Было назначено расследование по поводу непредумышленного убийства при отягчающих обстоятельствах. Прокурор указал на два подобных обстоятельства: "превышение скорости и проезд на красный сигнал светофора". Обвиняемому грозит максимальное наказание в виде семи лет лишения свободы.
У Люка пересыхает в горле, ему трудно глотать, рот словно наполнен гравием. Он читает, перечитывает, листает, но никак не может найти имя жандарма. Теперь он выбирает из груды газет все выпуски "Уэст-Франс" за 2004 год. Из них он откладывает одну газету, потом вторую, третью… Даты позволяют проследить за ходом расследования.
Газета за 4 мая, то есть вышедшая четырьмя днями раньше, потрясает его. Третья страница. На земле - сломанный велосипед. Кажется, что колесо еще крутится. Сразу за велосипедом - полицейская машина. Зеваки. Никаких следов жандарма, имя не указано. В центре внимания - девочка. Ее интересы, учеба в школе, несостоявшаяся молодая жизнь. Журналистов так и тянет копаться в мрачных подробностях. Они обожают сенсации, Люк это знает лучше, чем кто бы то ни было.
Он массирует виски, старается сосредоточиться на своей задаче. Берет другие газеты, находит начало, продолжение, завершение процесса над жандармом-кататоником. Имя по-прежнему не упоминается, неизменный "жандарм, отданный под суд за…".
Последняя из отобранных газет. Последняя статья. Приговор оглашен.
Облегчение.
Родители девочки громко протестуют. Их никто не слышит.
И наконец в поле его зрения попадает имя.
Но не имя кататоника. Имя отца маленькой жертвы. Поль Бланшар. Директор супермаркета, живущий в городке недалеко от Нанта.
Господи, Бланшар. Имя, которое назвала ему Жюли за тарелкой спагетти. Единственное слово, произнесенное кататоником…
Люк бросается к компьютеру, выходит в интернет, включает поисковую систему, ищет в телефонных справочниках, каталогах, находит адрес Бланшара, но номер телефона не указан. Скорее всего, стационарного телефона у него нет.
- Черт возьми!
У Люка нет выбора. Ему необходимо убедиться, что он не ошибается.
Ведь то, о чем он думает, просто немыслимо.
До Нанта шестьсот километров. Шестьсот километров, чтобы решить, должен ли он совершить два самых ужасных преступления. Отказаться от одного больного. И убить другого.
Когда он выходит и исчезает в темноте, Доротея, наблюдавшая за ним через окно, обходит дом сзади и тянет на себя застекленную дверь. Попасть в дом к Люку проще простого.
"Что же ты скрываешь, доктор Люк Грэхем? - думает она. - Что ты замышляешь глубокой ночью?"
Она подходит к коробкам, ее бросает в пот. Она нагибается и берет в руки газету, в которой рассказывается о происшествии с жандармом. Подчеркнуты заголовок, название города. Имена… Поль и Лоранс Бланшар. Фотография улыбающегося мужчины, выходящего из здания суда. Она его не знает.
Молодая женщина заглядывает в другие коробки. Сообщения о других происшествиях.
"Какое отношение все это имеет к моей сестре? В какие игры ты играешь, Грэхем?"
Нахмурившись, она нагибается и подбирает еще одну вырезку. Фотография разбитой машины. Семья Грэхема, уничтоженная дорожной аварией…
"Так, значит, вот в чем дело, вот откуда это одиночество, эта окружающая тебя трагедия… Это наваждение, все эти статьи - отголоски твоей собственной истории…"
Доротея чувствует себя неловко; она кладет все на место и тихонько уходит.
27
Жюли с чашкой кофе в руке нервно мечется по холлу клиники Фрейра. Она смотрит на часы. Почти половина одиннадцатого. Звонит ее мобильный.
- Алло!
Голос звучит сухо. После тяжелой ночи у нее отвратительное настроение. Есть все основания опасаться, что день будет особенно бестолковым и трудным.
- Здравствуйте, Жюли. Это Люк.
Жюли чувствует, как к горлу подступает какой-то комок.
