- Никак нет.
- Извольте прислать мне начальника почты.
Через несколько минут в кабинет поочередно медленно ввалились две согнутые колбасой ноги: им явно тяжело было нести свой груз - сто кило студенистого жира. Над этим ансамблем возвышалась голова с одутловатым лицом, в мясистых складках которого прятались и совершенно исчезали два обеспокоенных глаза. Веннар почувствовал инстинктивную неприязнь к этому человеку, хотя тотчас упрекнул себя за это беспричинное отвращение, которое испытывает нормальное существо к увечным и немощным.
Он заставил себя улыбнуться. Толстяк, конечно же у него было именно такое прозвище, дышал со свистом и смотрел куда угодно, но только не в глаза комиссару.
- Садитесь, - сказал ему Веннар, - жаркий сегодня день.
Толстяк рухнул на стул и вытер пот с лица.
- Что вы делаете с почтой, которую вам передает аджюдан-секретарь?
Человек долго размышлял; на какое-то мгновение он приоткрыл один голубой глаз, мутный и хитрый, который тотчас спрятался в свою раковину. Подобная реакция на столь простой вопрос насторожила Веннара. Конечно, никто не любит, когда его допрашивают люди из полиции, но все же… Комиссар ощутил странную настороженность и стал внимательнее. Толстяк решился наконец, и результат его глубоких размышлений был если не неожиданным, то по крайней мере кратким:
- Я опускаю ее в ящик в деревушке рядом.
- Секретную корреспонденцию тоже?
- Нет.
- А как?
- Я отдаю ее прямо приемщику почтового отделения.
- Майор д'Эспинак ничего не передавал вам лично?
- Никогда. Свою собственную почту он опускал в почтовый ящик в офицерском квартале, из которого я вынимаю письма в семь часов утра и пять часов вечера.
- Однако в это утро…
- Да, в это утро он передал мне пакет.
- Секретный?
- Нет.
- Вы в этом уверены?
- Да.
- Почему он передал вам этот пакет?
- Ну откуда мне знать.
Веннар вспомнил воинские наставления, которые хорошо знал, и терпеливо продолжил:
- Итак, вашу секретную почту вы складываете в специальный мешок, предоставляемый интендантством, завязываете его веревкой и опечатываете специальной печатью подразделения?
- Да.
- Сколько по инструкции у вас таких мешков?
- Пять.
- Извольте показать их мне.
Толстяк покатился в соседнюю комнатушку - его владения. Здесь царил невообразимый беспорядок: пачки писем лежали на столах и даже на стульях, по всем углам кучами валялись мятые бумаги, замаранные регистрационные книги.
Были найдены пять мешков. Если бы Эспинак действительно составил секретный документ, то пакет или еще не ушел, или по крайней мере был отправлен в нарушение правил, а не обычным путем.
Веннар возвратился в кабинет один. Он был задумчив, взволнован, недоволен. Решил позвонить в вышестоящую инстанцию. Полчаса спустя отдел почты сообщил ему, что один пакет из 40-го стрелкового батальона, не секретный, отправленный по почте накануне, получен в то же утро.
Решительно все уперлось в тупик в этом деле, и на сей раз комиссар с трудом смирился с этим. Он еще раз сел за стол Эспинака, сконцентрировав все свое внимание, сосредоточившись на немых и неподвижных свидетелях последних минут деятельности майора. Он полагал, чувствовал, готов был даже поклясться, что Эспинак здесь своей рукой написал какую-то конфиденциальную бумагу: он буквально видел, как тот сам опечатывает пакет, делает на нем положенные наклейки.
Но почему? Имело ли это какое-то отношение к делу? Что стало с этим письмом? Нет никаких оснований подозревать Толстяка. Выходит, Эспинак порвал или сжег это послание? Ничто ни в корзине для бумаг, ни в пустом камине не давало повода так подумать.
Оставил письмо при себе? Одежда убитых была осмотрена в госпитале, при них не было найдено ничего особенного.
