У Ботанического сада они попрощались. Как только Константиниди ушел, Елена Николаевна взглянула на здание госпиталя.
- Темно. Спят, наверно. Как бы мне хотелось быть там.
Они медленно пошли обратно к гостинице.
- Вы любите Дробышева? - спросил Сергей Яковлевич.
- Да, - просто ответила она.
- Как же получилось, что он был здесь, а вы в Москве? Впрочем, извините, если я… может быть с моей стороны нескромно?
Елена Николаевна ответила не сразу.
- Я много думаю над тем, - помолчав, продолжала она, - как нелепо все получилось. Встретились два человека, полюбили друг друга. Казалось, ничто не мешало их счастью. И вдруг, по глупости ли, легкомыслию или какой-то другой причине, они расходятся.
- Трещинка?
- Какое неприятное слово! Возможно. Хотя нет, глупость, просто неумение ценить то, что имеешь!
- Как в старой мудрой пословице: что имеем, не храним, потерявши - плачем.
- Да, верно! Пусть это покажется вам смешным и наивным, но я думаю, самое страшное - это первая ложь, пусть маленькая, пустяковая, но ложь. Раз она вошла в человеческие отношения - конец. Так и со мной. Польстило девчонке почтительное внимание, приятны были глаза, с собачьей преданностью глядящие на нее. - Она усмехнулась. - Высокая культура, манеры. Казалось, вот он, человек из другого мира! А раз так смотрит, так влюблен - значит я того стою. А меня не ценят. И пошло, пошло. А тут еще горе, умер ребенок. Потом театры, в машине домой, потом рестораны. Закружилась. "Ты где была, Аленка?" - "У подруги". Ложь. Вы думаете, легко было солгать в первый раз? А потом еще обвиняла Федора. Невнимательный, нечуткий. А он под утро приходил усталый, измученный и валился на кровать - спать, спать. Он спал, а я сидела около него и думала. Временами мне было жаль его и почему-то себя. Я плакала, и мне казалось, что я в тупике.
- Который вы сами создали! Почему вы не пришли к нему, к Федору, и не сказали, что любите другого?
- Но я же не любила этого другого!
- Простите меня, но раз уж мы заговорили на эту тему, то это нелепость и бессмыслица какая-то. Любите одного и уходите от него к другому, нелюбимому. Я считал до сих пор, что такое может быть у избалованных, с жиру бесящихся барынек. Но вы же наша молодая женщина, прожившая трудовую юность. Откуда у вас это? Ведь так поступить - значит не уважать ни своего мужа, которого, как это ни странно, вы говорите, любили, ни себя.
- А почему вы решили, что я уважала себя? Все два года не уважала! Жила с человеком, мучила его, сама мучилась.
- И у вас не было желания встретить Федора, поговорить с ним, объясниться?
- Было, я звонила ему, но он вешал трубку.
- А вы, что ж, хотели чтобы он, как собачонка, побежал к вам?
Она посмотрела на Обловацкого.
- Да, хотела! Разве это противоестественное желание?
- Противоестественно ваше поведение! - пожал плечами Сергей Яковлевич. - Вы оскорбили хорошего человека, плюнули на него, а потом звоните ему для разговора. Ничего не понимаю!
- Вы не понимаете многого. Уж очень у вас все просто и прямолинейно. Черное и белое. Вот я у вас, наверно, черная? - горько сказала она.
- А вы думаете, я должен оправдывать вас? Ведь во всем виноваты вы сами! Хорошо, что Дробышев - крепкий человек, перенес свое горе. Видимо, товарищи поддержали, работа не давала времени ковыряться в открытой ране, Вы о нем подумали? Постигло его несчастье, один он. Ну, не один, конечно, не оставили в беде товарищи, а как дорого было бы ему присутствие близкого человека.
- Я бросила все и приехала сюда!
- И гордитесь этим. Вот, мол, какая я хорошая, благородная.
- Да не мучайте хоть вы меня! Знаю, все знаю, и если он простит, - только этого и хочу! - все исправлю. Теперь я умная.
- А если он останется инвалидом?
Неожиданно для Обловацкого она грустно улыбнулась.
