Ночью Родлинский тихо выскользнул из дому. Чуть пошатываясь, он прошел по главной улице к ресторану "Версаль". У подъезда не было ни одного такси. Фотограф вошел и заказал пиво и трепангов. Официант понимающе улыбнулся и пошел, ловко обходя танцующих, к буфету. Родлинский сел поудобнее, так, чтобы в окно видны были стоянка такси и противоположная сторона улицы. Джаз, слегка фальшивя, гремел "Здесь под небом чужим". За соседним столом моряки с ленинградского танкера пили за тех, кто в море. Один из них, лаская слух Родлинского правильным произношением английских слов, напевал.
Фотограф закрыл глаза и попытался представить себя дома, на родине. Где она, его родина? Во Фриско или в Глазго, в Каире или в Мельбурне? Где-то там, где пьют виски с содой, а не водку с пивом и думают о размерах счета в банке, когда идут в кабак. Он-то уж не будет думать об этом. Его счет за последние годы приятно округлился. Что ни говори, за работу в этой проклятой стране, где каждый день можно ждать провала, хорошо платят. Он уже на грани, может быть, следы от Маневича привели к нему и в любой момент можно ждать спокойного "руки вверх" и осторожного прикосновения дула пистолета к лопаткам…
Кто-то притронулся к его плечу. Родлинский вздрогнул и замер.
- Заснули, что ли, Аркадий Владиславович? - произнес своим мягким голосом начальник Дома флота. - Идемте к нам.
- Благодарю, я на минутку, - облегченно улыбнулся Родлинский, поворачиваясь и пожимая руку. - Заработался - потянуло на пиво, да нигде, знаете, нет - поздно.
В это время официант принес заказ.
- Садитесь, за компанию.
- Что вы, меня ждут. А то пойдем? К нам только что приехали артисты из Москвы.
- К сожалению, отказываюсь.
Собеседник отошел, и Родлинский опять взглянул в окно.
У подъезда горел знакомый темно-зеленый огонек. Фотограф встал, положил деньги и быстро пошел к выходу. Уже на середине пути он вспомнил, что изображал пьяного, и начал чуть покачиваться.
В машине он бросил удивленному Маневичу:
- Домой.
Шеф еще ни разу не брал машину ночью. Что-то случилось, раз он отступил от правил.
Маневич дал газ и вопросительно посмотрел на фотографа.
- Срочное задание. Поедешь на аэродром и возьмешь человека в серой замшевой куртке и клетчатой кепке. - Родлинский запнулся. - Он спросит: "Вы по вызову?" Ответишь: "Обратный рейс порожняком". Привезешь его ко мне, - Родлинский помолчал. - Высадишь за углом, покажешь дом. Все.
Фотограф достал портсигар и размял папиросу чуть дрожащими пальцами.
"Курит, - отметил Маневич, - волнуется, что-то серьезное…" - На языке вертелся неуместный для разведчика вопрос: "Что случилось?" Маневича начало чуть потрясывать. - "Вдруг конец? Удерут, а меня оставят…" - Как бы в подтверждение этих мыслей Родлинский неожиданно протянул портсигар, чего тоже в машине не делал.
- Закури…
Маневич чуть притормозил, взял папиросу. Фотограф протянул ему свою, и красная вспышка озарила их сосредоточенные лица.
- Высади меня.
Родлинский расплатился и, чуть покачиваясь, вошел в проходной двор. Несколько секунд он смотрел вслед удалявшемуся заднему огоньку. Кровавый глазок уносил из его жизни еще одного… Он быстро посмотрел по сторонам и исчез в темноте…
В это время майор Страхов отчитывал по телефону капитана Тимофеева.
- Провалили задание. Вам что было сказано - следить за Маневичем. На кой черт, извините, вам понадобился этот загулявший моряк? Два часа держал такси? Ну и что? Вел долгий разговор и кого-то ждал в машине? Что из этого? Вы должны были установить повторяемость пассажиров Маневича… Хорошо, об этом потом. Даю указание - неослабно следить за машиной сорок семь двенадцать.
