Крупную фигуру Роулинсона с его характерной походкой не заметить было невозможно. Старый разведчик появился с другого конца парка, подошел к той же скамье и уселся возле миссис Эспиналл. Мужчина и женщина сидели рядом и смотрели на уток. Поначалу ладонь Роулинсона покоилась на рукояти трости (в виде утиной головы), спустя несколько минут он взял свою соседку за руку; Андреа видела их соединенные руки в щель между двумя планками скамьи. Бродячий пес приблизился, понюхал их ноги и удалился. Мать повернула голову и что-то заговорила в самое ухо Роулинсону, едва не касаясь губами его щеки. Полчаса просидели они так на скамье, затем поднялись, пошли рядом, уже не держась за руки, к мосту через пруд и возле моста расстались.
Библиотека на Лестер-сквер предоставила Андреа приют до конца рабочего дня. Роулинсон оказался пунктуальным человеком: вышел на улицу через пару минут после шести, захромал к Пети-Франс, оттуда на станцию "Сент-Джеймс-парк". Андреа проследила его до коттеджа в Челси. На пороге Роулинсона встретила какая-то женщина, поцеловала и приняла из его рук шляпу. Дверь захлопнулась, но сквозь стеклянную панель Андреа успела разглядеть, как женщина помогает мужу снять пальто. Это самое пальто мать Андреа так нежно разглаживала на плечах Роулинсона. На миг расплывчатая фигура Роулинсона показалась в окне гостиной и быстро исчезла, вероятно, он рухнул в кресло. Подошла к окну и женщина, сквозь тюль, не видя, посмотрела в упор на ошарашенное лицо Андреа, затем глянула направо и налево, как будто поджидала кого-то.
Андреа вернулась на Слоун-сквер и села на автобус до Клэпэм-Коммон, ноги выли в тесных материнских туфлях. Готова была взвыть от ярости и сама Андреа: сколько лет мать на ее глазах кирпичик к кирпичику строила суровый фасад своего лицемерия. Еле дохромав до дому, Андреа втащила измученные ноги на второй этаж и повалилась ничком на кровать.
Наутро мать вышла к завтраку в туго подпоясанном халате "бургундского" шелка. Андреа успела перебрать шесть или семь вариантов атаки, перед тем как поставила на огонь чайник, - личные конфликты в Англии принято улаживать под чай.
- Работа за мной, - сообщила она.
- Я знаю.
- Откуда?
- Секретарша мистера Роулинсона позвонила мне в офис, - соврала мать. - Очень любезно с их стороны.
Уставившись в спину матери, Андреа пыталась разгадать эту загадку. Но ключа не было, только лопатки матери мерно шевелились под шелком.
- Тебе нравится мистер Роулинсон? - поинтересовалась дочь.
- Приятный человек, - ответила мать.
- Как ты думаешь, ты могла бы… полюбить его?
- Полюбить? - резко обернулась мать. - Что ты этим хочешь сказать?
- Сама знаешь, - передернула плечами Андреа.
- Господи Боже, да я первый раз в жизни видела этого человека. Кто его знает, скорее всего, он женат.
- Как обидно, пра-а-авда? - протянула Андреа. - Ну что ж, к выходным я отсюда уберусь, мешать не буду.
- А этим ты что хочешь сказать?
- Освобожу комнату. Может, жильца поселишь.
- Жильца! - с ужасом повторила миссис Эспиналл.
- Почему бы и нет? Какой-никакой доход. Пара лишних фунтов тебе пригодилась бы, а?
Миссис Эспиналл опустилась на стул напротив дочери. Андреа уперлась обоими локтями в стол, пальцы ее рук расползлись по скатерти, как лапки паука.
- Что ты делала вчера?
- Ничего особенного. Сходила к Роулинсону и пошла в библиотеку.
- Ты уезжаешь в другую страну. У тебя вся жизнь впереди. Я остаюсь здесь, в пустом доме. Меня ждет одиночество. Об этом ты подумала?
- Разве обязательно быть одной?
