- Она считает вас настоящим мужчиной. И говорит, что вы всегда выходите победителем.
- Что ж, лестное мнение, - довольно равнодушно произнес он и посмотрел в окно.
- Скажите, Александр Владимирович, - я собралась с духом. - А по поводу убитой женщины, медсестры, есть что-нибудь новое? Я понимаю, выдавать профессиональные секреты вы не можете, но просто скажите, есть подозреваемые, что-нибудь прояснилось?
Он внимательно посмотрел на меня, отпил глоток чая:
- Понимаешь, я же не следователь, поэтому не могу сказать ничего конкретного.
- Но ведь вам наверняка докладывают о ходе дела?
- Да, конечно, но… - он помолчал. - Пока еще никого не нашли, хотя работа идет, конечно. Но хочу тебя попросить кое о чем.
- О чем же?
- Не ходи одна гулять в малолюдные места, особенно с наступлением темноты, да и при свете тоже. Мало ли что может случиться.
- Так, значит, это все же маньяк?
- Не исключено. Конечно, пугаться не стоит, - заверил он, увидев мое встревоженное лицо. - Днем, среди людей, вряд ли что-то может случиться, но на всякий случай все же будь осторожна.
- Хорошо, буду, - пообещала я и спросила: - А правда, что ее убили совсем не там, где обнаружили тело, а в другом месте?
Если бы он был более эмоционален, то наверняка подавился бы чаем, но прокурор умел сдерживать свои чувства, поэтому просто отставил чашку в сторону, не пролив при этом ни капли, и, внимательно глядя на меня, задал вопрос:
- Откуда ты об этом знаешь?
- Так, значит, это правда?
- Сначала ты мне ответь.
Я замялась - говорить или не стоит?
- Вчера Эля сказала нам об этом, мы с ней встретились на холме у церкви.
- У церкви?
- Ну да, мы с Пашей пошли туда гулять, он хотел показать мне это место, там очень красиво, и мы встретили Эльвиру, дочку мэра.
- Она тоже там гуляла?
- Она сказала, что пришла искать улики.
- Что?!
- Так она сказала. Она сказала, что знает нечто такое, что неизвестно милиции. И тогда же она заявила торжественным шепотом, что женщину убили где-то здесь, а тело просто перенесли в другое место. Мы спросили, откуда ей это известно, на что она ответила, что якобы была той ночью на месте убийства и кое-что видела.
- И что же?
- Когда мы с Пашей стали выяснять подробности, она смутилась и призналась, что все это выдумала с целью привлечь к себе внимание. Она еще совсем ребенок! - я снисходительно, совсем как моя мама, когда хотела показать, что я веду себя глупо, пожала плечами.
- Так значит, она все это придумала? - уточнил он.
- Так она сказала, во всяком случае, я думаю, что так все и было.
- Молодец, что сказала мне. Я все же проверю ее слова. На всякий случай. Хотя я тоже склонен думать, что она все это выдумала.
Он снова взялся за чай.
- Так вы мне не ответили, правда, что убийство произошло в другом месте, а не в том, где обнаружили жертву? - спросила я.
- Не исключено, - повторил он свое любимое словечко, а я про себя возмутилась: "Ну что за тип! Ничего конкретного не скажет! Понятно, что тайна следствия и все прочее. Но мне-то мог бы сказать! Я ему все выложила. Сухарь проклятый, черт бы его подрал! Строит из себя бог весть что!"
Вслух же я, понятное дело, не стала это произносить, а мило улыбнувшись, вполне нейтрально предложила:
- Еще чая?
- Нет, спасибо, а вот бутерброд с колбасой, пожалуй, можно.
Я взяла батон, колбасу и начала сооружать сэндвич.
- У тебя просто "бутербродный талант", - неожиданно похвалил он. - Колбаса в три раза толще хлеба, это впечатляет!
Я улыбнулась, на сей раз вполне искренне. А у него неплохое чувство юмора! Его глаза в лучах утреннего солнца, что светило в окно, показались мне ярко-голубыми, цвета молодой бирюзы. У меня было колечко с бирюзой, мой знак, мама подарила мне его на шестнадцатилетие. Странно, неужели у него меняется цвет глаз в зависимости от освещения или настроения? Сможет ли это солнце растопить лед в его глазах, в его сердце?