Последний рейс такси 47-12
Ночью машины почти не шли. Постовой милиционер у железнодорожного переезда разговаривал со сторожем, изредка поглядывая на часы. Вдруг загудел переговорный аппарат. Он подбежал к телефону.
- Такси сорок семь двенадцать? Не проходило. Сообщить? Слушаюсь, товарищ старший лейтенант…
Маневич подъехал к переезду, когда шлагбаум медленно опускался. Вдалеке ходил милиционер. Маневич последний раз затянулся, выбросил папиросу и нетерпеливо крикнул:
- Эй, начальник, какой там должен пройти? К самолету опаздываю.
- Настоишься, маневровый, - проворчал сторож и скрылся за будкой.
Маневич, раздраженно посмотрел на часы: нашли время маневрировать. Он поднял стекло.
"Холод собачий, с чего бы это? - подумал шофер. Его знобило, слегка кружилась голова. - Простудился, наверное, - мелькнула мысль. - Не ко времени".
Шлагбаум вздрогнул и тихо пошел вверх. Маневич еще секунду помешкал и, наконец, миновал переезд. Через несколько минут у полосатой будки остановился длинный черный "Зим".
- Трубников?
- Есть. - К машине подбежал милиционер.
- Куда?
- По шоссе, на аэродром. Говорил со сторожем переезда, спешу, мол, к самолету.
- Спасибо. Один?
- Пустой.
Марченко откинулся на сидение, и машина с места рванулась вперед. Лейтенант посмотрел на часы. Московский самолет приходил в два тридцать. Оставалось немногим менее часа. Белая в лучах фар лента асфальта терялась метрах в пятидесяти, дальше - непроглядная тьма. Марченко напряженно всматривался. Вот появился красноватый огонек заднего света, погас на повороте и снова вспыхнул на длинной прямой. Затем лучи фар вырвали из темноты борт грузовика.
- Обгоняй.
Машина вырвалась вперед.
Минут через пять показался еще один красный огонек.
- Вот жмет, - бросил шофер, взглянув на спидометр.
Стрелка находилась около цифры девяносто. Огонек не приближался. Шофер дал газ, и постепенно огонек стал расти. "Победа". Марченко впился в номер - 47–12.
- Не обгонять, - сказал он шоферу почему-то шепотом. Машины мчались со страшной скоростью. Стрелка спидометра перед глазами лейтенанта прыгала уже около ста, а шофер был вынужден еще прибавить газ. Вдруг такси вильнуло в сторону и чуть захватило правыми колесами обочину, затем еще и еще.
- Что он, пьяный? - заметил шофер.
Из-за поворота, метрах в четырехстах впереди, вырвались голубоватые столбы света и возникли две яркие фары. Чуть не задев встречную машину, "Победа" мчалась вперед.
- Сумасшедший, - ругнулся шофер, прижимаясь к обочине и не сбавляя хода. Передняя машина продолжала вилять. Впереди возникли еще фары. Они приближались с невероятной быстротой. Марченко взглянул на спидометр. Стрелка подходила к ста десяти километрам. В следующее мгновение он увидел, что передняя машина свернула влево, и чудовищная сила бросила его на стекло. Последнее, что он помнил, - долгое, пронзительное визжание тормозов…
Тормоза продолжали настойчиво визжать. Колючие иголки вонзились в самый мозг. Марченко чихнул и открыл глаза. Над ним склонилось лицо врача.
- Меня видите?
- Вижу. Где я?
- В санитарной машине. Лежите, лежите.
Марченко сел.
- А шоферы?
- Ваш здоров, другой - в первой машине.
- Я прошу вас немедленно сообщить обо всем майору Страхову. Немедленно…
Марченко откинулся на подушку. Красный огонек плясал перед глазами, голова раскалывалась, медленно начинала доходить боль в руках и груди. Потом огонек вспыхнул, закружился в кровавом вихре, и лейтенант потерял сознание.
Пришел в себя Марченко уже в госпитале. У его постели сидели Страхов и Тимофеев. Бесшумно двигалась у соседней койки женщина в белом.