Мать сморгнула. Подходящая реплика для завершения разговора. Когда Андреа обернулась - уже от самой лестницы, - мать все так же сидела неподвижно за столом, а чайник, надрываясь, свистел ей в самое ухо.
Андреа принялась складывать немногочисленные пожитки, выбрала пару книг. По ступенькам простучали материнские каблуки. На минуту повисло грозное молчание - миссис Эспиналл остановилась возле двери в комнату дочери. Но вот она двинулась дальше. Послышался шум воды в ванной.
Миссис Эспиналл вошла в комнату дочери лишь спустя пятнадцать минут, когда собранный чемодан уже стоял посреди комнаты. Все следы Андреа, ее жизни в этой комнате были стерты.
- Собралась? - вздохнула мать. - Ты же только в субботу уезжаешь.
- Надо быть организованной.
На лице матери не отражалось никаких чувств, возможно, потому, что чувств было слишком много, поди разберись.
Добро пожаловать в сложный взрослый мир.
Глава 7
Суббота, 15 июля 1944 года, аэропорт Лиссабона
Самолет приземлился в Лиссабоне в три часа дня. Первый в жизни перелет, адреналин еще гуляет в крови. Дверь самолета распахнулась, и Андреа качнулась назад под напором жары, запаха раскаленного металла, дегтя, испарений авиационного топлива. Крепко сжимая в руке солнечные очки в белой оправе - прощальный дар матери, чтобы уберечь глаза от южного солнца, - "Анна Эшворт" сделала первые шаги по чужой земле.
Распахнутое пространство аэродрома было сплошь залито солнцем. Жара повисла легкой дымкой, искажая очертания предметов. Изгибались стволы пальм ближе к верхушкам, почва под ногами сверкала словно зеркало. И никакого движения, даже птицы замерли: жара.
Новый аэропорт построили всего полтора года назад по строгим фашистским правилам: прямые жесткие линии, над всеми строениями возвышается главное здание с контрольной башней, утыканной антеннами. Вооруженная полиция обходит залы ожидания, пристально всматриваясь в пассажиров, а те стараются не глядеть ни на представителей власти, ни друг на друга, хотят спрятаться в себе, раствориться. Смуглое лицо в очках с белой оправой бросалось в глаза, и таможенник подозвал Андреа к себе, чуть присогнув два пальца с зажатой между ними дымящейся сигаретой.
Темными глазами с длиннющими ресницами таможенник следил, как девушка открывает чемодан, под густыми усами не разглядеть было его хищных губ. Проходили мимо другие пассажиры, воровски поглядывая на содержимое ее чемодана, распотрошенное таможенником. Он и белье потряс, и книги пролистал. Закурил очередную сигарету и стал прощупывать швы чемодана, непрерывно сверля взглядом "пациентку", а та, утомившись, отвернулась, стала рассматривать опустевший зал. На дело своих рук офицер не смотрел, его куда больше интересовали бедра и бюст девушки. Андреа нервозно улыбнулась ему, и таможенник улыбнулся в ответ, выставляя коричневые и черные пеньки сгнивших зубов. Ее передернуло. Грустные глаза таможенника освирепели, он выскочил из-за перегородки и размашисто двинулся прочь, жестом приказав ей запаковать оскверненный чемодан.
У выхода ее ждал человек, в чьей национальности никто бы не мог усомниться: светлые волосы гладко зачесаны назад, топорщатся тоненькие светлые усики, и - жара не жара - школьный галстук под твидовым пиджаком. Ему бы еще свисток на шею повесить, и пусть скликает мальчишек на футбол.
- Уоллис, - представился он. - Джим.
- Эшворт, - заученно ответила она. - Анна.
- Отлично. - Он забрал у нее чемодан. - Что-то вы долго там.
- Знакомилась с национальными обычаями.
- Ясно. - Вряд ли он понял, что она имела в виду, но бодрости не терял. - Отвезу вас к Кардью в Каркавелуш. Вас ведь предупредили?
- А что, могли и не предупредить?
- У нас тут проблемы со связью, - признался Джим.
Забросив ее чемодан в багажник черного "ситроена", Джим сел за руль и тут же предложил своей спутнице сигарету.