- Доброе утро.
- Я только что говорил с Капланом. Тест с ривотрилом переносится на завтра.
Жюли слышит в трубке шум автомобильного мотора.
- На завтра? Но почему?
- Тут ночью на меня свалились серьезные семейные проблемы.
- Мне очень жаль, но вы могли бы предупредить меня раньше. Я тут уже почти два часа торчу.
- Завтра утром, ладно? В любом случае торопиться незачем, с больным все в порядке. Он получает внутривенное питание и гидратацию. Каплан всем займется.
- А никто другой не может провести тест?
- Это мой больной, Жюли…
Она сжимает зубы.
- Хорошо.
Пауза.
- Жюли… Я хотел бы извиниться за вчерашнее. Но… Мне это трудно.
- Что именно вам трудно?
- Трудно, и все тут… Берегите себя, Жюли…
Он отключается. Жюли, испытывая легкую досаду, идет к палате A11, в ушах у нее еще звучит голос Люка. "Берегите себя…"
Жером Каплан отворачивается от кататоника.
И идет к ней.
- Люк перенес на завтра, - говорит он.
- Я знаю.
Жюли нервно теребит пачку сигарет в кармане. Каплан кивает в сторону больного:
- Не волнуйтесь за него. Раньше кататоники оставались в таком состоянии до самой смерти.
Жюли Рокваль явно нервничает.
- Дело не в этом. Я трачу время на приезд сюда, мне надо просмотреть три тонны дел. Мне живется не намного легче, чем вам, вы в курсе?
Жюли смотрит на дисплей своего мобильного и садится на стул. Пишет эсэмэску. Потом, не меняя положения головы, поднимает глаза, при этом кожа на лбу собирается в мелкие морщинки.
- Если точно, кто такой Люк Грэхем?
- То есть?
- Честно говоря, я попыталась накопать какую-то информацию о нем в разных местах. И мало что нашла.
- А что именно вы ищете?
Она вздыхает. У Каплана есть противная привычка отвечать вопросом на вопрос, он быстро учится.
- Ничего конкретного, просто хотела бы узнать побольше об одном из звеньев той цепочки, которая объединяет нас всех. Понять, например, почему он пришел работать во Фрейра.
Каплан прислоняется к стене напротив нее. Словно задумавшись, он пощипывает нижнюю губу.
- Люк появился тут больше двух лет назад непонятно откуда. Насколько мне известно, у него был частный кабинет где-то рядом с домом, семейное дело. Если хотите, дело, передаваемое по наследству, от отца к сыну. Более чем приличный заработок, как мне представляется, образцовая клиентура, приятные условия работы. Но… можно подумать, что ему больше нравится каждый день тащиться за сто километров, чтобы зарабатывать меньше. Половина здешних психиатров втайне мечтает в один прекрасный день устроиться получше, а у Люка все наоборот. Он задерживается, проводит здесь ночи, берет все больше дежурств. Он живет не своей жизнью, а жизнью своих больных.
Да, именно так Жюли и понимает ситуацию.
- Семейные проблемы?
- Вы знаете, тут на дежурствах много чего можно узнать. Люк носит обручальное кольцо, но его жена и двое детей погибли в автомобильной аварии. Детишкам было восемь и тринадцать лет.
Жюли дописала сообщение, она сидит свесив руки между колен, не отводя глаз от больного кататонией.
- Это ужасно.
- Об этой истории много писали в здешних газетах, в частности, обсуждали проблему разговоров по телефону за рулем. Поищите в интернете, увидите.
- И он приходит сюда, чтобы сбежать из дома, от всего, что может напомнить ему о семье…
- Можно и так сказать. Сам Люк мало о себе рассказывает. Больные, только больные. Просто наваждение какое-то.
- Ну, как он сам справедливо отмечает, у всех есть свои навязчивые идеи.