- Ай! - вдруг вскрикнула я. Увлеченная разглядыванием его глаз, я совсем забыла, что в моей руке нож, и порезалась.
Я посмотрела на палец, черт возьми, кровь! Поморщилась. Не то чтобы я очень уж боялась крови, но все равно неприятно.
- Растяпа, порезалась? Как же ты так? - спросил он.
Слово "растяпа" прозвучало в его устах совсем не обидно, скорее по-домашнему, сочувственно и чуть-чуть насмешливо. Я отвернулась, стараясь не смотреть на кровь. Слегка закружилась голова. Я почему-то представила, сколько крови было на теле убитой женщины и вокруг нее, и мне стало нехорошо. Кровь капала на стол мелкими алыми, как клюква, каплями.
- Маша, что с тобой? Тебе плохо? - его голос звучал слегка приглушенно, словно сквозь пелену, совсем как тогда, на речке, когда он выносил меня из воды. А если сейчас я потеряю сознание, он возьмет меня на руки, прижмет к груди и понесет далеко-далеко…
И мы увидим мертвую окровавленную женщину и нож в ее груди… Господи, что я несу? Куда понесет? Зачем? Какая женщина? В нос мне ударил резкий запах, и я пришла в себя. Головокружение и тошнота прошли, и все встало на свои места. Я растерянно огляделась вокруг.
- Что это такое? - я кивнула на пузырек, который он держал в руке.
- Это нашатырный спирт. А ты подумала - яд?
Я слабо улыбнулась его шутке и спросила:
- Я что, потеряла сознание?
- Не совсем, но собиралась это сделать. Как ты сейчас себя чувствуешь?
- Хорошо. Почти отлично, - бодрым голосом заверила я, хотя чувствовала себя не очень хорошо.
Я посмотрела на порезанный палец, из которого сочилась кровь, и поежилась. Я представляла, что именно так кровь по капле сочилась из ее тела, орошая землю и траву. Земля питалась ее кровью, словно дождем. Красный дождь, кровавый дождь… Господи, да что это со мной, в самом-то деле?! Рассердившись на себя, я тряхнула головой. Совсем неврастеничкой стала! Он подал мне воды. Я послушно выпила. Мне стало легче.
- Посиди немного. Я принесу аптечку, и обработаем твою рану. Ну-ну, приди в себя! Жить будешь, кровью не истечешь. Ранение не опасное.
Он двумя пальцами приподнял мой подбородок и заглянул в глаза. Какие у него голубые глаза, пронзительно, нереально голубые! Не знаю, что со мной произошло, должно быть, я еще не до конца пришла в себя. Я наклонила голову, и его длинные тонкие пальцы скользнули по моей щеке. Он хотел их отдернуть. Но я не позволила ему это сделать. Я поймала губами его руку и прикоснулась к ней… Сердце мое ухнуло куда-то вниз и снова стремительно взмыло вверх. Господи, что со мной?! Я не понимаю! Я закрыла глаза. Боже мой, что я наделала?! Зачем я это сделала? Как я посмотрю ему в глаза? Я почувствовала, что мое лицо пылает, сердце бьется со страшной силой. Я все же решилась открыть глаза, но посмотреть на него не смогла. Это было выше моих сил. И вдруг я почувствовала прикосновение его нежных пальцев к своей щеке. Он бережно и ласково провел ладонью по моей щеке, потом по лбу, бровям, спустился к подбородку. Он словно изучал мое лицо, как это делают слепые. Я замерла. Сердце мое остановилось. И в это время зазвонил телефон…
Я вздрогнула, могу поклясться, что он тоже. Не так заметно, как это сделала я, но все же. Он резко повернулся и вышел из кухни. Телефон звонил как колокол, как набат, возвещающий о… О чем? О несчастье, о беде, о новой смерти?.. Я вздохнула, с шумом выпуская из груди воздух. Наваждение прошло. И сейчас я была даже рада этому внезапному звонку. Он раздался как раз кстати. Вовремя. Вмешался во время, разорвал его. Расколол на мелкие осколки. Я вспомнила о своем пальце и посмотрела на него.
