Я всегда любил цветы, растения и всякую природу. Я их взял с собой. Кто идет с цветами, того полицаи никогда не загребут. Ни за что! Вы ж понимаете, у мужика с оружием букета цветов в руках не бывает. Тем более если он убил. А мне двадцать годков, только с моей рожей ни одна баба от меня цветов не примет, кроме моей матери. Вот я их ей и подарил. Перед входом под фонарем хорошо посмотрел, не осталось ли где пятнышка крови. Нигде ничего - вот и клево.
Мать взяла цветы молча. Я видел, она глазам своим не верила, не понимала - может, спит. Наверное, в тот день она точно решила, что я с ума сошел. Мы поужинали, поговорили о разных делах, так и вечер прошел. И все. А ночью со мной случился приступ - хоть сдохни, такого еще не было. Я правда думал, что помру.
Мать из дома вышла. Так хоть лучше. Какие-то люди ходили по комнате, а на меня не смотрели. Ворочали всю мебель, чтобы отобрать у меня бритву. Я на них ору, хочу их поймать, а они ходят себе, будто меня и нет. А тот говнюк из кабриолета держится обеими руками за горло и кровь между пальцами брызжет. И так всю ночь - никак этот кошмар не кончался, и я ничего не мог сделать с теми людьми.
Утром мать вернулась, от нее перегаром несло. Она видела, что со мной, но ничего не сказала. Я заперся в ванной, глянул чуть-чуть в зеркало и совсем отпал. Понять не мог, кто там, сам себя не узнавал. Какой-то незнакомый парень с тощим лицом, безумными глазами, а из носа идет кровь. Ни за что больше не хочу видеть себя в зеркале. Там меня больше и нет.
Через час я вышел из ванной, держался за стенки, чтоб не упасть. Сил никаких не было, я рухнул на кровать и тотчас уснул. Только в восемь вечера открыл глаза. На кухне мать сидела на своем месте и ужинала. Тишина свинцовая. Напротив стояла моя тарелка, а рядом газета, сложена пополам, и одна статья обведена красным, чтобы я не пропустил. А там про "ужасную гибель" агента по недвижимости, "варварски зарезанного" в городском подземном паркинге. Я все виду не подавал, прочел статью до конца. Лучше всего там были две последние строчки. Легавые с журналистами установили, что покойник делал в последние полчаса. Заходил, говорят, за покупками и купил цветы жене. Цветы не обнаружены. Я не знал, что сказать, только очень ржать хотелось.
А мать не орала, только буркнула: "Бери свое барахло и вали отсюда, и чтоб я тебя никогда больше не видела. Ни-ко-гда". Это она так отчеканила, чтобы я понял. Я усек, не боись.
Съел хлеба с сыром и пошел. На плечах рюкзак, весит два кило, а там вся моя жизнь за двадцать лет - на десять лет по кило, стало быть. Тетрадки мои лежали в другом месте, за них я не боялся. Мать курила одну за одной за домом, чтоб меня не видеть. Я пошел к ней в комнату, грохнул ногой со всех сил по платяному шкафу и взял все-таки тот конверт: большой, коричневый, толстый, перевязан веревочкой, а там письмо и еще всякая хрень. Когда совсем ушел, свистнул, не оборачиваясь, подозвать Тома - давно уже его не видел. Что этот пес хочет, то и делает!
Пяти минут не прошло - слышу, она орет так, как никогда не орала. Как безумная! Стало быть, увидела, что шкаф вскрыт. Я пошел скорей, было темно. Понимал, что она выскочила на крыльцо. Только она не знала, в какую я сторону пошел. Я и свалил. Смешней всего, что открыл я этот конверт только лет пять спустя. А то все было бы совсем по-другому.
Глава 19
Четверг, 14 августа 2003 года.
Полицейский внимательно перечитывал на экране компьютера только что принятое им заявление. Местами исправлял опечатки. Машинально посмотрел на стенные часы напротив: 9.20. Это был первый за сегодня клиент, как полицейские с сарказмом называют жалобщиков. А тот, кто сидел напротив, докучал ему с восьми утра - пришел в квартальный участок к открытию. Явился с сумкой на колесиках, чтобы покончить со своим делом и пойти за покупками.
- Так. Я перечитал ваше заявление. Это просто для учета - не официальная жалоба, но у нас будет какая-то бумага, чтобы войти в контакт с другим лицом и постараться уладить спор. Идет?
Старичок перед ответом прокашлялся. Он побаивался полицейского, хотя тот и разговаривал с ним вполне благожелательно.
- Да, хорошо. Но он же будет знать, что это я к вам приходил. Это мне чем-нибудь грозит?