- Ну не настолько же! Знаете, он пытается посмотреть истории всех больных с психическими травмами. Когда лечишь психические травмы, сталкиваешься с самыми темными закоулками души каждого больного, в каком-то смысле пропускаешь его тайны через себя. Вытаскиваешь на свет божий инцесты, трагедии, несчастные случаи, грязные семейные истории. И… я думаю, что это его в равной мере и возбуждает, и истощает.
- Его возбуждают темные закоулки чужих душ…
Каплан медленно качает головой.
- Вы слышали про Кароль Фестюбер, молодую женщину из деревни километрах в тридцати отсюда, которую ее собственный отец пять лет держал на чердаке и мучил?
- Читала об этом в газетах, кажется, года полтора назад. Самое жуткое в этой истории - что вся деревня знала, но никто и слова не сказал. Но, видите ли, меня это не удивляет. Я сама постоянно сталкиваюсь с тайнами и ложью.
- Ну так вот, Люк тогда занимался этой пациенткой. Он, если можно так выразиться, просто набросился на этот случай.
Жюли таращит глаза от удивления. Каплан устало и вымученно улыбается:
- Он никогда не говорит об этом, но он вообще никогда не говорит о своих больных. У Фестюбер была диссоциация сознания, она не могла вспомнить, как и что с ней делали. Разум пытался оградить ее от всего, что пришлось вытерпеть ее телу. Люк думал, что сможет спасти ее, но страшно прокололся.
- То есть?
Каплан сжимает губы, он не решается выдать секрет. Пристальный взгляд Жюли заставляет его идти до конца.
- Я тогда только что пришел в отделение психиатрии. Люк хотел ускорить события, вытащить одним махом все загнанные вглубь воспоминания, ну, я не знаю, хотел блеснуть, доказать свое мастерство. А кончилось тем, что больная покончила с собой у себя дома, в разгар психотерапии, которую проводил с ней Люк. Ее нашли в ванне - она наглоталась снотворного и утонула.
Жюли проводит руками по измученному лицу:
- Самая страшная неудача для психиатра.
- Люк пошел работать в клинику, потому что хотел заново выстроить свою карьеру. Но… вы знаете, здешние больные совершенно не похожи на частных пациентов, большинство из них попадают к нам под давлением третьих лиц. По сути дела, Люк не особо разбирался в клиническом подходе к лечению психиатрической патологии. Можно быть великолепным психоаналитиком и при этом очень скверным клиницистом. Чемпион на стометровке не обязательно выиграет марафон.
Жюли встряхивает головой, ей не нравится, что она опять все узнает последней.
- И вы считаете, что из него вышел плохой психиатр-клиницист?
Каплан понимает, что играет с огнем, и предпочитает уйти от ответа:
- Не мне об этом говорить. Лично у меня к нему претензий нет. Он хороший психиатр.
Жюли вздыхает:
- Во всяком случае, надеюсь, что с этим больным он не повторит ту же ошибку.
- Я вам ничего не говорил, ладно? Я так… разболтался, но это только потому, что мы вместе работаем над сложным случаем. Не закладывайте меня.
- Спасибо за вашу откровенность. Я умею держать язык за зубами.
Она выходит из палаты с тяжелым сердцем. С ужасным ощущением, что Люк Грэхем настолько разрушен изнутри, что уже больше никогда и никого не сможет полюбить.
28
Городок Сотрон в десяти километрах от Нанта. Точка на карте. Шесть часов на машине от Бре-Дюн. Люк Грэхем подкрепляется кофе из термоса и сигаретой. Ему пришлось три раза останавливаться и выходить из машины на свежий воздух. После событий последних часов ему кажется, что он задыхается в гипсовом мешке. В ушах еще звучит голос человека в капюшоне: "Значит, убейте его в больнице…"
Родители девочки, сбитой кататоником в 2004 году, живут в квартале, насчитывающем около двадцати частных домов. Симпатичные садики, велосипеды, качели, детские горки… В таких новых жилмассивах для служащих средних лет всегда много детей, они учатся жить в коллективе, играть у соседей или, летом, прямо на улице. Эрзац рая. Для Люка - ад.
