Он готовился к Пленуму Центрального Комитета партии, который должен был состояться в июле 1926 года. Врачи возражали, но Дзержинский не мог не выступить на Пленуме. Как всегда, речь его была проникнута страстностью, горячим убеждением в правоте дела партии. Дзержинский отражал нападки "новой оппозиции" на Центральный Комитет, клеймил тех, кто мешал созидательной работе партии. Он стоял на трибуне под огнём враждебных реплик троцкистов и зиновьевцев, смело разоблачая их антипартийную деятельность.
Дзержинский вынужден был на этот раз сказать и о себе:
- Я не щажу себя… никогда… не кривлю своей душой; если я вижу, что у нас непорядки, я со всей силой обрушиваюсь на них…
А в 4 часа 40 минут дня его не стало. Ему не было ещё сорока девяти лет.
"Грозой буржуазии, верным рыцарем пролетариата, неутомимым строителем нашей промышленности, вечным тружеником, бесстрашным солдатом великих боев" назван был Дзержинский в обращении Центрального Комитета ВКП (б) ко всем членам партии, ко всем трудящимся, к Красной Армии и Флоту в связи с его кончиной.
Дзержинский умер, как жил, в борьбе за партию, за её бессмертные идеи, за ленинизм.
На посту председателя ОГПУ его сменил представитель старой гвардии большевизма, сподвижник Ленина - Вячеслав Рудольфович Менжинский.
Образ этого замечательного человека никогда не потускнеет даже рядом с образом Дзержинского. Профессиональный революционер, член партии большевиков с 1902 года, участник революции 1905 года, редактор большевистской газеты "Казарма" - таков путь Менжинского до Октябрьской революции. Десять лет, до 1917 года, он пробыл в эмиграции, а затем - редактор газеты "Солдат", член Военно-революционного комитета, первый народный комиссар финансов и, наконец, работа в ВЧК-ОГПУ.
"Чекистская деятельность, - писал Менжинский своему старому товарищу по революционной работе, выдающемуся учёному-историку Михаилу Николаевичу Покровскому по случаю его шестидесятилетия, - не располагает к душевным излияниям и поглощает целиком".
Так работал Менжинский.
Человек огромной культуры, высокообразованный марксист, Менжинский обладал поразительными способностями лингвиста. Он владел едва ли не всеми западноевропейскими и славянскими языками, хорошо знал историю России и Франции, особенно историю французской буржуазной революции и французскую литературу. До последних дней жизни он был близким другом Горького. Человек большого обаяния, одарённый тонким чувством юмора, он вместе с тем был человеком непреклонной воли, беспощадным к врагам революции.
Последние операции "Треста" осуществлялись чекистами под руководством Вячеслава Рудольфовича Менжинского.
65
Автор исторического романа, который пишет о событиях, происходивших два-три столетия или даже век назад, пользуется архивными документами, письмами, мемуарами современников, и это вполне естественно. Он лишён возможности видеть и слышать современников и участников событий. Но представим себе литератора, который пишет о событиях, происходивших пятьдесят или сорок лет назад. Заметим кстати, что он сам был свидетелем событий, происходивших в то время. В его распоряжении имеются открытые недавно архивы, документы. Но ещё лучше, если он может встретить современников и участников событий, о которых рассказывается в его романе.
Живая беседа с участниками событий, их свидетельство, переписка с ними, несомненно, оказывают большую помощь автору. Но свидетельство очевидцев обязывает его дать действительно точную картину событий. При этом автор должен иметь в виду, что, рассказывая об одном и том же событии, очевидцы часто расходятся в описании того, что они видели.
Шульгин был не только живым свидетелем событий, но и прямым участником. И хотя со времени дел "Треста" прошло более сорока лет, но память ещё не изменила Шульгину. Его рассказ был освещением событий с точки зрения человека, который не знал, что на самом деле представлял собой "Трест".
Другим ценным свидетелем и участником операции "Трест" был Александр Алексеевич Ланговой. Он видел её не со стороны, а как бы изнутри, будучи сам исполнителем многих операций, задуманных руководством советских органов безопасности. В беседе с автором он рисовал портреты участников событий, их внешний облик, их действия, рассказывал и курьёзные эпизоды.
Коротко передам один из рассказов Лангового.
После берлинского съезда намечалось совещание евразийцев в Праге. Ланговой должен был отправиться туда через "окно" на польской границе. По пути в Прагу к Ланговому присоединился некто Козелков-Шубин, молодой человек с "философским уклоном". "Это был, - говорил Ланговой, - психопат или просто путаник. В Праге я рекомендовал его профессору Савицкому, видному деятелю эмиграции, для философских бесед, уверенный, что он разберётся в "идеях" Козелкова. И услышал такой отзыв Савицкого: "По-видимому, в нем есть состав гениальности".