- Как, Петро, чувствуешь себя?
- Спасибо, товарищ майор.
- Говорить можешь? Ты ведь понимаешь, как это нам важно?
- Могу.
- Рассказывай, Петро.
Марченко подробно изложил события этой ночи.
- Как он врезался во встречную машину, я почти не видел: посмотрел в этот момент на спидометр. Скорость была сто десять километров. Дальше ничего не помню.
- Значит, говоришь, машина сильно вихляла?
- Да. Семенов, мой шофер, даже сказал, что водитель, наверное, пьян.
- Так.
- А сколько времени до самолета оставалось? - спросил Тимофеев.
- Когда выехали из города, я посмотрел на часы - было час тридцать восемь.
- Другими словами, особенно гнать нужды не было? Ну, Петро, отдыхай, больше тебя беспокоить не будем…
Посетители на цыпочках вышли из палаты. В вестибюле они около двадцати минут говорили с ожидавшим их Семеновым. Рассказ шофера полностью совпадал с рассказом Марченко. Больше того, он подробно описал, как такси врезалось во встречную машину, как он успел затормозить и как был остановлен какой-то грузовик, водителя которого попросили сообщить о происшедшем в город.
- Какой шофер отличный! - задумчиво проговорил Страхов.
- Семенов-то?
- На такой скорости успел дать тормоз. Молодец.
Офицеры постояли в вестибюле.
- Так что, будем ждать результатов вскрытия и экспертизы?
- Нет. Вот что, товарищ капитан. О том, что вы прохлопали Маневича, мы еще поговорим. Сейчас необходимо любыми средствами восстановить его действия за те полчаса, которые прошли от приезда к "Версалю" до остановки на переезде. Задание ясно?.. Впрочем, давайте вместе. Рано я вас пустил на самостоятельную работу. - Страхов лукаво улыбнулся. - Вам нагорит, да и мне тоже. Ладно, будем исправлять. А Марченко… пожалуй, в этом вы не виноваты.
- Вы думаете?
- Уверен.
- Спасибо, товарищ майор. Я и сам так думал, да, знаете, иногда теряешь веру в себя, особенно после таких ошибок.
Страхов остановился и взял капитана под руку.
- Что вы, Василий Тихонович! Разве мы безгрешны, разве мы иногда не допускаем ошибок, за которые приходится дорого расплачиваться?
Офицеры сели в машину.
- Да, это правда. Однажды я имел возможность два месяца анализировать свои ошибки в госпитале…
Капитан говорил, а сам напряженно думал о чем-то другом. Страхов внимательно всматривался - в его осунувшееся лицо.
- Да, в госпитале, два месяца, - повторил Тимофеев и вдруг без всякой связи добавил: - Мне кажется, нужно начать со швейцара "Версаля".
- Правильно, Василий Тимофеевич, я, признаться, и не подумал об этом.
- К "Версалю".
Машина подкатила к ресторану буквально в самую последнюю минуту. Администратор, шеф-повар и два швейцара стояли около дверей и прощались.
- Прошу извинить, товарищи. Можно вас на несколько минут? - обратился Тимофеев к швейцарам. - Спокойной ночи, - попрощался он с другими.
Администратор, с любопытством оглядываясь, ушел, а шеф-повар, немного постояв, спросил:
- Разговор надолго? Мы вместе домой ходим.
- Надолго.
- Всего хорошего, - буркнул тот и скрылся в темноте.
Машина медленно двинулась по улице.
Капитан Тимофеев откинулся на спинку сиденья так, чтобы оба швейцара могли сесть поудобнее, вынул папиросы, предложил закурить собеседникам, затем неторопливо достал удостоверение личности, показал им и только после этого спросил:
- Вы помните, когда я приходил в ресторан?
- Конечно. Знаем вас - не впервой. Вы еще звонили по телефону из будочки, - согласился старший швейцар, пряча усмешку в шикарных, густых усах. - Неприятный, должно быть, разговор был.
- Заметили?