Из-за "лежачих полицейских" психиатру приходится ехать с черепашьей скоростью. Наконец он находит нужный дом. К счастью, перед въездом в гараж стоит машина. Почти 11 часов. Люк проезжает дом и останавливается чуть дальше. Лучше, чтобы его не запомнили.
Сидя в машине, он разглаживает помятый пиджак, брюки, потом выходит и натягивает пальто. Бросает взгляд в зеркальце заднего вида. Морда как у трупа, вынутого из могилы, жуткие круги под глазами. Да, адская была ночка!
Он осторожно закрывает дверцу, возвращается к дому и стучит. Женщина лет тридцати пяти в светлом костюме приоткрывает и тут же захлопывает дверь.
- Мадам Бланшар?
Дверь снова приоткрывается, в щели показывается голова.
- Простите, нет. Мадам Бланшар тут больше не живет.
Ну вот, только этого не хватало.
- А у вас нет нового адреса?
Люк слышит, что в доме работает телевизор, передают очередной бесконечный сериал.
- Нет-нет. Вам, наверное, лучше поговорить с ее нотариусом или с соседями. Мы с ней мало общались. Она продавала дом, мы купили. Вот и все.
Люк на секунду оборачивается - дети группками идут в школу, волоча за собой ранцы на колесиках. Понятно, что Бланшары не смогли вынести жизни в таком месте, где ежедневно видели ровесников своей погибшей дочки.
- Скажите… Вы в курсе несчастного случая с их девочкой, Амели?
Женщина недовольно пожимает плечами:
- Конечно. Посмотрите вокруг - всюду семьи, дети. Как же я могу быть не в курсе? Дочь, потом муж - для одной женщины это многовато.
Она собирается закрыть дверь. Люк втискивается в щель, у него колотится сердце.
- Муж? Что вы имеете в виду?
Она настораживается:
- Кто вы такой?
- Франсуа Дарле из страховой компании. Мне иногда приходится разбираться со старыми делами в связи с наследством, и вот попался этот случай.
Женщина делает шаг вперед, вытесняя Люка наружу, и загораживает ему вход.
- Понятно. Насколько я знаю, после смерти дочери Поль Бланшар так до конца и не пришел в себя. Примерно через год после суда, на котором убийцу девочки выпустили, он бросился под поезд.
Люк, внезапно побелев, поднимает голову:
- И… последний вопрос… мадам… Жандарм, переехавший девочку… Вы знаете, как его звали?
- Этого мерзавца? Еще бы. Александр Бюрло. Что же, если ты в жандармерии работаешь, так на тебя и закон не распространяется? Знаете что? Если бы такое случилось с моей дочкой, поверьте, я бы его убила, жандарм он или кто еще. Своими руками. Так и скажите в своей страховой компании.
Она захлопывает дверь. Ошеломленный Люк идет по улице, ему кажется, что его ноги стали неподъемно тяжелыми.
Отец, Пьер Бланшар, покончил с собой… Почему же совершенно лишившийся рассудка кататоник произнес его имя?
"Покончил с собой…" Слова гудят в голове, мешают думать.
Он продолжает поиски. Очередной разговор у соседской двери позволяет ему наконец узнать новый адрес Лоранс Бланшар. Домик в сельской местности, под Амьеном.
Теперь надо ехать обратно. Проделать такой путь, тогда как мать погибшего ребенка живет в ста километрах от него…
29
На столе стоит большое блюдо с остатками жаркого по-фламандски и жареной картошки. Приехавшая к Фреду час назад Алиса возвращается из коридора и садится напротив хозяина. Над ее головой мягко колышутся веточки "дерева для записок". Фред открыл окно, выходящее в сад, и в комнату врывается прохладный воздух.
- Доктор Грэхем никак не отвечает, - говорит Алиса. - Ни по телефону в кабинете, ни по мобильному.
- А ты оставила сообщение?
- Конечно, уже пять, как минимум. Можно подумать, что он нарочно избегает меня, иначе он позвонил бы. Скажи, мы скоро поедем?
- Я не думаю, что это удачная мысль - вернуться на ферму и встретиться с твоим отцом.
