– Да тут не заковыка, Роман Андреевич, тут ситуация весьма неприятная. Что-то надо предпринимать, или вся советская делегация станет посмешищем в глазах союзников.
– О как! – Руденко почесал пальцем большие ранние залысины.
– Как известно, полковник Косачев, давно уже вовлек в сожительство нашу молодую переводчицу Лидию Корзун. Об этом шепчется вся наша делегация. Что-то разнюхали иностранцы, скоро об этом начнут писать – вот чем занимаются русские на процессе века…
– А может, она сама в него влюбилась? – пожал плечами Руденко, который терпеть не мог заниматься такими делами. – Мы же не знаем.
– Во-первых, там не любовь, а принуждение к сожительству, – жестко сформулировал Филин. – А во-вторых, дело зашло слишком далеко.
– В смысле?
– Лидия Корзун забеременела.
– От он пакостник! – взорвался Руденко. – Так отправить ее немедленно в Москву! Этого нам еще тут не хватало!
– Поздно.
– Что значит поздно? Путь летит домой и там рожает!
– Дело в том, что Косачев принудил ее сделать аборт, что, как вы знаете, запрещено советскими законами.
– Да знаю я закон! Он что – с ума сошел?
– Не думаю. Просто решил, что ему теперь все дозволено и все сойдет с рук.
– Ну, это он зря так думает. Смерш, конечно, это Смерш, но всему есть границы! А этот аборт, он сам что ли его делал? Я думаю, ни один наш врач на это бы не пошел.
– Он к нашим врачам и не обращался. Его сотрудники нашли немца-врача и отвезли к нему Лидию Корзун. Операция прошла неудачно. Судя по всему, в организм Корзун занесена инфекция. Она сейчас очень плоха. С каждым днем состояние все хуже. Но Косачев не пускает к ней врачей, боясь огласки. Выставил у дверей комнаты охрану. Если Корзун умрет, можете представить, что нас ждет…
– Этого нам только не хватало! – вскочил Руденко. – Нет, он видно совсем с глузду съехал!
– Ситуация скверная, – подвел итог Филин. – По законодательству СССР, запрещающему аборты, Корзун надо отдавать под суд. Мы, правда, не в Союзе, но…
– Ты советуй, Сергей Иванович, что делать! Советуй! – тяжело вздохнул Руденко. – А законы это уже по моей части.
– Я думаю, их надо обоих из Нюрнберга убирать. Корзун доставить в больницу в советской зоне, лечить, а вот с Косачевым сложнее… Смерш нам с вами не подчиняется. Но и держать его тут дальше нельзя. Он ведет себя совершенно неподобающе. Это бросает тень на всю советскую делегацию. Представляете, как это подадут западные газеты?
– Представляю. Очень даже хорошо. Но сами мы с тобой отправить его в Москву не можем! А отозвать его может только сам Смерш, вернее, Абакумов.
– Но терпеть дальше эту ситуацию нельзя, – стоял на своем Филин. – Корзун очень плоха, нужны лекарства и новая операция. Девушку нужно спасать.
– Действительно, терпеть такое мы не можем, – согласился Руденко. – За девушкой я вышлю свою машину и моего охранника – их остановить не посмеют. Пусть они сразу везут ее в аэропорт и – в советскую зону. Не дай бог помрет!.. Сергей Иванович, а ты отправь с моей охраной своего парня. И пусть все делают аккуратно, чтобы никто ничего не знал и не заподозрил. Еще нам не хватало стрельбы среди своих. Ты представляешь, что тут поднимется?
– Вполне, – кивнул Филин. – А что с Косачевым будем делать? Ведь он начнет мстить – с него станет.
– Ну это мы еще посмотрим. Ишь разошелся, кобели-на!.. На днях сюда прилетает прокурор Союза Горшенин, и я доложу ему о создавшейся ситуации. Он может напрямую переговорить с Абакумовым. Хоть мы и за границей сейчас, а нарушать советские законы и тут не позволено. Вот такой у нас будет аргумент. Очень даже весомый.
Руденко походил по кабинету, что-то бормоча себе под нос. Филин достал из папки, которую держал в руках, бумагу.
– Роман Андреевич…
– Что, еще кто-то забеременел? – скривился Руденко.
– Пока вроде нет, – успокаивающе улыбнулся Филин. – Мы получили по своим каналам информацию о том, как американский обвинитель готовится к допросу Геринга. Хотел вас ознакомить.
– Ну, интересно! Что там наш заокеанский коллега удумал?
– Они много работают с Герингом. В частности этим занимается доктор Гилберт.
– Есть такой.
– Еще недавно Геринг, кажется, был занят одной мыслью – тянул время, пытался увильнуть от ответственности и строил из себя невинную овечку. Видимо, в последнее время с ним произошли определенные перемены. Тюремный парикмахер рассказывает, что Геринг все чаще использует в своих высказываниях об американцах исключительно непечатные выражения. Он уверен, что сумеет поставить на место "какого-то пропитавшегося виски американского провинциального юристишку".