- Знать он, конечно, будет, ведь мы с вашим заявлением к нему и придем. Но вам ничего не грозит. Это не кино, ничего не бойтесь, у нас каждый день по пятьдесят таких скандалов.
Полицейский еще раз прокрутил текст заявления на экране.
- Итак, излагаю суть. Один экземпляр останется у вас. Ваше имя Анри Лестрад, родились в 1923 году в Шатору, пенсионер, проживаете в доме № 17, Будапештская улица, Париж, Девятый округ. Вы ставите нас в известность, что от вашего соседа сверху, господина Оливье Эмери, исходит шум, являющийся причиной вашего пробуждения, что происходит ежедневно в 6.00 утра. Несколько дней назад вы встретили его на лестнице и обратились с просьбой прекратить или уменьшить шум. Он ответил согласием, однако изменений не произошло. Вы обращаетесь в органы полиции, чтобы мы урегулировали отношения между жильцами с целью прекращения неприятного для вас поведения. Все правильно?
- Совершенно верно. Так вы пойдете к нему? Когда? Вы мне скажете?
Анри Лестрад сидел с авторучкой в руке, но не хотел подписывать заявление, не задав еще несколько вопросов. Про себя он жалел, что пошел сюда. Но жена, доведенная до исступления соседским шумом, настояла. Каждый вечер она твердила: "Вот увидишь, опять нас разбудит этот эгоист. Он даже не думает о том, что внизу живут пожилые люди". А утро в шесть часов начиналось с непременного: "Вот видишь, я же говорила". Господин Лестрад больше не мог выбирать между женой и соседом и однажды утром решил наконец пойти в полицейский участок.
- Это не преступление века, - улыбнулся полицейский. - Может, мы положим заявление к нему в почтовый ящик, может, если время будет подходящее, зайдем и в квартиру. Вы не беспокойтесь, все будет хорошо.
Анри Лестрад, немного утешенный, ушел, а полицейский, принявший заявление, поручил уладить это дело двум молодым патрульным, служащим в полиции месяца три.
- Пойдете к нему часов в семь вечера. Может, он будет дома. Если нет - оставите заявление в ящике.
Один из новичков прочитал заявление.
- Прикольная история!
- Вот за тем туда и пойдете - поучитесь на простом. Ваше дело - погасить страсти, дать понять тому типу, что внизу живут старики, ну и так далее.
- О'кей, понятно. А может, это от жары люди стали такие нервные. И так не спят, а тут еще сверху шум.
Придя к себе в кабинет, судебный следователь Николя Тарнос первым делом позвонил в тюрьму, где находился Жан-Пьер Бриаль. С тюремным персоналом он был хорошо знаком: в этой тюрьме часто сидели его подследственные.
После вежливых банальностей с директором тюрьмы о жаре и о том, что камеры переполнены, следователь перешел к делу Жан-Пьера Бриаля.
- Вчера вечером Бриаль был у меня в кабинете. Мне показалось, за последний месяц он сильно растолстел. У вас что, завелась трехзвездочная харчевня или просто повар поменялся?
- Ничего не менялось, - засмеялся в ответ директор. - Но вы точно подметили, Бриаль жиреет. Он практически весь день напролет лежит, спортом не занимается, обжирается хлебом, сладостями и газировкой.
- Интересно. Он что, в депрессии?
- Нет, вряд ли. Он какой-то от всего отстраненный. Коридорный надзиратель говорит, он подробно записывает свои сны, а потом анализирует. Однажды надзиратель заглянул к нему в тетрадки, когда того не было в камере.
- Довольно оригинальное поведение. Интересные сны?
- Я один глянул - скорее сказал бы, это странно. Хорошо изложено, прекрасный почерк, гладкий стиль. Изучает свои сновидения, иногда вспоминает детство, а вот об убийствах, в которых обвиняется, - ничего.
- Это уж было бы слишком хорошо. Как вы думаете, он знает, что его тетрадки читают?
- Несомненно. Он сперва кажется немножко не от мира сего, но раза два так на меня глянул, что призадумаешься. А когда поразмышляешь, становится не по себе.
- Да, правда, не очень вяжется с тем, что он себя аттестует простым работягой. И наверняка образцовый заключенный, все тюремные правила знает и исполняет.
- Если бы все были такие, в тюрьме было бы полное спокойствие.
- Видимо, да. Но меня больше интересует, как он ведет себя на воле.
* * *
Мистраль явился на службу в 8.00 в дурном расположении духа. Перед отъездом он через силу перекинулся с женой парой слов. Она между тем воздерживалась от разговоров о состоянии его здоровья, которое из-за недосыпа становилось все хуже. Одна бессонная ночь тянула за собой другую.