- Я хочу, чтобы он объяснил мне, почему он лгал. Хочу увидеться с сестрой. Где она? Где скрывалась эти десять лет? И почему она скрывала от меня, что жива?
Фред доедает картошку.
- Сначала я хотел бы кое-что тебе сказать… Сегодня утром я поспрашивал своих знакомых врачей. Ты когда-нибудь слышала о раздвоении личности?
- Прошу тебя, Фред…
- Почему ты не хочешь говорить об этом?
Алиса вздыхает:
- Ты собираешься мне сказать, что во время моих черных дыр я становлюсь умственно отсталым мальчишкой, который двух слов связать не может. Я знаю, что у меня проблемы, что я проваливаюсь в какие-то дыры, но… но доктор Грэхем обязательно поговорил бы со мной про такое. Он бы меня вылечил, если бы все было так просто.
Она прячет глаза. Фред не настаивает. Он встает и возвращается с двумя стаканчиками и бутылкой.
- Вот, выпей. Тебе станет лучше.
- А что это?
- Можжевеловая настойка. Все растительное, вреда от этого не будет.
Алиса с опаской смотрит на свой стакан:
- Мой отец почти никогда не пил, но уж когда пил, то говорил о всяких мерзостях.
- О чем?
- О своем прошлом. О Конго, Ливии, Ливане. Об ужасах, которых он там насмотрелся. От спиртного он расслаблялся. Мне не нравилось, когда он пил.
- Он становился злым?
- Нет. Но он спал в сарае и плакал.
Алиса колеблется, потом решается и залпом выпивает настойку.
- О господи, какая гадость. Как можно любить такое?
- От этого шахтерам на севере становилось немного теплее и светлее.
Алиса уже ощущает, как от можжевеловой настойки в животе становится тепло, ее охватывает приятное оцепенение. Как будто она приняла сильный транквилизатор. Фред пользуется этим, чтобы задать несколько вопросов:
- Кстати, а твой мозгоправ объяснил тебе, чем именно ты больна?
- Он как раз собирается это сделать. Мы подведем итоги длительной психотерапии, и это даст мне новые возможности для выздоровления.
Фред поглаживает себя по подбородку. Алисе кажется, что при этом он становится похожим на художника-бунтаря в поисках вдохновения. Боже, да он красив! Значит, в этом и заключается красота мужчины? Фред наклоняется к ней:
- Сколько ты уже лечишься?
- Год… Я начала ходить к врачу за несколько недель до того, как уехала с фермы.
Потрясенный Фред встает.
- Так лечение началось, когда ты еще жила на ферме в Аррасе? И… Ты сама выбрала врача?
- Нет, это папа. Он мог сделать это куда лучше меня.
Фред ударяет кулаком по столу:
- Да, конечно, твой отец… Черт, подожди пару секунд.
Он убегает наверх, потом возвращается с картой департамента Нор-Па-де-Кале, отодвигает в сторону тарелку Алисы и раскладывает карту на столе.
- Ты сама ездила на сеансы?
- Конечно. Папа починил старую машину, чтобы я могла ездить к врачу.
- А почему именно к нему? Почему к доктору Грэхему?
- Я… Я понятия не имею! Отец сказал, чтобы я поехала к этому психиатру, что еще ты хочешь от меня услышать? Для меня это означало, что я наконец проконсультируюсь со специалистом, что я поправлюсь, и это было самое важное. Почему ты задаешь такие вопросы?
Фред показывает на карте Аррас и медленно ведет пальцем вдоль дорог.
- Почему? Потому что тебе надо было ехать из Арраса в сторону Лилля, после Азебрука свернуть, а это почти сто километров. И, чтобы добраться до Бре-Дюн, потом проехать еще тридцать километров по пыльным дорогам! Сто тридцать километров - девушке, которую никогда не выпускали из дома… - Фред в недоумении разводит руками: - Да боже мой, Алиса! Ты не отдаешь себе отчета? Сто тридцать километров, чтобы посетить занюханный кабинет психиатра, когда их можно найти на каждом углу!
Взволнованная Алиса внимательно изучает карту.