- Называется "Трэш Винтеш". Недурные, честно. С "Вудбайнз" не сравнить, ясное дело.
Оба закурили, и Уоллис на приличной скорости врезался в лиссабонскую жару. В этот час дня улицы были совершенно безлюдны. Высунув руку из окна, Уоллис исхитрился кинуть взгляд на коленки своей спутницы.
- Впервые за границей? - уточнил он.
Она кивнула.
- Ну и как вам?
- Я думала, тут все… древнее.
- Сплошь новостройки в этом районе. Салазар, здешний лидер, изрядно наживается на нас… и на фрицах тоже, ну, знаете, вольфрам, сардинки и прочее. Он может себе позволить построить новый город, новые дороги, стадион, целые районы, их тут называют байру. Поговаривают даже насчет строительства моста через Тежу. Погодите, пока не доберемся до центра. Сами увидите.
Шины "ситроена" взвизгнули, когда машина обогнала запряженную мулом повозку. В повозке ехало восемь человек, стучали по щебенке деревянные колеса. Собаки, привязанные длинными веревками к задней оси, плелись, свесив языки и стараясь держаться в тени. Широкие темные женские лица склонялись к земле, ни на что не глядя вокруг.
- Поедем живописной дорогой, - предложил Уоллис. - По холмам Лиссабона.
Когда они сворачивали на Праса-де-Салданья, на крутом повороте Анна - Андреа приучилась даже мысленно именовать себя Анна - привалилась к Уоллису, их лица оказались очень близко, и она с девчоночьим удовольствием разглядела в глазах водителя отнюдь не профессиональный интерес. На длинной прямой улице Уоллис прибавил скорость, мелькнули над головой провода, слегка подбросило на трамвайных путях, проложенных по щебенке. В мареве жары колебались где-то далеко вверху подступы к крепости Сан-Жоржи. Они въехали в район, похожий на пострадавшие от бомбежек кварталы Лондона: даже уцелевшие дома были заброшены и медленно угасали, трава проросла сквозь щели в стенах и крышах, известковые фасады облупились.
- Это Моурариа, тут они все сносят и будут строить заново. По ту сторону холма Алфама - в пору мавританского владычества самый был престижный район Лиссабона, вот только мавры отсюда ушли еще в Средние века. Землетрясения их напугали. Этот квартал - один из немногих, переживших "большой толчок" в тысяча семьсот пятьдесят пятом году. До сих пор тут полно арабов, все равно что в медине, и не слишком-то гигиенично. Знаю, о чем говорю, я до прошлого года сидел в Касабланке.
- И что вы там делали?
- Чего я там только не делал…
Они выехали на площадь, к большому, крытому железной крышей рынку. Здесь патрулировала конная и пешая полиция. Дорога была усыпана щебнем, выбитым, вырванным из побитого оспинами тротуара. Manteingaria - мясная лавка на углу - почти уничтожена, ни в окнах, ни в двери не уцелели стекла, но две отважные женщины внутри уже подметали осколки. Сорвали и вывеску с магазина, однако два слова еще можно было прочитать: carnes fumadas - копчености.
- Праса-да-Фигейра. Нынче утром тут был бунт. В manteingaria продавали шорисуш - колбаски - с опилками внутри. Люди и так затянули пояса, Салазар почти все продает на вывоз, фрицам. Вот местные ребята и разъярились, коммунисты подослали провокаторов, явилась конная жандармерия. Полетели головы. Здесь, в Лиссабоне, война идет сразу на два фронта. Мы боремся с немцами, Estado Novo пытается удержать под контролем коммунистов.
- "Эштаду Нову"?
- "Новое государство", так окрестил свой режим Салазар. В общем-то не слишком оно отличается от рейха тех гадов, с которыми нам пришлось воевать. Тайная полиция - PVDE, Служба государственной безопасности, - выученики гестапо. На каждом шагу так и кишат буфуш - осведомители. А тюрьмы… Вот уж где не место белому человеку, страшная вещь эти португальские тюрьмы. У них одно время и концентрационный лагерь был, на островах Кабо-Верде. Таррафал. Они прозвали его Frigideira - сковорода, а по мне, так адская сковорода. А вот Байша, деловой квартал. Маркиз де Помбал полностью отстроил этот район после землетрясения. Тоже крепкий орешек, этот маркиз. Португальцам такие требуются… время от времени.