Веннар сам удивился тому, что так упорно, со всех сторон взвешивает это обстоятельство. Немного суеверный, послушный инстинкту, интуиции и не раз поздравлявший себя с тем, что последовал велению своего импульса, он решил все-таки распутать эту историю.
Его размышления прервал шум машины, остановившейся перед зданием. Это возвратились четверо офицеров четвертой роты.
На лице Брюшо, еще озабоченном, обнаруживались признаки облегчения; у Кунца был важный и отсутствующий вид; Капель шутил и вызывал улыбку у Легэна. Они вошли в секретарское бюро.
Веннар направился к Легэну.
- Вы были свидетелем последних действий и поступков майора здесь вчера утром, не так ли?
- Так точно.
- Вас ничто не удивило? Не было ли в его поведении чего-нибудь необычного?
- Нет, ничего. (Он подумал еще.) Разве только, быть может, его необычайная активность - в пять часов утра, после бессонной ночи.
- Бессонной?
- О! Он, должно быть, спал совсем мало. Я оставил его в три часа ночи. Но, видите ли, господин комиссар (он грустно улыбнулся), это было бы необычайно для кого-нибудь другого. Бедный капитан Дюбуа, с трудом поспевавший за ним, говорил о нем: "Это прямо какой-то улей". Видите, какой характер.
- А вы не знаете, что он делал вчера утром, находясь здесь?
- Откуда мне это знать? И я не слишком хорошо понимаю, какой интерес…
- О, никакого особо. Я лишь стараюсь проникнуть в атмосферу последних часов, его последних часов.
Легэн выказал волнение, проявившееся, когда он ответил:
- Могу только сказать вам, что он был весел, подвижен, полон энергии.
- Это любопытно. Вы, видно, изволите шутить со мной. Я немного… медиум. Мне удалось здесь, в обстановке этого кабинета, внушить себе - вплоть до того, что я поверил в это, - что здесь произошло нечто исключительное; быть может, это не имеет никакого отношения к преступлению. Но я был бы очепь рад…
Легэн несколько нетерпеливо прервал его:
- Я не обладаю вашим даром, господин комиссар.
- Извините меня, все это глупости. Но вот и следователь, и мой коллега.
Это был знак офицерам, что они могут уйти. Они удалились чуть ли не бегом. Полковник, следователь и два полицейских закрылись в кабинете Эспинака и стали по очереди вводить друг друга в курс своей деятельности после полудня. Все они сошлись на одном - на констатации, что топчутся на месте. Веннар передал следователю дневник Эспинака. но то ли потому, что он не счел нужным связывать с расследованием вещественное доказательство, обнаруженное им в служебном кабинете, то ли потому, что он хотел еще сам поглубже изучить его, он ничего не сообщил о нем.
- Я желал бы допросить сегодня вечером мадам Брюшо, - сказал следователь. - При том обороте, который принимают события, мы уже не можем пренебрегать никакой мелочью.
Полковник ушел. Представитель судебной власти, два полицейских и секретарь суда целой процессией направились к дому Брюшо. Там их сразу провели в небольшую гостиную первого этажа и капитан сам представил их своей жене. Присутствие Брюшо смущало следователя, взявшего на себя руководство действиями. Эстев многозначительно покашлял, надеясь, что тот удалится сам. Нависло гнетущее молчание. Веннар потихоньку, но очень внимательно изучал Анну. Очарование молодой женщины направило его мысли во вполне определенное русло.
"Да, конечно. Потерять такую женщину, как она! Кто же с этим смирится, - подумал он. Но тотчас спохватился. - Идиот. Ведь я видел, что из-за страшил убивают так же часто, как и из-за хорошеньких женщин, и мужчина убивает не потому, что его жена очаровательна, а потому, что сам он выбит из колеи, болен, ненормален. Однако эта - настолько типичная главная героиня любовного романа, что следователь вполне мог позволить увлечь себя идеей ревности. Я на эту удочку не клюну. Здесь надо искать другое. И повнимательнее". Но вот Эстев наконец решился:
- Господин капитан, мы хотели бы послушать мадам Брюшо не в качестве официального свидетеля, но все же в связи с этим делом. И я боюсь, что ваше присутствие при нашей беседе было бы нарушением правил. Я могу вас попросить?…
Брюшо исчез, не сказав ни слова.