- Как же, наше дело неторопливое, вот и примечаем.
- Это хорошо, - вставил Страхов. Он сидел вполоборота рядом с шофером.
- А машину такси, на которой приехал человек, вошедший передо мной, заметили?
- Как же, мы почти всех таксистов в лицо знаем. Этот ничего, тихий.
- Долго он стоял?
- Да нет, сразу же клиента из ресторана нашел.
- Кого - не помните?
- Помним - странный клиент такой, только вошел и быстро вышел. Небось, даже заказать ничего не успел.
- Почему не успел, Иван Исаич, успел, - заметил другой швейцар, чуть помоложе, - я как в зал заходил, видел - они пиво пили.
- Вы его видели?
- Ну да. Сидел мрачный такой. Все кругом как есть компаниями, а он один.
- За чьим столиком, не помните?
- Кто их разберет. Должно быть, Степановым. Меняются официанты-то у нас. Есть столики выгодные, есть простойные.
- А официанта не видели?
Вопросы задавал только Тимофеев. Майор внимательно слушал и наблюдал за швейцарами.
- Нет, не приметил. Может, и у Зинки сидел.
- У Зинки не мог, она около оркестра сегодня работала, жаловалась, что оглохла.
- Значит, у Степана.
- Какого Степана?
- Степан Ковтуненко, отчество не знаю, молодой он еще.
- Да нет, ему под сорок.
- Оно и есть молодой.
- Где он живет, не знаете?
Швейцары переглянулись. Старший покачал головой.
- Нет. Вот разве жену его спросить. Она на вокзале буфетчица, до утра через день работает.
- Может, сегодня она свободна?
- Вряд ли, они со Степаном все в одну смену норовят. Едем, что ли, товарищ начальник? Как, ей говорить, зачем адрес, али так, сторонкой узнать?
- Сторонкой, - засмеялся Страхов. - Сторонкой, папаша.
На вокзале к буфетчице подошел Иван Исаич.
- Вечер добрый. Как торговля?
- Спасибо, хорошо.
- Дело есть. Тут клиент один спрашивает, где живете, не платил он Степану-то, в долг гулял, потом, видимо, раздобыл, да Степан ушел.
- Ишь ты, приспичило. Луговая, одиннадцать, как войдет, желтая калитка в полусадничек, а там и дверь.
Передав офицерам адрес, Иван Исаевич собрался было домой.
- Что вы, папаша, мы подвезем вас.
- Спасибо, начальник. Только вы меня папашей-то не величайте. Не люблю я этого. Вся пижонья молодежь так кличет, то "папаша, макинтош", то "папаша, шляпу", то "папаша, пусти". Какой я им папаша! Так, словесность одна глупая.
- Что, не нравятся вам молодые ребята?
- Да почему не нравятся? Только чего им в ресторации делать? Гость у нас путаный, все моряки с торговых и проезжие. Больше поесть, да с голодухи после моря потанцевать идут. А эти - чего им нужно? Желторотые еще по ресторанам ходить. Напьются, шумят, а дела всего на копейку. В театр ходили бы лучше или с футболом этим бегали. Меня в те годы в кабак калачом, бывало, не заманишь. И главное, суют рубль так, будто миллион дают.
Иван Исаевич ворчал всю дорогу. Когда офицеры остались вдвоем, Страхов заметил:
- Колоритный старик.
- Умница. Я с ним не раз уже сталкивался, - согласился Тимофеев. - Неудобно будить Степана-то?
- Нужно, - коротко ответил Страхов.
Степан еще не спал.
- Клиент знакомый. Помню, почти ничего не ел, а деньги оставил. Вроде пьяный пришел, но вроде трезвый ушел. Он еще с флотским говорил.
- С кем?
- С флотским - мы его так зовем, - с начальником Дома флота Гришиным. Мы его все знаем. Банкеты часто устраивает, артистов принимает, ну и нам контрамарки дает.
- А кто этот, первый клиент, не знаете?
- Нет, не знаем. В ресторане-то он бывает, со мной всегда здоровается, чаевые дает - не без этого, а говорить не говорит.