- Что им требуется?
- Ублюдки.
Они объехали площадь с высившейся посреди нее массивной колонной и свернули за угол. Уоллис вдавил педаль газа, борясь с крутым подъемом. Высоко над головой виднелся металлический мост, к нему вел подъемник.
- Элевадор-ду-Карму, построен Раулем Мюнье де Понса. Можно подняться от Байши до Шиаду, ног не натрудив.
Свернули направо и продолжали движение вверх. Анна с трудом справлялась с нахлынувшим обилием новых впечатлений. Опять полиция в хаки, пистолеты в кожаных кобурах. Черные витрины с золотыми надписями. Жерониму Мартинш. Cha е café. Chocolates (Чай и кофе. Конфеты). Широкие тротуары, черно-белый геометрический узор. Еще один поворот. Еще один крутой подъем. Обогнали трамвай, скрипящий, стонущий на спуске. Темные бесстрастные лица приникли к окнам. Уоллис протянул руку перед грудью Анны, ткнул в ближайшее к ней окно: внизу распахнулся район Байша, красные кровли. Крепость все еще окутана дымкой, но сейчас они на одном уровне с ней, только по другую сторону долины.
- Самый прекрасный вид во всем Лиссабоне, - похвастался Джим. - Теперь покажу вам посольство - и на пляж.
Они свернули налево возле массивного сводчатого собора о двух шпилях.
- Базилика Ла Эштрела, - пояснил Уоллис. - Ее построила в конце восемнадцатого века Мария Первая. Королева дала обет построить собор, если у нее родится сын. Сын родился, принялись за строительство, но мальчик умер от оспы, когда собор еще не успели достроить. Еще два года провозились, пока закончили. Бедный малыш. Это и есть Лиссабон.
- В каком смысле?
- Печальный город… Хорош для меланхоликов. Вы как, склонны к меланхолии?
- К меланхолии? Вот уж нет. А вы… мистер Уоллис?
- Джим. Зовите меня просто Джим.
- Не похоже, чтоб вы склонялись к меланхолии, Джим.
- Кто, я? Да нет. Для печальных раздумий время требуется, а где его взять? Да и о чем грустить? Война как война. Поехали, глянем на противника.
Он завернул за собор, поднялся на небольшой взгорок и снова спустился в Лапа. Автомобиль неспешно и тихо въехал на маленькую площадь, где за высокой оградой и коваными железными воротами стоял изрядных размеров особняк. Две финиковые пальмы украшали сад, по стенам карабкались, обрамляя окна, пламенно-пурпурные бугенвиллеи. Отсюда, поверх крыш нижележащих домов, просвечивала синева Тежу. Впервые Уоллис не нашелся что сказать. Проехал молча вниз под горку, свернул налево и примерно через сто ярдов с облегчением указал кивком головы на другой холм с расположившимся на нем вытянутым розовым зданием под знакомым флагом - "Юнион Джек".
- Соседи мы с ними, - пробурчал он. - В посольство я вас не повезу. Там вечно ошиваются буфуш, высматривают новые лица и быстренько доносят германцу.
И еще раз вниз под горку, теперь они вынырнули возле доков Сантуш. Уоллис повернул направо, вдоль берега Тежу, устремляясь за пределы ее устья. Дальше дорога тянулась вдоль побережья, а рядом - железнодорожные пути.
Возле Каркавелуша, у огромного старинного бурого форта, они отвернули прочь от моря, проехали через центр города и выскочили с другой стороны, перед большим, мрачного вида зданием, которое в гордом одиночестве стояло позади высокой стены. Окна здания укрывала тень двух старых пиний. Уоллис погудел, из-за кустов вынырнул садовник и поспешил распахнуть ворота.
- Дом Кардью, - сообщил Уоллис. - Вашего босса в "Шелл". Однако сперва нужно показаться другим боссам - Сазерленду и Роузу.
