу, костер.
- Это вещь! - одобрил идею Смолин. - Но давай подождем Недобежкина.
Аэросани подкатили к обеду. Недобежкин тоже поддержал предложение Широкова и, пользуясь правом начальника, полетел сам.
С воздуха ничего подозрительного обнаружено не было. К вечеру особисты улетели в Свердловск. А в поселок Бревно через сутки прибыла своим ходом рота лыжного батальона из Запасного полка. Предстояло прочесывание горнолесного массива.
* * *
- Здесь 715-й... Где 319-й? Прием...
Снова и снова мощная радиостанция "Цеппелина" из-под Кенигсберга вызывала на связь радиста группы "Ульм". В группе, между тем, некому было включить портативную радиостанцию "Лист" и покрутить стрелку по шкале настройки.
- Где мы находимся? - в который раз вопрошал Астахов и не получал ответа.
Они сидели мартовским вечером вокруг тощего костерка. Астахов развернул на коленях карту, обнаруженную в документах старшего группы Тарасова, подбросил на угольки сухую ветку. Пламя осветило заросшие, с заострившимися носами и запавшими глазами лица Грищука и Андриянова, хмуро и безразлично молчавших.
- Километров на пять от базы уходили, - размышлял Астахов, - и все лес и лес, никакого тебе поселка по названию Бревно. А на карте, глядите, лесов почти нет. Ничего не понимаю.
Грищук пригнулся к огоньку, взглянул на карту.
- Или врет она, или выбросили не туда. Никто здесь нас не ищет и не найдет, самим надо выбираться. Завтра, как только рассветет...
- Хорошо, - согласился Астахов. - Но далеко ли уйдем? Снег раскиснет, он уже сейчас влажный. Валенки расползутся. Отыскать бы сначала контейнер с сапогами. И с тушенкой. Петр сварил на ужин последний брикет.
- Как! - удивился Грищук. - Пожрали все энзэ, за семерых управились?
Андриянов сосредоточенно щупал пальцами подошву валенка - скоро прохудится.
- Все начисто поели, - сказал он, не отрывая глаз от валенка.
С утра порешили отправиться на поиски пропитания. Ночью застучал по веткам первый дождь. Грищук проснулся от того, что на висок падали одна за другой тяжелые капли. Вылезать в сырость не хотелось. И вообще это собачье прозябание надоело. Кончалась всякая еда, через пару дней ног не поднимешь. Да и куда выбираться, для чего? Поскорей сунуть голову под трибунал и получить полагающийся срок. Никому из них воля не светит. Постой, а что светило в плену, кроме полного истощения и смерти, смерти безвестной, неотомщенной?
Вспомнил слова Астахова, сказанные как-то по-будничному: "Как бы сладко ни жилось на чужбине, а косточкам русским покойней всего в родной земле". Не настала ли пора сложить косточки в этом лесу и оставшимся троим? Лежат уже четверо под снежными холмиками, никогда не найдут их близкие и родные. Мать и жена Хаджигараева, например, так и не узнают, что их "без вести пропавший" сын и муж не разорван на куски вражеским снарядом и не утонул при форсировании реки, а живым вернулся на родную землю и умер в глубоком тылу, в уральской тайге.
К утру снег в лесу напитался водой. Андриянов, с молчаливой покорностью меся снежную кашу, пошел искать сучья для костра. Астахов, устроив на коленях командирскую планшетку Тарасова, чертил на листе бумаги какой-то план. Грищук вспомнил о запасах патронов и взрывчатки, вытряхнул их из прорезиненных мешков. Мешки примерил и натянул на валенки, перевязал парашютными стропами.
- Чем не калоши! - полюбовался он своей работой. - Примеряй, кончай рисовать.
- Гляди сюда, - пригласил Астахов, - вот примерно точки приземления группы, тут я нашел мешок со взрывчаткой. Теперь понял, где надо искать?
Как не понять! Они-то ходили вокруг точки приземления Грищука, искали на авось. Самолет же, оказалось, во время выброски летел строго на север, а не на восток, как они предполагали. От первого мешка на север надо идти.
- Пошвыркаем кипяточку и пойдем. Где костровой?
Андриянов подошел, буровя снег разбухшими валенками, заматюкался.
- "Беляку" сделал калоши, а своему, советскому товарищу - погибать? Пускай он дрова таскает, у меня ноги в воде...
- Темнота! - рассердился Грищук. - Переобуйся в сухое. Спальный мешок распластай, бурки себе сшей, непромокаемые.
Астахов деликатно смолчал. Он взял из кучи брусок взрывчатки и пошел искать сухостоину, чтобы завалить на дрова.
- А насчет "беляка" ты брось, - продолжил Грищук, когда Астахов ушел. - Он не враг нашей общей родине. Фашисты на то и рассчитывали, чтобы мы тут друг другу не доверяли и грызлись, как пауки в банке. Понял? Он сопливым кадетиком в эмиграцию махнул. Ты - из раскулаченных. Ладно, не оправдывайся. Будут над нами подлинные судьи, им и решать.
Заполнив желудки противно горьким от пихтового навара кипятком, Грищук и Астахов снарядились в дорогу. Пока держат ноги, надо найти проклятые контейнеры, подкормиться, переждать распутицу.