- Это ужасно, что я так думаю, но все равно - скажу! Знаете, временами мне хочется, чтоб он остался калекой, - тогда бы он простил меня, я была бы ему нужна. - И увидев изумленное лицо Сергея Яковлевича, добавила: - Знаю, что это даже не глупость, а самая настоящая подлость, но я не могу больше. Идемте домой, а то я разревусь, как девчонка.
Всю остальную дорогу они шли молча. Проходя мимо ресторана, Обловацкий предложил зайти поужинать. Ей не хотелось есть, но мысль, что она сейчас придет к себе и останется одна, совсем одна со своими невеселыми мыслями, слезами и все время не покидавшим чувством страха потерять единственно близкого и дорогого человека, заставила ее согласиться.
Компания Жирухина по-прежнему сидела в центре зала, за столом, уставленном батареей бутылок. Не глядя в ту сторону, Обловацкий и Русанова пошли в угол, к большому открытому окну. Почти сейчас же к ним подошел официант с двумя бутылками "Букета" и поставил им на столик.
- Это зачем? - спросил Сергей Яковлевич. - Мы хотим ужинать, вина не надо.
- Это вам прислали, - наклонившись к нему, произнес официант и кивнул в сторону зала. Они посмотрели туда. Александр Семенович и его знакомые с бокалами в руках, стоя, кивали им. Надо было ответить. Обловацкий налил вино в бокалы, но в это время к столику подошел Жирухин. Его пошатывало. Отекшие багровые веки напухли, закрыв и без того узкие щелочки глаз. Придерживаясь за спинку стула, он поклонился и подчеркнуто церемонно поцеловал Елене руку. Из его длинной и не совсем связной фразы она поняла, что он и его друзья, кстати тоже москвичи, будут счастливы, если она и Сергей Яковлевич согласятся пересесть к их столу. Елена Николаевна хотела отказаться, но Обловацкий кивнул головой, и она согласилась.
Однако, садясь за стол Жирухина, она пожалела, что уступила. Мужчины (их было четверо) были полупьяны, назойливо вежливы и в то же время открыто, почти нагло, ее рассматривали. Она поняла, что Жирухин успел рассказать о ней, а возможно, говорил какие-нибудь пошлости. Елена Николаевна решила как можно скорее уйти от этих оскорбительных, ощупывающих, липких взглядов.
- Я только что рассказал своим друзьям о причине, заставившей вас приехать сюда, - сказал Александр Семенович. Все закивали головами. - Как здоровье вашего мужа?
- Он еще не пришел в сознание, - ответил за нее Обловацкий.
Официант принес на подносе несколько блюд. "Надо встать и уйти, немедленно встать и уйти" - решила она. Сейчас ее не пугало одиночество, даже если бы оно продолжалось вечно. "Все, что угодно, только не эти люди!" - думала она, разглядывая сидящих. Видя, как Сергей Яковлевич ест и улыбается пьяным репликам этой компании, она удивлялась своему легкомыслию. Как она могла поддаться минутной слабости и быть откровенной с малознакомым человеком? Ей казалось, что она вынесла на улицу свое самое святое, самое сокровенное, предала свою любовь. "Уйду, а он посмеется надо мной", - горько подумала она и поднялась.
- Простите меня, я очень устала.
Не ожидая ответа, она прошла по залу к двери, соединяющей ресторан с холлом гостиницы, и поднялась к себе. Уже на лестнице она услышала за собой шаги.
- Елена Николаевна, подождите! - Обловацкий подошел к ней. - Что вы хотите, ведь пьяные. Что вас расстроило?
- Сергей Яковлевич, я в самом деле устала. Да и зачем мне эти люди? А вы идите к ним. Не беспокойтесь обо мне.
Возвратясь, он услышал громкий смех Жирухина.
- А дамочка с норовом, - сказал лысый грузный человек, обращаясь к Обловацкому. Его звали Михаилом Михайловичем.
Сергей Яковлевич почувствовал отвращение к его масляной физиономии, но, не желая восстанавливать против себя неизвестных ему людей, сдержался и сказал:
- У нее горе.
- Э, знаю я таких, им бы блудить только, - перебил Михаил Михайлович с гаденькой усмешкой. Обловацкий с трудом удержался, чтобы не ударить его по лицу.