Но в Праге Лангового ожидали не только "философские" беседы. Его подверг допросу некто Зайцев, начальник разведки Кутепова, типичный жандармский полковник. Ланговой говорил ему, в сущности, правду, исключая, конечно, "увлечение" идеями евразийцев и "разочарование" в революции.
- Да, я сын профессора медицины.
- Да, я участник гражданской войны. Награждён орденом Красного Знамени.
- Да, разочаровался в революции. Разделяю убеждения евразийцев, потому не в чести у стариков, руководителей "Треста", считаю их недостаточно активными. Это люди с устаревшими понятиями.
Жандармский полковник был удовлетворён ответами Лангового, полагая, видимо, что людей такого рода - "разочаровавшихся" в революции - можно использовать, а потом избавиться от них. Зайцев заинтересовался и тем, как удаётся Ланговому, находящемуся на военной службе, надолго уезжать из Москвы. Ланговой ответил, что его непосредственный начальник - Потапов - даёт ему фиктивные командировки в отдалённые местности.
После этого допроса по методам охранного отделения (которого, по молодости лет, при царизме Ланговой не мог испытать) "евразиец" из Москвы попал на совещание представителей евразийских групп по вопросам "идеологии".
Началось совещание с глубокомысленных рассуждений о будущем России.
- Государство должно быть монархией - сложной, крепкой, сословной, жестокой до свирепости. Церковь должна быть властной, быт обособленным, законы весьма строгими, наука должна сознавать свою бесполезность для духовного развития!.. - восклицал оратор.
"Где, у какого мракобеса они вычитали этот бред?" - спрашивал себя Ланговой.
- День катастрофы на Ходынском поле есть счастливый день в русской истории! - восклицал другой оратор. - Это день жертвоприношения самодержавному монарху…
"Ну не кретины ли, нести такую чушь после Октября семнадцатого года", - думал Ланговой. Это изречение оратора вдруг прервала брань.
Против так называемой "английской" группы эмигрантов, осевших в Англии, выступали Артамонов и Арапов, уличая Малевича, Зайцева, Трубецкого, Савицкого в грязном шпионаже в пользу Англии.
Ланговой понял, что ему надо выступить. Он старался доказать, что в нем тоже есть "состав гениальности", и действительно удовлетворил почти всех, когда сказал, что "Россия должна быть империей ума, элегантности и красоты".
- Почему бы, изверившись в династии Романовых, не вернуться к династии Рюриковичей?! - восклицал он.
Это вызвало негодование Арапова, который грозил поднять крестьянство против любой династии.
Словом, совещание превратилось в хаотическое словопрение, после которого все разошлись с головной болью.
Важной темой совещания было обсуждение отношения к "Тресту". Якушев для вида возмущался критикой евразийцев, грозил расправиться с ними. Лангового спрашивали: можно ли создать отдельно от "Треста" самостоятельную организацию? Решено было всю евразийскую деятельность в России сосредоточить в руках Лангового, без вмешательства "Совета семи". Только Артамонов стоял за полное подчинение "Тресту", и это доказывало его абсолютное доверие Якушеву и другим деятелям "Треста".
Участие в пражском совещании "Трест" считал полезным. Здесь были не просто пустые словопрения. Надо было использовать возможность посеять раздор между "молодыми" и "старцами" и этим ослабить белую эмиграцию. Вместе с тем такие люди, как, например, Арапов, постепенно убеждались в бесцельности борьбы с советской властью.
На Арапова произвело большое впечатление то, что он видел в Москве. Впоследствии он вернулся туда легально, когда "Трест" уже перестал существовать.
Но, кроме искусственно созданной для видимости евразийской "оппозиции", внутри самого "Треста" назревала действительно опасная оппозиция - Стауниц, Захарченко, Радкевич.
66
Мы знаем, что Стауниц, Мария Захарченко и Радкевич часто действовали, что называется, "втёмную", не ведая, кто на самом деле руководил "Трестом". В первое время Захарченко и Радкевич восхищались "солидной" работой МОЦР. Но шли месяцы, а видимых результатов - восстания, терактов, не говоря о перевороте, - не было и не предвиделось. Преклонение Захарченко перед Якушевым сменилось глухим недовольством. Она возмущалась его медлительностью, требовала активных действий, искала себе единомышленников, и ей показалось, что самым подходящим союзником может быть Стауниц.