- Мадам, - снова заговорил следователь, - на мне лежит тяжкая обязанность спросить вас, каковы были отношения между майором д'Эспинаком и вашим мужем?
- Боже мой, месье, - хорошими, но не более того. Это были два очень разных человека. Но при отсутствии взаимной симпатии между ними существовало, я думаю, крепкое солдатское уважение и открытое воинское товарищество.
Тон был безразличным, лицо очень холодным, бесстрастным, так что Веннар спросил себя: "Что, она действительно не имеет никакого отношения к делу, или только делает вид?"
- Это очень деликатное дело, мадам, но я не могу отступать. Нам из разных источников известно, что капитан неоправданно ревниво отнесся к вашей дружбе с майором и что, в частности, он устроил вам бурную сцену в связи с этим в ночь накануне преступления.
- Все это так, но лишь внешне. Дело обстоит совершенно иначе. Мой муж упрекнул меня в очень свободном моем поведении с майором потому, что опасался, как бы это не вызвало пересудов соседей и не скомпрометировало меня. Я сказала ему, что равнодушна к сплетням. Он неисправимый мещанин, да еще был слегка взвинчен в тот вечер, так что это действительно переросло в семейную ссору. Вот и все.
Веннар удивился. Видимая абсолютная искренность без жеманства и нерешительности, некое величайшее безразличие этой женщины действовали на него ошеломляюще. Она единственная не казалась смущенной. Она говорила об этом приключении, которое, быть может, уже в огромной степени повлияло на ее судьбу, так, как рассказывают о каком-то событии далекого прошлого.
- Вопрос, который я хочу вам задать, мадам, - еще более деликатного свойства. Я стремлюсь понять, что же здесь произошло… Но я сочту вполне естественным, если вы откажетесь отвечать мне. Я извлеку из того, что вы мне скажете, только то, что может оказаться полезным для вашего мужа. Так вот. Действительно ли он, как мы это могли вообразить себе, был в таком возбужденном состоянии, что мог пойти на… какую-нибудь резкую выходку, направленную против личности своего начальника?
Веннар на мгновение растерялся. Он понял, что этот неприметный и молчаливый старикан, который с самого утра изображал из себя короля-бездельника, не такой уж профан. Ответ женщины мог быть только негативным. Но Эстев хотел узнать, в каком тоне он будет высказан, и соответственно истолковать это.
- Мой муж не способен на убийство майора и к тому же своего друга Дюбуа. Было бы глупо так думать.
Голос оставался нейтральным, в высшей степени безразличным. Это было сказано абсолютно без всякого порыва, как-то безжизненно. Никакой жест, никакое выражение на лице не подкрепляли того, что, казалось, должно было стать криком души. Однако следователь и Веннар почувствовали, что женщина говорит искренне. Что она искренне отвечает на этот конкретный вопрос, оставаясь при этом замкнутой, скрытной, превосходно владея собой, своей внутренней жизнью и потаенными мыслями, как и в первую минуту разговора.
- Благодарю вас, мадам… - Следователь помялся немного, но не придумал ничего, кроме банальных слов: - …и еще раз извиняюсь, что побеспокоил вас при подобных обстоятельствах.
На улице закусивший удила Финуа выразил свое явное неудовольствие:
- Господин судебный следователь, я думал, вы добьетесь большего от этой женщины. Она, поверьте мне, является центром и движителем всего этого дела. Достаточно только взглянуть на нее. Она воспламенит кого угодно. Так что подумайте хорошенько! К тому же это сфинкс. Но если бы действовать понастойчивей, она оставила бы свой неприступный вид.
Веннар улыбнулся совпадению своих первых впечатлений с этими, окончательными, суждениями местного комиссара.