- Как проходит ваш отпуск? - спросил его Жирухин, и Сергей Яковлевич был доволен, что можно переменить разговор.
- Не очень организованно и весело. Трагическая судьба одиночки. Я сделал ошибку - надо было поехать в дом отдыха, хотя бы в "Азру".
- Ну, это ерунда. А в общем, верно, негде отдохнуть у нас хорошему человеку.
- Вы хоть окрестности посмотрите. А то уедете, ничего не увидите, а потом будете жалеть. Природа здесь хорошая! - сказал сидевший рядом с Жирухиным человек в белом кителе с отечным лицом и висячим носом.
- А куда вы посоветуете съездить? - обратился к нему Сергей Яковлевич.
- По части туристских маршрутов специалист у нас Александр Семенович. Всю Абхазию как свои пять пальцев знает - ему и карты в руки.
- Откуда ты взял, Василий Сергеевич, что я специалист? - с недовольной гримасой спросил его Жирухин.
- Да ты же излазил все горы.
- Не больше тебя! Но если ты настаиваешь - пожалуйста. Рекомендую, - он повернулся к Обловацкому, - побывать в Гульрипше.
- Нашел, что советовать. Там же каждый второй - туберкулезник, да еще какой - в последней стадии, - со смехом сказал Михаил Михайлович.
- Если рассуждать как ты, то и ехать некуда. В Гульрипше - больные, в Афоне - монахи, в Гудаутах - абхазцы, в гаграх - курортники. Не слушайте их, Сергей Яковлевич! Побывайте в Гульрипше, Афоне, Гаграх. На рассвете, после хорошей пьянки, съездите в Маджарку, съеште там хаши и выпейте маджары. И то и другое - отменное, - советовал Жирухин.
- Ну, а в Афоне что? - спросил Обловацкий.
- Как что? Во-первых, маслины, пища богов и греков, во-вторых, манашеское вино, - он прищелкнул языком, - нектар! Густое, как мед, прозрачное, как стекло, и хмельное, как первый поцелуй девушки!
- Ты ошибся в выборе профессии! Тебе бы быть агентом по распространению вин! - сказал сидевший напротив человек с умными, спокойными глазами.
- Что ж, возможно! Слова "его же и монаси приемлют" мне понятны! Да еще под свеженькую форельку! Мечта! Ты не согласен со мной, Михаил Михайлович? - повернулся к лысому Жирухин.
Тот кивнул головой.
- Вполне!
- Вы аппетитно рассказываете, Александр Семенович, - заметил Обловацкий. - Обязательно съезжу в Афон. Ну, а в Гульрипше что?
- Что рассказать вам о Гульрипше? Хоть вас и напугали туберкулезниками, но посмотреть советую санаторий. У него интересная история.
- Расскажите! - попросил Сергей Яковлевич.
- Некий богатый помещик Смецкой - он жив и сейчас, живет в Синопе, получает персональную пенсию, - до революции на свои средства построил огромное здание, оборудовал новейшей по тем временам аппаратурой и подарил это хозяйство неимущим студентам, больным туберкулезом. До революции это было лучшее лечебное учреждение России. Да и сейчас одно из первых. Построено на горе, лицом к морю. Прикрыто от северных холодных ветров горами. В самые жаркие дни здесь прохладно, а если вы останетесь здесь на лето и осень, убедитесь, как жарко в Сухуме. Посмотреть стоит! Неужели Константиниди, этот идолопоклонник, не рассказал вам о Гульрипше?
- Нет! Ни слова. Что же еще посмотреть?
- Александр Семенович! Расскажи о Каманах, помнишь, что говорили нам старики? - напомнил лысый.
- Каманы? Что ж, стоит съездить и туда. Когда-то, давным-давно, там был город и, как в каждом приличном городе, храм. Местные аборигены утверждают, что именно здесь умер и похоронен Иоанн Златоуст. Надеюсь, вы слышали о таком? - спросил Жирухин иронически.
- Честно говоря, нет, - ответил Обловацкий.
- Ну, тогда и углубляться не стоит. Так вот, сейчас в Каманах чекисты организовали "виварий", где перевоспитывают своих классовых врагов, внушают им свою "идею фикс", что труд облагораживает человека.