- Спасибо, товарищ Ковтуненко, извините, что помешали вам отдыхать.
На улице Тимофеев остановился.
- Поедем к Гришину?
- Поздно, да и не стоит. Едем в управление. Узнаем, кто был предпоследний клиент Маневича. Думаю, что Мамедалиев уже нас ожидает.
Доклад старшего лейтенанта Мамедалиева был довольно краток:
- Григорий Петрович Павлов, второй штурман танкера "Муром", который позавчера пришел из Ленинграда. Встречался со старыми друзьями в городе, потом в ресторане присоединился к морякам с танкера. Вместе с ними вернулся на корабль. В этот вечер почти не пил - удерживал разгулявшихся друзей. Его корабельная характеристика отличная: общественник, из военных моряков, был на фронте, имеет ранения и награды.
- Да, капитан, - задумчиво проговорил Страхов, - пожалуй, ваш объект оказался не тем, за кого вы его принимали. Но на всякий случай продолжайте наблюдение за ним.
- Товарищ майор, кто же мог подумать: одет модно, даже кричаще, во всем заграничном, колесит по городу с Маневичем, разговаривает с ним довольно оживленно, делает непонятные остановки…
- Да вы не оправдывайтесь, Тимофеев, ошибка понятная. Только вот вдумайтесь сами - станет ли шпион одеваться броско, в заграничный костюм?
- Н-нет, пожалуй.
- Не станет. И после двухчасовой поездки по всему городу давать шоферу яд не станет.
- Другими словами, под подозрением остается только этот, клиент Степана, собеседник Гришина.
- Да.
- Я тоже так думаю, товарищ майор, - заметил старший лейтенант Мамедалиев. - До этого клиента Маневич стоял около полутора часов, до этого пятнадцать минут возил двух офицеров с крейсера, еще раньше стоял: у рынка, привез трех человек с забухтенной стороны и обедал… Товарищ майор! Обедал в столовой!
- И что?
- Может быть, там? Правда, за ним следили, и ничего подозрительного не произошло, за столиком он сидел один, но…
- Хорошо, проверьте столовую…
"Скажите как разведчик…"
Начальник Дома флота офицер Гришин принял Страхова в своем кабинете.
- Чем могу служить?
- Я прошу оказать нам маленькую помощь справочного порядка.
- С удовольствием. Слушаю вас.
- Вчера в ресторане вы разговаривали с неким пожилым солидным человеком, который сидел за крайним отдельным столиком у окна. Разговор был короткий, припоминаете? Кто был этот человек?
- Родлинский, фотограф. Он ведет у нас в Доме кружок фотолюбителей.
- Вы его хорошо знаете?
- Только по работе, по кружку… Иногда случайно сталкиваемся вне Дома флота. Отличный фотограф и преподаватель.
- Благодарю. Не буду вас задерживать.
- Всего хорошего. В случае чего я к вашим услугам.
У двери Страхов обернулся.
- Скажите, а почему вы не спросили, зачем мне понадобился этот человек - Родлинский?
- Не маленький, понимаю, - широко улыбнулся Гришин. - Сам когда-то был в разведке и знаю, что вопросы в таких случаях неуместны.
- В разведке? - Страхов задумался. - В какой?
- В войсковой, на фронте. До этого - в морской пехоте.
Страхов быстро подошел к столу, подвинул кресло и сел.
- Значит, в разведке… Скажите, какие сведения мог бы получить руководитель любого кружка в нашем Доме флота?
- Смотря для чего.
- Вы понимаете - и как член партии, и как офицер, и как бывший разведчик, что все, о чем мы говорим, должно остаться в тайне?
- Да.
- Предположим, Родлинский враг. Какие сведения может он собрать, работая в Доме офицеров флота?
Гришин побледнел.
- Черт возьми, действительно, может, - отрывисто проговорил он.
- Какие?..
Устроиться в Доме офицеров флота Родлинскому помог случай. Вернее, не случай: Родлинский терпеливо поджидал именно такой удачный момент.