- Как только вы ее увидели, дорогой коллега, - сказал он, - вы сразу пожалели, что отказались арестовать ее мужа.
Финуа немного задело услышанное, так ясно выразившее самую суть еще не ясных ему самому мыслей. Однако он был настолько честен, что признал себя разгаданным.
- А вы не думаете, что если верна поговорка "в каждой беде ищи женщину", то здесь у нас все в порядке?
- Да, даже чересчур.
- И потом, наконец, интуиция… и в целом обстановка…
Увозившая их машина выехала из леса, и дорога сразу стала подыматься наверх. Стала видна синяя гряда низких Вогезских гор, курчавившаяся в последних лучах заходящего солнца. "Голова Старого Фрица" возвышалась своим лысым лбом над едва выступавшим хребтом соседних холмов.
Веннар сделал широкий округлый жест рукой, как бы объединяя эту картину, которая вот-вот исчезнет, и сказал, почти сожалея, как будто это было сильнее его:
- Кстати, об обстановке. Здесь есть кое-что, дорогой коллега. Видите ли, это все наводит на кое-какие мысли. Быть может, это даже более серьезно, чем женщины. Что же касается интуиции, то я не буду оспаривать ее в принципе. Я в нее верю. Однако не следует ей слишком доверять. Имейте в виду, что в данном случае одного из нас она наверняка подводит.
Глава VII
Арест
Брюшо спал мало и плохо. Воспоминания об обвинении и аресте не могли не отразиться на его сне. Начиная с какого-то определенного уровня силы и скорости чередования волнений, делаешься в конце концов нечувствительным, подобно тому как стрелка какого-нибудь регистрирующего прибора перестает реагировать на слишком уж противоречивые показания, которые он должен замерять. Полное непонимание хода событий лишило его вообще всякой реакции. Он был убежден, не зная и, впрочем, не стараясь понять, откуда у него такое убеждение, что признание его виновным лишь отсрочено. Но он заранее покорился всему.
Брюшо несколько раз просыпался до зари и наконец был окончательно разбужен внезапным мучительным осознанием того, что его очаг разрушен. Так бывает с прилепившимися на склонах горы домиками, которые время уже подточило у основания: в них еще живут, но только по привычке, до того самого дня, когда они рухнут на вас; они уже давно приговорены, но об этом никто не думает. Ведь повседневная жизнь поглощает все силы, а времени пока достаточно - вот и не беспокоишься, пока несчастье не грянет.
В течение последних двух дней Брюшо так нуждался в чьей-то доброте, поддержке, чьем-то доверии. Он оказался страшно одиноким. Он не осмеливался ничего сказать о мучивших его тревогах и сомнениях Анне, которая ни в чем не изменила своих привычек. Она по-прежнему молчала за ужином, в девять часов вечера желала ему спокойной ночи и уходила к себе, к своему пианино и своим книгам. Как будто ничего не случилось.
Было пять часов утра. Занимался день. Брюшо оделся, сердце его сжалось, когда он подумал, каким долгим опять будет этот новый день. Он побродил по саду. Сегодня надо пойти в соседнюю деревню, где будут служить панихиду по обоим усопшим, которых затем родственники увезут далеко отсюда, чтобы похоронить в фамильных склепах. Он почувствовал, что его буквально давит мысль об этом тяжелом испытании. Однако ему надо было быть там вместе с товарищами, выразить соболезнование мадам Дюбуа. Как все это будет происходить? У Брюшо возникла потребность чем-то занять мозги, чтобы мысли его не крутились вхолостую. И он направился к гаражу в глубине сада - сараюшке из кирпича, грубо сложенной его денщиком.
Брюшо машинально налил полный бак горючего в машину. А когда выпрямился, взгляд его упал на открытое наружу слуховое окно. С той стороны он увидел голову мужчины, которая тотчас скрылась. Удивившись, он быстро направился к двери, открыл ее и очутился лицом к лицу с Финуа, которого сопровождали двое жандармов. То, что произошло потом, оставило у Брюшо впечатление поразительно глупого фарса, бессмысленного и чудовищного, как сон.