- И как, получается? - с ехидной улыбкой спросил Михаил Михайлович.
- А это зависит от количества мозговых извилин у каждого отдельного объекта, - засмеялся Жирухин. И, обращаясь к Обловацкому, объяснил: - Чем меньше извилин, тем быстрей действует!
Михаил Михайлович и Василий Сергеевич рассмеялись. Сидевший напротив с сосредоточенным видом разливал остатки вина в бокалы, стараясь, чтобы всем вышло поровну. Он, как будто, весь ушел в это занятие и не принимал участия в разговоре.
Обловацкого поразила озлобленность этих людей, сквозившая и в тоне и в смехе, такая откровенная издевка при незнакомом человеке. Неужели это из-за опьянения? Или его проверяли? Не слишком ли открыто? Сергей Яковлевич улыбнулся, представив на своем месте Строгова.
- Мы слишком громко говорим там, где надо было бы помолчать, - сказал он многозначительно.
- Между прочим, мысль правильная и толковая, - согласился, сразу трезвея, Михаил Михайлович. - Вообще, давайте закругляться. Делу время, потехе час. Мне с утра в Совнаркоме надо быть!
- Ты когда думаешь обратно? - спросил его Василий Сергеевич.
- Не позже пятницы.
- Далеко? - поинтересовался Сергей Яковлевич.
- "Нах наузе". В Москву, - ответил Михаил Михайлович.
- У меня к вам просьба, - попросил Обловацкий.
- Пожалуйста, - ответил тот любезно.
- Захватите сестре в Москву посылочку и письмо.
- Пожалуйста, пожалуйста, - повторил Михаил Михайлович. - Готовьте ваш груз! Сам лично завезу и передам. Пошлите фрукты, вино, лавровый лист.
- Большое спасибо! Завтра же приготовлю. Куда разрешите доставить?
- Давайте… - он запнулся. - Давайте посылку… - чувствовалось, чо ему не хотелось называть адрес, и он мысленно перебирал места, куда можно бы было принести посылку.
- Разрешите, я занесу вам домой, - подсказал Сергей Яковлевич, желая выяснить, где остановился и живет этот человек.
- Да нет, не беспокойтесь. Лучше я зайду сам или пришлю кого-нибудь. Ведь вы живете здесь, в гостинице? В каком номере?
- В тридцать втором. Но стоит ли вам беспокоиться? Мне, право, неудобно.
Пустяковый вопрос о посылке вырастал в проблему, и, несмотря на опьянения, все это почувствовали.
- Нет, нет, ничего, - заторопился Михаил Михайлович, - я зайду сам. Ну что ж, товарищи, как говориться, нет такой компании, которая бы не расходилась. Пора и нам.
Подозвав официанта, он оплатил счет. Все встали и, продолжая разговаривать, направились через опустевший зал к выходу.
Набережная, еще недавно оживленная и шумная, была пуста. Начали прощаться. Все долго жали руку Обловацкому, а сильно опьяневший Жирухин даже пытался расцеловаться с ним. Михаил Михайлович шутя оттолкнул Жирухина и, заглянув в лицо Сергея Яковлевича, повторил, что зайдет завтра к концу дня.
Обловацкий направился к гостинице. О не прошел и двадцати шагов, как столкнулся с Пурцеладзе. Проходя мимо Сергея Яковлевича, тот подмигнул и вполголоса спросил:
- Лысый? Толстый?
Обловацкий кивнул. Михаил Михайлович был лыс и толст.
19
Доехав на попутной машине до Маджарки, Сандро вылез из кузова и, сказав традиционное "мадлоб", зашел в стоявший на стыке дорог духан. Хозяин его, изнывавший от безделья и одиночества, принес бутылку вина. Ему было скучно, и, подсев к столику, он решил узнать последние новости от приезжего из города. Разговор начался стандартными вопросами: откуда и куда едешь, как торговля? Духанщик жаловался на конкуренцию недавно открытой столовой сельпо. Единственным козырем, спасавшим этого представителя частного капитала, были медлительность и неповоротливость кооператоров. Кроме маджары и засохшего сулугуни - соленого овечьего сыра, - у них порою ничего не было, тогда как он всегда мог предложить своим посетителям и шашлык по-грузински, и сациви, и лобио, и купаты, и мамалыгу с сыром, и харчо, и, наконец, хаши - этот деликатес гурманов.