Она почувствовала в нем авантюриста, циника; его ловкость, опыт в конспирации, даже коммерческая жилка азартного игрока расположили Захарченко к Стауницу (настоящая его фамилия была Опперпут). Кроме того, возникла и личная симпатия. Хотя Опперпут-Стауниц был женат, семейная жизнь у него не ладилась. Мария Захарченко ему нравилась, нравилась её страстная, темпераментная натура. Правда, она была немолода, но ещё привлекательна. Её муж, Гога Радкевич, как уже мы знаем, во всем подчинялся своей жене. Ради конспирации одно время он работал в автомобильных мастерских. Мария Захарченко часто оставалась наедине со Стауницем. Вот тут и началось их сближение. Захарченко однажды повела откровенный разговор о том, что Якушев и Потапов медлительны, бездеятельны, что они против террористических актов, между тем Кутепов только для этого и готовит свои кадры.
На некоторое время Захарченко прекратила эти разговоры, когда умер мнимый руководитель "Треста" генерал Зайончковский и серьёзно заболел Потапов. Якушев имел предлог, чтобы этим объяснить ослабление деятельности организации. Но время шло, и Мария Захарченко снова заговорила о недостаточной активности "Треста". Стауниц сказал об этом Якушеву, через него эти разговоры стали известны Артузову и его сотрудникам.
Получалось, что в "Тресте" существуют, так сказать, три течения: первая группа - Якушев и Потапов. Их цели - накопление сил, отрицание интервенции, выбор момента для выступления. Вторая группа - евразийцы во главе с Ланговым. Третья группа - крайняя - экстремисты Захарченко, Радкевич, Стауниц и засланные по соглашению с "Трестом" кутеповские офицеры.
Якушев поручил Стауницу конспирировать с Марией Захарченко (как бы втайне от самого Якушева и Потапова), то есть вести переписку и переговоры с Кутеповым. Это было необходимо, чтобы руководство ОГПУ знало о террористических актах, которые готовил Кутепов.
Подготовку терактов Кутепов мог скрыть от Якушева, чтобы потом поставить его перед фактом. Но от "племянников" он ничего не скрывал, зная, как ему предана эта пара. Вот почему руководство ОГПУ решило осуществить поездку Марии Захарченко в Париж: все, что она могла там узнать о тайных действиях Кутепова, она бы не скрыла от своего конфидента Стауница-Опперпута.
Действительно, ко времени приезда Захарченко в Париж Кутепов был увлечён планом террористических и диверсионных актов в большом масштабе.
На горизонте Кутепова появляется трагикомическая фигура Александра Ивановича Гучкова, лидера "октябристов" в Государственной думе, бывшего военного министра Временного правительства, активного врага советской власти. Ещё в 1905 году члены "Союза 17 октября" решительно стали на сторону царской власти в борьбе со "смутой", как они называли революцию. В дни Февральской революции, в 1917 году, Гучков, так же как и Шульгин, присутствовал при отречении от престола Николая Второго и теперь старался искупить этот, с точки зрения крайних монархистов, тяжёлый грех участием в кутеповских заговорах и террористических актах.
Захарченко шифром сообщала об этом в Москву:
"Для письменного сношения с ним (с Гучковым) тот же "белый способ", только без кипячения, проявитель наш, вместо воды - спирт".
В шифровке речь шла о ядовитом газе, который предполагали применить террористы:
"При взрыве снаряда почва, на которой он произойдёт (земля, извёстка, краска), на газ не действует… Бомбы - ручные - на удар. Газ действует на лёгкие. Стоимость бомб - 50 долларов штука. Есть маски для исполнителен. По сведениям Кутепова - это газы цианистого калия".
Можно подумать, что это своего рода прейскурант - в шифровке указывалось даже, во что обойдётся подготовка диверсионных средств.
С благословения Кутепова Гучков сообщил, что он готов все своё состояние отдать этому делу. Газ у него имеется в готовом виде. Секрет газа - собственность германских правых тайных организаций. Поскольку Гучков имел репутацию человека, склонного к авантюрам, решено было привлечь к испытаниям газа специалиста, некоего генерала Костюкевича. Но тот благоразумно отказался. Тогда Кутепов решил вызвать "молодого даровитого химика" - галлиполийца Прокофьева. Предполагалось использовать и известные уже тогда газы - иприт и синильную кислоту.
Кутепов писал из Парижа:
"Если мы не будем бороться, то мы станем дряблыми, и в будущем для нас оправдания не будет - вот лейтмотив галлиполийской молодёжи. Надо перебросить наших людей в лимитрофы, они будут совершать налёты, организовывать теракты, захватывать на короткие сроки близлежащие от границы пункты.
Был даже назначен день захвата Петрозаводска, но потом Кутепов посчитал эти действия преждевременными. Он писал: "Я считаю, что вам следует пригласить вождей нашей молодёжи в Москву, обласкать, продемонстрировать силу и организованность "Треста".
То есть он предлагал принять на советской территории самых отъявленных террористов. Ожидая, что "Трест" откажется от этого предложения, сославшись на отсутствие средств, Кутепов надеялся на американского миллионера Мак-Кормика. Вообще предполагалось попросить у него 15-20 миллионов на организацию переворота, пообещав ему в будущем торговые льготы.