– Это он о Джексоне так? – поразился Руденко. – От ведь бисов сын!
– Этот человек, который не мог жить без наркотиков, сейчас явно осмелел. Строгая тюремная жизнь явно пошла ему на пользу. Он снова способен анализировать, размышлять, предпринимать неожиданные, дерзкие ходы. Знаете, как назвал его один из адвокатов сейчас? Это опять полный сил "Mordskerl"!
Руденко вопросительно посмотрел на Филина.
– "Mordskerl" – по-немецки значит молодец, сорвиголова. В общем, я думаю, Джексону придется трудно. И потребуется наша помощь.
– Ну что ж, откроем второй фронт, – усмехнулся Руденко. – Сколько раз во время войны мы приходили на помощь, когда немцы наступали им на хвост.
– Доктор Гилберт снабдил Джексона углубленным анализом личности Геринга. Где он рассказывает о его сильных сторонах, тактике защиты и наиболее уязвимых местах. В общем, американский психолог характеризует Геринга как агрессивного экстраверта. Как человека без духовных интересов, заботящегося только о личном благополучии. Геринг – бессердечный и циничный прагматик. На процессе он будет доказывать, что был против войны с Англией и за спиной Гитлера стремился к переговорам. План "Барбаросса", план нападения на Россию, он будет называть преждевременным. Он будет пытаться выступать в роли героя, честного патриота и образцового офицера, верного своему воинскому долгу.
– Ну-ну, пусть попробует.
– Дыр в хорошо продуманной защите Геринга две – зверства нацистов, которые он поддерживал, и его собственная неуемная алчность и стремление к обогащению. Он будет упорно отвлекать внимание на другие менее опасные для него лично обвинения. Например, будет проводить параллели между действиями нацистов и действиями других государств. Следует постоянно задавать Герингу жесткие и конкретные вопросы, чтобы не позволять ему уходить в бесконечные абстрактные рассуждения.
– Ну что ж, советы грамотные. Посмотрим, как Джексон сумеет воспользоваться ими, – сказал Руденко. – Со своей стороны, я думаю, нам надо подготовить для Геринга и других несколько сюрпризов. Таких сюрпризов, к которым они будут не готовы – ни умственно, ни морально. И такие сюрпризы у нас для них есть.
Руденко довольно потер руки.
Постскриптум
"Еще 15–18 декабря 1943 года в Харькове, только освобожденном от оккупации, открылся судебный процесс над немецко-фашистскими преступниками. Невелики были чины этих рядовых палачей Третьего рейха, и совершенные ими злодеяния были лишь частью той чудовищной цепи преступлений, о которых впоследствии узнало человечество. Но это был первый суд над фашизмом, ставший историческим прецедентом, – впервые в мировой практике судили за преступления против человечности…
Процесс освещали советские и зарубежные СМИ, в том числе лондонская "Таймс" и "Нью-Йорк таймс", "Санди экспресс" и "Дейли экспресс", радиовещательная компания "Колумбия". Советскую прессу на процессе представляли Алексей Толстой, Константин Симонов, Илья Эренбург, Елена Кононенко и Леонид Леонов.
Еще далека была Победа, еще долгих 705 дней оставалось до открытия Нюрнбергского процесса, когда в Харькове, пережившем 22 месяца оккупации, прозвучали суровые слова о неотвратимости расплаты за чудовищные преступления. Слова, которые с нетерпением и надеждой ждал весь мир: "Встать, суд идет!""
Из материалов о первом в истории процессе над нацистскими преступниками в харьковском Музее Холокоста
Глава XVI
Без глупостей, полковник!
Чернявый и смуглый сержант Гросман, один из охранников Руденко, был совсем молод, расторопен и, судя по ухваткам, большой хитрован. Он сидел рядом с водителем Руденко и постоянно вертел головой, морщил нос, хмыкал, и явно хотел поговорить с Ребровым, который по-начальственному устроился на заднем сиденье, но не решался.
– Тебе сколько лет, сержант? – спросил Ребров.
– Двадцать два, товарищ… Простите, не знаю вашего звания…
– Денис Григорьевич меня зовут. И откуда ты?
– С под Одессы.
– С под Одессы, – улыбнулся Ребров. – Давно воюешь?
– С сорок второго года.
– Ого! Да ты ветеран.
– Я с 1943-го в полковой разведке, командовал взводом. До Берлина дошел, даже на Рейхстаге расписался.
– А как сюда, в Нюрнберг попал?
– Да очень просто. Вызывает меня как-то начальник политотдела дивизии и говорит: от нашей дивизии на Нюрнбергский процесс, где будут судить главных гитлеровских преступников, решили направить для охраны советской делегации тебя, товарищ Гросман. Я и растерялся… Говорю, а почему я? Может, кого другого? А мне полковник в ответ: я бы на твоем месте туда рядовым поехал. И вообще, это приказ. Так что иди к портному, сошьют тебе новую форму, чтобы ты соответствующим образом выглядел.
– Видать, лихим ты разведчиком был, сержант, раз тебя одного из целой дивизии выбрали.