На кухне хлопотала худая и желчная женщина лет сорока по имени Кэто. Духанщик объяснил, что это его тетка, приехавшая два года назад из Самтреди, когда он овдовел, и осталась в качестве поварихи. Сам он управлялся за буфетом и в зале, если можно было вообще назвать залом эту маленькую закопченую комнату. Жил он с теткой не дружно, часто ссорился. Общительного Вардена спасали посетители, с которыми он, обмениваясь новостями, отводил душу.
В этот утренний час Сандро был первой ласточкой, и Варден обрадовался собеседнику. Сандро охотно вступил в разговор, прекрасно зная, что словоохотливые духанщики осведомлены обо всем, что происходит в ближних и дальних окрестностях.
Еще в машине он мысленно обдумал, как ему выполнить поручение Чиверадзе. По словам Ивана Александровича, Минасян после перестрелки в Бак-Марани присоединился к банде и ушел с нею в лес, но через короткое время отделился от нее и теперь находится в горах, где-то около Цебельды. Не решаясь вернуться домой, он грабит одиноких проезжих на дорогах и горных тропах, обирает не только проезжающих, но и местных жителей, восстановил против себя всю округу. Все больше и больше дичая, он наглел с каждым днем и в поисках пищи отваживался появляться в крайних домах селений. Прожив всю жизнь в этом районе и не брезгуя рискованной, но выгодной контрабандой, он прекрасно знал все тропинки, лазы и проходы. Недалеко от селения Полтавское обобрал и убил одинокого путника. Предположение, что убийство было совершено им, перешло в уверенность после того, как в ту же ночь его видели пастухи, пасшие отару овец соседнего селения Ольгинского. Взяв у них хлеб и сыр, он ушел в лесистое ущелье, выходящее на Цебельдинскую возвышенность.
Задание Чиверадзе было трудным и сложным. Надо было войти в горы, найти Минасяна и суметь как-то убедить его прийти с повинной. Сандро сперва не понимал замыслов своего начальника, даже больше, считал, что ни к чему так церемониться с Минасяном. О риске, связанном с заданием, он не думал. Крупный и сильный Сандро был уверен, что в решительную минуту опередит врага.
Чиверадзе, точно читая его мысли, при прощании погрозил ему пальцем.
- Смотри, Сандро, мне Минасян нужен живой, понимаешь - живой.
- А если нельзя взять живым? - спросил Сандро.
- Да пойми ты, что он ниточка, которая поможет распутать весь клубок! Он враг, но враг неумный. Смотри - он ушел в лес десять дней назад, и, пока был с Эмухвари, они ему не позволяли грабить и убивать случайных путников. Им это не надо - у них цель иная. Кого грабили Эмхи все эти годы? Кооперативы, сельские лавки, почту. Кого убивали? Коммунистов и активистов села, наших работников! - говорил Чиверадзе. - Грабить жителей им не было необходимости, значит, они обеспечены иным путем.
У отсталых элементов они приобретали некий политический капитал.
Это политика! Теперь другое: район действия банды по сути дела - все побережье от Очемчир до Гагр. Эмухвари быстро и довольно грамотно маневрируют, наносят удары, правда незначительные, но всегда точные, рассчитанные, и на магистралях. Это продуманная тактика действий умного и хитрого врага.
Минасян - тоже враг, но мелкий, трусоватый. Он ушел в лес не обдуманно, не по заданию, а из-за случайных обстоятельств. Для банды он сторонний человек и, возможно, даже опасный спутник. Рано или поздно он должен уйти от них - и в эту минуту может их предать. Чем дольше пробудет он в банде, тем больше будет знать: места ночевок, явки, связи, людей. Значит, им надо отделаться от него! Мы не знаем, что послужило поводом к его уходу. Но он ушел от них. Куда ему идти? К нам - нельзя, нас он боится: простят ли? И он уходит в лес, грабит кого попало, отнимает хлеб, деньги.
Даже если мы не будем вмешиваться, рано или поздно его схватят или убьют жители, которым он мешает жить и трудиться спокойно. Знаешь абхазское: "Пусть накажет его народ!"