Весь день я думала о том, что случилось. Искала причину своего поступка. И не находила. Почему я сделала это? Ведь я не влюблена в него. Какая чушь! Даже представить трудно! Тогда почему же я поцеловала его руку? При воспоминании об этой сцене мои щеки вспыхивали, словно опаленные огнем. Наверное, солнечный свет, который зажег его взгляд, опалил и мое сердце. И я не соображала, что делаю. А он… что подумал он? И почему гладил мое лицо? Неужели этот солнечный свет на время растопил и его сердце? Как бы то ни было, я предпочитала забыть об этом. Пусть все останется сном. Солнечным и светлым, как янтарь…
Он ушел сразу после телефонного звонка. Заглянул в кухню и, не глядя на меня, коротко бросил, что уходит, просил передать привет Пашке, когда тот проснется, и предупредить Людмилу, что вернется поздно. Мне показалось, что он чем-то взволнован, но спросить я не решилась. Так же, не глядя в его сторону, я попрощалась и пожелала ему удачного дня. Он ответил мне тем же. И ушел… Словно ничего и не было несколько минут назад - ни солнца, ни прикосновения моих губ к его руке, ни алых капелек крови, похожих на клюкву…
Вечером позвонила Лиза. Я ужасно обрадовалась, услышав ее голос в телефонной трубке. И сообщила ей об этом.
- Я тоже рада слышать твой противный голосок, - подколола меня подружка. - Как медовый месяц? Как молодой муж? Не разочаровал еще?
- Не дождетесь, - ответила я фразой из известного анекдота и добавила: - Все отлично. Город классный, погода тоже. В общем, отдыхаем на уровне.
- А с его родичами наладила контакт?
- Свекровь у меня золотая, - вполне честно ответила я.
- А свекор? Ужасно любопытно на него посмотреть. Никогда не видела живого прокурора. Только по телевизору. Он красивый? У него, наверное, есть борода?
Странно, я тоже до встречи представляла его бородатым. Недаром мы столько лет дружим с Лизкой, даже мысли у нас одинаковые.
- Нет у него бороды, - разочаровала я подругу. - И внешность самая обыкновенная.
- Жаль. Но хотя бы мужик-то он нормальный? К тебе хорошо относится?
- Вполне. Плавать учил. Я чуть не утонула.
- Ну ты даешь, старуха! Ты там без меня не помри. Дождись свою старую подружку.
- Да уж постараюсь, - пообещала я. - А как у тебя-то дела? Чего в Москве торчишь?
- Так ты же меня бросила. Променяла на мужика, - пошутила Лиза. - Вот я по твоей милости и сижу в душной пыльной Москве и никуда не уезжаю.
Последние несколько лет мы с Лизой ездили отдыхать вместе. И первый раз расстались на летних каникулах. Мне вдруг стало грустно. Захотелось увидеть ее и поделиться всеми своими переживаниями и мыслями. Так много хотелось сказать, только не по телефону.
- Послезавтра мы уезжаем на море, - огорошила меня Лиза.
- Кто это мы? Вы с Витькой? Он вроде не любит жару.
- Поэтому я его и бросила. Шучу. Конечно, не только поэтому, просто я встретила большую и чистую любовь.
- О боже, опять! Как у тебя все быстро! Стоило мне уехать - и ты тут же пускаешься во все тяжкие. Драть тебя некому.
- Некому, - согласилась она. - Но знаешь, какой он классный!
- У тебя все классные, - отмахнулась я. - Я его хотя бы знаю?
- Еще бы! - хмыкнула она.
- Так кто же это? Говори, не томи.
- Ну ты даешь, подружка! - удивилась Лиза. - Я-то думала, ты сразу догадаешься. Это же Сенька, Пашкин друг.
- Господи, так у вас в самом деле что-то серьезное?
- Я вообще девушка серьезная. Знаешь, мне так о многом надо тебе рассказать.
- Мне тоже, - призналась я. - Слушай, а может, после юга приедете к нам? Вчетвером классно отдохнем, повеселимся. Город мне очень нравится. Такой зеленый, красивый.
- А церкви там есть? - спросила Лиза.