– Командиры не жаловались.
– А стреляешь ты как?
– Подходяще. Если в мишень, то девятка, редко восьмерка…
– И пистолет у тебя всегда с собой?
– А как же? Я же товарища генерала охраняю.
– Ну, это все знают… А пистолет ты, сержант, не доставай, потому что стрелять нам ни в коем случае нельзя… Там все свои будут. Ну, вот вроде и приехали…
Они вошли в большой четырехэтажный дом, поднялись на второй этаж, остановились перед дверью нужной квартиры.
– Значит так, сержант, объясняю задачу, – проинструктировал Ребров буквально бившего копытами от нетерпения Гросмана. – Нам надо забрать больную девушку и отвезти ее сразу на аэродром, чтобы отправить в Берлин… Дело простое, но рядом с ней наш офицер, которому поручено никого к ней не пускать. Еще раз повторяю – наш с тобой товарищ. Так что действовать надо спокойно и деликатно.
– А если он?
– Постараемся убедить его.
– А если не получится?
– Тогда аккуратно нейтрализуем. Только очень нежно, по-семейному… Это я беру на себя. Ты страхуешь, понял? Главное не дать ему сдуру стрелять…
Ребров позвонил. Через какое-то время из-за двери раздается суровый голос.
– Кто там?
– Свои, командир, – спокойно Ребров. – Мы прибыли по приказу генерала Руденко. Знаешь такого?
– А чем подтвердите?
– Со мной его охранник сержант Гросман.
Дверь приоткрылась. За ней стоял старлей с круглым мальчишеским лицом сурово нахмуренным. Руку он держал на расстегнутой кобуре. Что Реброву совсем не понравилось. Парень выглядел усталым, явно нервничал и на взводе мог натворить дел.
– В чем дело?
– Ты нас узнал старлей? Вот сержант Гросман из охраны генерала Руденко, – Ребров кивнул в сторону Гросмана, который грамотно занял позицию не за спиной Реброва, а на шаг в стороне, что давало ему возможность быстро действовать самому, если дело дойдет до столкновения. – Узнал?
– Узнал, – кивнул сбитый с толку несчастный старлей.
– У нас приказ генерала Руденко немедленно отвезти больную Лидию Корзун в больницу. Как она?
– Бредит. Жалко девчонку. Но у меня приказ полковника Косачева: никого к Корзун не пускать… Никого.
– Даже от генерала Руденко?
– Про товарища генерала мне ничего не говорили, – насупился старлей.
– Ну и что делать будем, командир?
– Без личного приказа товарища полковника не имею права никого к ней допускать.
– А у нас приказ генерала, – развел руки Ребров.
Старлей яростно мотнул головой.
– Ищите товарища полковника. Без него не могу. У меня приказ – стрелять на поражение, если кто…
Ребров вдруг ткнул пальцем в спину старлея.
– Она встала!
Офицер обернулся. Ребров стремительно одной рукой закрыл ему рот, а большим пальцем другой нажал на шею чуть пониже уха. Старлей все-таки попытался выхватить пистолет из кобуры, но Гросман, одним кошачьим движением бросившись вперед, перехватил его руку. Вдвоем они внесли обмякшего офицера в коридор, аккуратно посадили на стул.
– Ловко вы его, – сказал Гросман с горящими глазами. – Надолго он вырубился?
– Минут через десять придет в себя, поднимет шум… Времени у нас в обрез.
Они вошли в небольшую комнату, где на кровати лежала худенькая девушка с запекшимися губами. Глаза ее были закрыты. Ребров легко поднял ее на руки и быстро направился к выходу. Гросман схватил висящее на деревянной вешалке пальто и помчался следом.
Самолет уже взмыл в воздух, когда прямо на взлетную полосу вылетели два автомобиля. На ходу из них выскочили полковник Косачев и три офицера Смерша. Косачев бросил взгляд на пропадающий уже в небе самолет, потом в бешенстве повернулся к стоящим чуть в стороне Филину и Реброву. Некоторое время они стояли друг против друга молча, а потом рука Косачева потянулась к кобуре…
– Держите себя в руках, полковник, – спокойно сказал Филин. – Давайте без глупостей. Какой пример вы подаете своим офицерам?
В этот момент из машины Руденко, стоявшей тут же, выскочили Гросман и водитель и рванули в их сторону. Подбежав, встали рядом с Филиным и Ребровым.
Косачев, не сказав ни слова, развернулся и сел в машину. За ним отправились его офицеры. Проводив взглядом отъехавших, Филин спокойно сказал:
– Ну, вот и все.
С улыбкой посмотрев на разгоряченного Гросмана, одобрительно сказал:
– А вы, сержант, молодец! В самый нужный момент появились.
– Мы же фронтовики, товарищ генерал, нас не проведешь, – довольно шмыгнул носом Гросман. – Свое дело знаем.
– Вижу. Скажу генералу Руденко, что охрана у него подходящая.
Филин повернулся к Реброву.
– Да, а мы с тобой завтра летим в Берлин, оттуда в Москву.