Кутепов предлагал "Тресту" осуществить покушение "большого масштаба". По его мнению, только такое действие могло иметь резонанс в Европе. Он сам хотел возглавить террористическую группу. Этот акт, по его мнению, мог бы заставить раскошелиться Мак-Кормика.
В то же время шла оживлённая переписка Гучкова с "Трестом" по "техническим" вопросам - о доставке снарядов и газов.
Об этих планах Кутепова и Гучкова, разумеется, хорошо знало руководство ОГПУ. Сомнительно, чтобы планы Кутепова могли осуществиться, но следовало принять меры и выяснить, насколько серьёзна их подготовка. Поэтому деятелям "Треста" был предложен в качестве эксперта по газам слушатель академии Красной Армии Андрей Власов. Так привлекли к операции "Трест" ещё одного "военного монархиста", на самом деле преданного Советской родине патриота.
Его направили в Париж вместе с Захарченко.
Перед отъездом у Власова было несколько бесед с Артузовым.
Артузов охарактеризовал Марию Захарченко и предупредил, что с нею надо быть очень осторожным.
- Эта фанатичка, яростная монархистка, довольно опытная в конспиративных делах. Вы будете все время у неё на глазах, она будет вас ловить на слове, выспрашивать обо всем, кто и откуда вы, прежде чем вас представить Кутепову. От вашего поведения зависит многое. Вам следует держаться с Кутеповым почтительно, даже робко. У них должно создаться впечатление, что вы слепо подчиняетесь руководителям "Треста" и по-солдатски выполняете их задания. Мы тут сочинили вам биографию, хотя сочинять было не нужно, все по анкете. Привлёк вас к работе "Треста" ваш непосредственный начальник, вы, мол, разочаровались, на вас повлиял нэп, антинэповские настроения вас привели в лагерь контрреволюции…
В таком духе шли беседы с Власовым. Командировка была утверждена Менжинским, и 26 октября 1926 года Власов отправился вместе с Захарченко в Париж, через минское "окно".
Первая встреча произошла на квартире Гучкова с инженером-галлиполийцем Прокофьевым. В присутствии Марии Захарченко решаются технические вопросы. Прокофьев предлагает свой метод химического анализа газов. Власов не согласен. Свою программу испытаний он излагает письменно. Предполагалось опробовать газ на контрольных животных. Присутствовать на испытаниях должен был немец, химик, предложивший газ.
Наконец встреча с Кутеповым. Спрашивает о здоровье Николая Михаиловича Потапова.
- Немного лучше. Перед отъездом генерал принял меня и просил передать вашему превосходительству лучшие пожелания.
- Благодарствую. От всей души желаю его превосходительству поправиться. Он нужен России. Вы часто имеете возможность его видеть?
- Не часто. Я ведь рядовой член организации.
Кутепов смеётся:
- У вас, я вижу, дисциплина. Это хорошо.
Кутепов спрашивает об академии, в которой учится Власов.
- Прокофьев говорит, что ваши познания в химии не оставляют желать лучшего. А немец? Как, по-вашему, немец?
Власов доложил, что немца, предложившего газ, он не видел.
Кутепов бросает взгляд на "племянницу". Она краснеет.
- Я настаивала, но Гучков…
- Гучков болтлив, неосторожен и вообще ненадёжен. - Кутепов обращается к Власову: - Вы виделись с Прокофьевым три раза?
- Три раза. Никаких результатов. Ни немца, ни испытаний, ни газов.
- Мне кажется, - с раздражением говорит Кутепов, - что этот газ имеется только в голове Гучкова.
- Я думаю, - говорит Власов, - что газа совсем нет, а если есть, то он был известен ещё в прошлую войну и никаких новых отравляющих свойств не имеет.
- А вы не думаете, что Гучков просто струсил? Кстати, в каком вы чине? По-большевистски, разумеется.
- Если по-старому… капитан.
- Так вот, капитан, у нас вы будете полковником. Нет красной или белой армии, есть русская армия. И эта армия исполнит свой долг. Я бы желал, чтобы вы познакомились с нашей молодёжью.
- Буду счастлив.
Кутепов бросает взгляд в сторону Захарченко.
- А там… может быть, представим… Его высочеству будет интересно.
На этом кончается разговор. Мария Захарченко и Власов выходят из дома на улице Колизе, из штаб-квартиры РОВС.
Парижская осень. Ещё тепло. Опадает листва с деревьев на Елисейских полях. Власов глядит вправо, где Триумфальная арка на площади Звёзды и тысячи пролетающих мимо машин.
- Красивый город.
Захарченко не слушает. Она думает вслух о другом.