Кальдрон, как обычно, был в кабинете уже в семь. Каждый день, в том числе в отпуске, он вставал в половине шестого. Час спустя насыпал коту в кормушку сухого корма, наливал большую миску воды и уезжал. Жена просыпалась, когда он выходил из квартиры. В кабинете первой его заботой было накормить золотую рыбку. Он брал крохотную коробочку и постукивал о край аквариума, высыпал туда порошок с противным запахом.
В одну секунду Кальдрон оценил, в каком состоянии находится Мистраль, и ничего не сказал. Они почти не говорили друг с другом, но согласились, что "здешний кофе в такое время пить невозможно" и пошли в бар неподалеку от площади Сен-Мишель.
- Жара как будто на спад пошла.
- Да, вот и хорошо. Что сегодня на этот счет болтают газеты?
Кальдрон открыл "Паризьен", лежащую на стойке и уже затрепанную - видно, другие посетители тоже его листали.
- Статей о жаре много. Вчера был введен в действие Белый план. "Протаскивают" министра здравоохранения за плохое руководство в кризисной ситуации. А так ничего особенного. Вот только есть заметка о нашем тройном убийстве и врезка от адвоката Бриаля: тот орет об аресте невиновного и смешивает с грязью полицию и следствие.
Кальдрон говорил об их делах как-то совсем равнодушно. С Мистраля сразу сон соскочил:
- Что-что-что?
- Я знал, что вас заденет за живое! - Кальдрон улыбнулся.
- Угадали. Так и нетрудно было угадать! Уверен, Бальм наградит меня фразой наподобие: "Вот ты и вышел на арену со львами: хочешь остаться живым - шевелись!"
Они расхохотались.
В кабинете Мистраля секретарша оставила две записочки на стикерах. Первая - по поводу звонка девушек из отряда Мистраля: "Ищем беглого шофера по делу Морена, есть прогресс". На второй было написано: "Заведующий лабораторией просил позвонить".
Мистраль снял трубку и набрал номер мобильного Ингрид Сент-Роз. В ее голосе был слышен оптимизм.
- Определили марку машины, которая наехала на Себастьена. "Крайслер-вояджер", модель 2001 года, серебристого цвета. Установили по осколкам фары, разбитой вдребезги. Криминалисты из кожи вон вылезли, чтобы примерно ее восстановить. Хуже пазла из десяти тысяч кусочков, но оно того стоило!
- А цвет как узнали?
- На заднем щитке и номерном знаке мотоцикла есть следы краски. Тот тип подбил мотоцикл правым крылом, фару разбил вдребезги, а крыло оставило на мотоцикле следы краски.
- Браво! Дальше какие у вас зацепки?
- Мы получим записи с камер наблюдения за движением от начала бульвара Сен-Жермен - Института арабского мира - до площади Бастилии, а потом с тех бульваров, которые идут от Бастилии. Наши сотрудники звонят дилерам "крайслера" в Иль-де-Франсе узнать, продавалась ли недавно правая фара, а если получится - кому продавалась.
- Как работается со службой ДТП?
- Прекрасно по всей программе. Никто не считается со временем, чтобы поймать лихача.
- Я позвоню начальнику службы, скажу спасибо. От Себастьена приходили весточки?
- Да, все нормально, лучше быть не может. Он весь день и почти всю ночь по уши в компьютере, так что не скучает. И настроение хорошее: он знает, что за лихачом гонятся, и в больнице за ним уход хороший.
Пока они разговаривали, секретарша положила на стол к Мистралю еще записочку: "Г-н Бальм просит вас, как закончите разговор, зайти к нему вместе с Венсаном".
Перед Бальмом лежала "Паризьен", раскрытая на статье о тройном убийстве. Мистраль с Кальдроном не глядели друг на друга, чтобы не рассмеяться. Первый зам кипел и был готов взорваться. Он грозно тыкал пальцем в статью и орал. Хотя двойные обитые двери его кабинета были закрыты, люди в секретарской слышали каждое слово из рыка первого зама.
- Мне звонили из кабинета министров по поводу этих убийств, спрашивали, что я думаю! Я им говорю - серьезных доказательств пока нет, рано еще связывать серию в Понтуазе с нашей. А тот, конечно, стал проедать мне плешь, как, мол, это важно, как озабочен министр, и бла-бла-бла, и все такое. Да в гробу министр все видал! Он сидит себе в отпуске и думает: "Пускай с теми, кто помер от жары, здравоохранение разбирается!"
Покуда Бальм переводил дух, Мистраль, чтобы вновь завести машину, вставил невинную, казалось бы, фразочку:
- Эти канцелярские крысы всегда так. Сидят в своих офисах, ничего о земле не знают, только машут красными тряпками, пугают: сегодня министр, завтра префект. Да еще и правда думают, что это поможет!