Комиссар сказал ему:
- Ну что, капитан, пришли удостовериться, что автомат по-прежнему на месте?
Быстрыми движениями рук он ощупал его одежду, подольше задержавшись на карманах, затем направился в глубь гаража к задней стене, раскидал стоявшую там вереницу пустых канистр из-под горючего, порылся несколько мгновений и с торжествующим видом поднял над головой автомат и ad hoc обойму, проверил номер и констатировал:
- 4317. Именно он.
Потом сделал знак жандармам, которые окружили офицера, и сообщил:
- На этот раз все гораздо серьезней, Брюшо. Извольте идти со мной к следователю.
Сраженный наповал капитан опустил голову, не сказав ни слова, не выразив ни протеста, ни жалобы.
- Постарайтесь одеться как можно быстрей.
- Хорошо. Прошу вас не шуметь в доме, чтобы не разбудить жену. Я хотел бы, чтобы ей обо всем сообщил следователь.
И все.
В половине седьмого Брюшо вошел в кабинет Эстева. Ему пришлось прождать перед дверьми очень долго.
В соседней комнате следователь вводил Веннара в курс событий, которые вызвали весь этот спектакль. Накануне вечером по возвращении домой он нашел в своей почте письмо, которое сейчас как раз недоверчиво разглядывал Веннар. Оно было анонимным, что давало повод опасаться, что автор его не будет обнаружен. Адрес на простом желтом конверте, сам текст - на листке бумаги в клетку, которую можно найти во всех деревенских лавках, - были составлены из букв, вырезанных из газеты.
- Оно было опущено вчера утром здесь же, - сказал Веннар. - Можно было бы установить…
- Не слишком рассчитывайте на это. Оно было вынуто при первом утреннем обходе. Расследование ведется, но я не очень надеюсь, что кто-нибудь мог видеть особу, кинувшую его в ящик. Каково бы ни было у нас захолустье, это все же маленький город. Здесь люди весьма и весьма нелюбопытны. Почта находится на респектабельной улице. Там поднимаются поздно. В общем, посмотрим.
Веннар еще раз перечел три строки:
БРЮШО ВИНОВЕН ДОКАЗАТЕЛЬСТВО АВТОМАТ СЛЕВА ГЛУБИНЕ ГАРАЖА БрюШО СПРЯТАЛ ПОД КАНИСТРЫ БЕНЗИНОМ
- Можно найти эту газетку, которая послужила для составления слов?
Следователь улыбнулся:
- Это уже сделано. Я почти уверен, что определил это точно. Я провел за этим занятием ночь. Избавлю вас от деталей. Плохая печать подсказала мне первое: газета местная. Более того, автор допустил некоторую оплошность, использовав почти исключительно прописные буквы заголовков, вырезая целые части слов, особенно сделав БРЮ и Брю в двух словах "Брюшо", из которых во втором две строчные, что сразу бросается в глаза. Вывод: я думаю, газета - вот эта. В ней воспользовались как раз статьей, сообщавшей первые сведения об этом деле.
- Это выглядит очень грубой работой. Автор, пожелав скрыть происхождение этих букв, не вырезал слова "Брюшо" целиком. Но разве он достиг своей цели?
- Несомненно, он торопился.
- Может быть. Это вчерашняя утренняя газета. В котором часу она приходит в лагерь?
- В семь часов. Мы уже час как были на объекте.
- Странно.
- Да, это нуждается в углубленном изучении. Во всяком случае, решение я принял. Финуа только что доложил мне, что он действительно нашел оружие. Если Брюшо не объяснит мне его присутствие в своем гараже, я арестую его.
- Но, господин судебный следователь, он мог бы объяснить это вам, только если бы положил его туда сам. Иными словами, вы решили арестовать его в любом случае.
Эстев не ответил. Его лицо посуровело.