- Конечно, есть. И не одна. Специально для тебя построили, - пошутила я. - Кстати, одна из них находится в обалденно красивом месте. Стоит на высоком холме, и вид оттуда открывается сказочный. И купаться тут есть где, не хуже чем на юге. Речка чистая, вода как парное молоко. Приезжай, а?
- Я смотрю, ты уже стала патриоткой города, где родился твой муж, - слегка ехидно заметила подружка. - А как же родная столица?
- Да ну ее, эту столицу. Достала она меня. Шум, гам, суета, машины. Хочу в деревню.
- В глушь, в Саратов, - выдала подруга фразу из классики. - Нет в тебе никакого патриотизма, подружка. Ну да ладно, я тебя люблю и такой и целую в твой курносый нос. Заканчиваю болтать, а то такой счет придет, что родичи мне голову оторвут.
- И вовсе он не курносый, - слегка обиделась я. - Кстати, я тебя тоже целую в твои веснушки. Надеюсь, они не пропали?
- Дождешься, как же! - жалобно запыхтела Лиза. - Еще сильнее видны стали, будь они неладны! Не наступай на больную мозоль. Кстати, они очень нравятся Сеньке. Он уверяет, что это моя изюминка.
- Вот видишь, а ты переживаешь.
- Я пересмотрю свою точку зрения. Ладно, привет твоему дорогому муженьку. Пока, курносая.
- И твоему женишку привет. Пока, конопатая.
Положив трубку, я почувствовала, что ужасно соскучилась по моей шебутной рыжей подружке. Как же мне ее не хватает! А она в своем репертуаре, опять сменила кавалера. Ох, Лиса, драть тебя некому, какая ты несерьезная и легкомысленная! Впрочем, горбатого только могила исправит, а я тебя и такой люблю, конопатая моя Лисичка…
- Что ты молчишь, черт возьми?! Скажи хоть что-нибудь! Что ты молчишь, я тебя спрашиваю?! - На висках у мэра вздулась синяя толстая жила, лоб вспотел. Он нервничал и злился. Этот разговор давался ему очень непросто.
Прокурор поднял на него спокойные, казавшиеся равнодушными глаза.
- А что я должен говорить? - будничным тоном спросил он.
- Правду, мать твою за ногу! Я хочу слышать правду! - взорвался мэр. - Я чуть с ума не сошел, когда услышал от нее, что ты… что она… - Он замолчал, поднес руку к горлу, словно ему не хватало воздуха, и с ненавистью посмотрел на своего друга. - Неужели ты мог это сделать, но как, боже мой, как?!
Он что-то еще говорил, то и дело останавливаясь и тяжело переводя дыхание. Только его собеседник был спокоен, и со стороны казалось, что все эти обвинения и упреки относятся не к нему самому, а к другому человеку, некоему третьему лицу, которое не присутствует в этой комнате, и чье недопустимое ужасное поведение они сейчас обсуждают. Мэр грозил всевозможными карами, обещал, невзирая на их дружбу, сделать так, что его бывший друг приползет к нему на коленях и будет умолять о пощаде и прощении. И наконец, словно из него разом выпустили воздух, как из большой надувной игрушки, он как-то сразу сник, замолчал и посмотрел на своего собеседника совсем по-иному, виновато и даже умоляюще.
- Саша, ну что же ты молчишь? Ответь мне хоть что-нибудь! Иначе я сойду с ума. Ведь ты не мог этого сделать, не мог, я же знаю! Так не мучай меня, скажи, что это отвратительная гнусная ложь, и ты ни в чем не виноват! Поклянись мне!
- Зачем? Зачем я буду клясться и как? На крови, на Библии? - Александр поднял на него глаза и посмотрел спокойно и прямо. - Я уже сказал с самого начала, что ничего подобного не было и быть не могло. Ты не хочешь меня слушать. Точнее, ты меня не слышишь, не веришь мне. Я не собираюсь клясться и что-то доказывать. Это было бы глупо и унизительно. Мы знакомы не первый день и вместе пережили немало трудностей. Да что там говорить, ты прекрасно все помнишь. Я никогда не предавал тебя, равно как и ты меня. Мы друзья, и если ты мне не веришь, даже не то что не веришь, а хотя бы на секунду позволил себе усомниться в моей порядочности и вообразить обо мне ТАКОЕ, о чем мы еще можем говорить? Какие слова оправдания, какие клятвы ты хочешь от меня услышать? Неужели ты думаешь, что я смогу приползти на коленях и умолять о чем-то? Если ты и в самом деле так считаешь, то значит, совсем меня не знаешь. И нам не о чем больше говорить…
Он поднялся с кресла, и направился к двери.