Бальм вскочил. Он был вспыльчив, за четыре секунды доходил до невменяемого состояния, а через десять успокаивался. Гнев его бывал титаничен, и начальники служб прежде всего старались найти повод завести его с пол-оборота. Так и тут: Бальма прорвало:
- Вот-вот-вот! Когда что не так, управление виновато, а когда все получается - они считают, что это их заслуга. Знаешь, что я тебе скажу, Людовик: не выношу, как у этих дундуков встает на чужое траханье! Вот так. Если он еще позвонит, я тебе скажу.
Гром грянул, молния ушла в землю. Когда первый зам задал свой вопрос, голос его звучал так, будто ничего не случилось - только лионский выговор был заметнее обычного.
- Ну а что делается?
- Ожидаю ответов от экспертиз: ДНК, акустическая биометрия. Надо еще встретиться со следователем из Понтуаза, с жандармами, подробней заняться последней убитой - Лорой Димитровой. Как видишь, хватает работы.
- А что адвоката Бриаля вдруг стукнуло? - Бальм покосился на газету.
- Он попытается с помощью нашего расследования доказать, что Бриаль физически не мог совершить в Париже убийства, идентичные убийствам в Уазе. А раз так, он потребует его освобождения под тем предлогом, что настоящий убийца на свободе. Если только мы не достанем чего-нибудь свеженького из загашника.
- Ну и?..
- Пока ничего, но рук не опускаем.
Выходя от Бальма, Мистраль с Кальдроном встретили троих ребят из Дуруправа. Те тихонько смеялись и аплодировали.
- Как у вас грохотало! Я уж думал, двери с петель сорвет.
- А мы еще не все снаряды расстреляли, - скромно ответил Кальдрон. - В следующий раз стены рухнут.
Мистралю стало совестно за утреннюю угрюмость: он позвонил Кларе и долго болтал ни о чем, чтобы обоим стало легче на душе. И все-таки Клара произнесла фразу, на которую Людовик нарочно не отозвался:
- Это все славные мужские дела, но женщинам становится утомительно.
После этого Мистраль позвонил в лабораторию.
- Ваши анализы готовы. Абсолютно ничего годного. По крайней мере никакого отношения к образцам той ДНК, которая фигурирует в делах из Уазы. Совершенно никакого. Есть подтверждение, что кровь Шанталь Коломар появилась в результате ударов в лицо жертвы. Интересно было бы знать, зачем убийца моет пол на месте преступления, если это кровь убитой, а не его. Что касается ваших пакистанцев - то же самое: ДНК не имеет никакого отношения к убийству.
- Что еще?
- У всех троих масса неидентифицированных следов, но это может быть как убийца, так и соседи или знакомые. Этого не узнаешь, пока вы его не возьмете. Еще мне нужны образцы ДНК официальных лиц, входивших в помещения: полиции, пожарных и врача. Сделайте как обычно: кто-нибудь из ваших возьмет ватной палочкой у всех мазки изо рта в стеклянную пробирочку, а вы мне все это быстро доставите. Я получу ДНК и сравню с неидентифицированными образцами, чтобы не искать напрасно. Много шансов, что ваши места преступлений сильно загрязнены первыми входившими - так всегда бывает.
Мистраль повесил трубку, погрустнев.
Глава 20
Тот же день.
Оливье Эмери сидел в машине, припаркованной в паре кварталов от его дома и, как обычно, слушал ФИП. Ему нужно было выйти и пешком дойти до дома, но он позволил себе немного забыться под голос молодой дикторши. Он знал, что дикторша новая: она объявила, что слушатель, ответивший на один простой вопрос, может выиграть джазовый диск. Тембр этого голоса казался ему завораживающим. Оливье Эмери чувствовал себя как на дыбе. В новом голосе звучала тайна. Оливье что угодно отдал бы, чтобы без конца слышать этот голос и отвечать ему. Он старался не вспоминать о ловушке, в которую чуть не попался несколько дней назад, чтобы не вызвать стресс, который, по опыту, всегда через несколько минут становился приступом. Времени было 14.45, а он все еще не обедал. Есть пищу, которую трогали жирные, грязные руки, он не мог себя заставить.
Зеркальце в водительской кабине было повернуто вниз, чтобы он случайно не заглянул в него.
Дикторша объявила: "Новости на ФИП, у микрофона Серж Лозуар", и Оливье Эмери очнулся от грез. Он с неудовольствием потянулся выключить радио, зная, что на этой станции есть только один мужской голос: тот, что каждый час без десяти минут кратко рассказывает новости. Слышать мужской голос на этой волне он категорически не хотел. Однако новости начались с сообщения о его деле, и он застыл с протянутой рукой на все двадцать секунд, пока длилось сообщение.