- Подожди! - окликнул его мэр. - Неужели ты уйдешь вот так?
- А как я должен уйти? - он обернулся.
- Не знаю, но не так… Не так. Я не знаю, кому верить… Она моя дочь, и я люблю ее больше жизни! - Он посмотрел на него, словно ожидая, что тот подскажет ему, как быть, и отыщет простое и самое подходящее в данном случае решение, как бывало не раз, но Александр молчал.
Молчал, стоя у двери и придерживая ее рукой, но не уходил. Он словно тоже ждал…
- Ты мой друг, это верно, и мы пережили много, это тоже верно, и ты меня не предавал. Но если я поверю тебе, то это значит, что я предам свою дочь. Это значит, что она лгала и я не должен верить ее словам. А я не могу это сделать. Я не знаю, что произошло между вами. Я не хочу тебя терять. Но я должен сделать выбор.
- Ты уже сделал его, - устало произнес Александр и провел ребром ладони по дверному косяку. - Так что не стоит себя мучить. Я ухожу. Но только как друг. Как прокурор я обязан вызвать вас, Анатолий Иванович, и задать вопросы, на которые так и не получил ответа.
- Какие еще вопросы? О чем ты?!
- Вопросы, касающиеся вашего знакомства и ваших отношений с Алиной Аркадьевной Вайзман, найденной задушенной в своей спальне третьего марта этого года, - отчеканил он. - А также почему вы скрыли факт своего знакомства с этой женщиной? И теперь отказываетесь отвечать на вопросы, тем самым вводя следствие в заблуждение.
- Да ты спятил, щенок, что ты такое несешь?! - Он приподнялся с кресла, но не смог или передумал вставать и опустился обратно. Его полное лицо налилось кровью. - Ты забыл, с кем говоришь, сопляк! Да я тебя… в порошок сотру! Я мэр города, черт возьми!
- А я прокурор этого же города, - невозмутимо отозвался его визави, - так что угрозы ваши меня не трогают, господин мэр.
- Ну ты и сволочь, змея, которую я пригрел на своей груди! Теперь я уверен, что она сказала правду! Боже мой, как я ошибался, старый дурак! - прошипел Загоруйко, на этот раз поднимаясь из кресла и подходя вплотную к человеку, стоящему у двери. Он был выше его почти на целую голову и значительно шире в плечах. Глаза его, как и лицо, налились кровью и пылали с трудом сдерживаемой яростью.
Губы кривились в устрашающей гримасе. - Я сотру тебя в порошок, я тебя уничтожу, и ты все-таки приползешь ко мне на коленях и станешь валяться в ногах и умолять о пощаде, я обещаю тебе это! Щенок! - выдохнул он прямо ему в лицо.
Мало кто мог стойко выдержать этот взгляд и подобные угрозы, но прокурор смог. Ни один мускул не дрогнул на его лице, он даже не отвел спокойного и уверенного взгляда от искаженного злобой лица мэра. На миг ему показалось, когда Загоруйко занес руку, что тот сейчас его ударит, но даже в это мгновение он продолжал оставаться невозмутимым и спокойным. Они словно мерялись взглядами, состязались, кто выйдет победителем из этой психологической борьбы? Наконец мэр первым отвел глаза и, сжимая кулаки, пообещал, роняя слова, как тяжелые камни:
- Я еще стану свидетелем твоих слез. Я увижу, как ты плачешь. Я клянусь, черт возьми, что заставлю тебя плакать!
Прокурор едва заметно усмехнулся краешком рта, и в его глазах промелькнуло нечто похожее на сожаление.
- Боюсь, что ваша клятва неосуществима, господин мэр. Я никогда не плачу. Забыл, как это делается. Так что… - Он на миг запнулся, словно хотел что-то еще добавить, но передумал и, резко повернувшись, открыл дверь и вышел из кабинета. И уже с порога негромко бросил:
- Прощайте, Анатолий Иванович.