Уоллис подхватил багаж Анны, поднялся на крыльцо, позвонил и, оставив вещи на крыльце, вернулся в машину и дал задний ход. Горничная отворила дверь, занесла чемодан внутрь и повела Анну по коридору в сумрачную комнату, где ее ждали двое: один немолодой мужчина курил трубку, другой - сигарету. Горничная впустила Анну и закрыла дверь. Мужчины поднялись, приветствуя ее. Высокий и худощавый, с прилизанными темными волосами - Ричард Роуз. Другой, ростом пониже, с густыми черными волосами, по-юношески волнистыми, назвал только фамилию: "Сазерленд". Оба сидели без пиджаков, в комнате было жарко и душно, хотя большие окна с видом на лужайку были приоткрыты.
Сазерленд пристально изучал Анну из-под кустистых бровей. Под голубыми глазами - темные набрякшие мешки. Кожа его казалась нездоровой, мучнисто-бледной. Вынув изо рта трубку, он указал ее черенком на стул.
- Уоллис, однако, не слишком спешил, - проворчал он.
- Насколько я поняла, он хотел сначала показать мне город, сэр.
Сазерленд пососал трубку. Губы, сомкнувшиеся на черенке трубки, тоже были нездорового оттенка, почти сизые. Сдержанный, закрытый человек, взгляд без выражения, губы неподвижны, ни жестом, ни словом не выдаст себя. "Ящерица", - подумала Анна.
- Таких, как вы, тут называют мурена, - заговорил Роуз. - Темная. Смуглая.
- В отличие от лоура, - подхватила она. - Блондинки. Сногсшибательной.
Ее реплика не пришлась по душе Роузу. Вероятно, показалась слишком бойкой для первого знакомства. Сазерленд все время улыбался, но лишь краешком губ. Только и разглядишь, что темное пятно слева на одном из передних зубов, - курить надо меньше.
- Я предупреждал, что знанием португальского не следует хвастаться тут, в Лиссабоне, - заговорил Сазерленд, и голос его исходил откуда-то из глубины гортани: губы слегка раздвигались, чтобы пропустить слова, однако сверх того не шевелились и никак не участвовали в акте речи.
- Извините, сэр.
- Это место… Лиссабон, - уточнил он, - это опасное место. Надеюсь, Уоллис вас предупредил. Для неосторожного новичка, для беспечного человека… Вероятно, вы решили, что худшее уже позади, раз мы высадились и закрепились в Нормандии, однако наши люди и на земле, и на море все еще продолжают погибать. Будет еще немало решающих, критических схваток, и наша разведка здесь, в Лиссабоне, должна постараться свести жертвы к минимуму, а не усугублять их своим легкомыслием.
- Разумеется, сэр, - подтвердила Анна, думая про себя: что за напыщенный глупец!
- За информацию всегда приходится платить. Активно действует рынок, причем с обеих сторон. Невинных, ни к чему не причастных тут нет. Все покупают и продают. Горничные, официанты, министры, бизнесмены. Сейчас тут стало потише и поспокойнее, большинству эмигрантов удалось выехать, так что слухи распространяются быстрее и более прямыми путями, легче стало бороться с дезинформацией. Экономическую войну мы выиграли, Салазар уже не боится нацистской оккупации и решился закрыть вольфрамовые рудники. Теперь надо проследить за тем, чтобы немцам не достались какие-либо другие полезные ресурсы. Картина стала более ясной и отчетливой, количество игроков сократилось, меньше проблем и осложнений, однако игра становится все утонченнее и хитрее, потому что наступил эндшпиль. Вы играете в шахматы, мисс Эшворт?
Она кивнула, завороженная обликом своего наставника: неподвижное и все же напряженное, неистовое лицо. Пульс участился, кровь быстрее обращалась в ее жилах теперь, когда она соприкоснулась с подводными течениями, с настоящей жизнью. Ее подготовка сводилась в основном к теории, но сейчас за считаные минуты новый мир распахнулся перед ней: и новый для нее город, Лиссабон, и самая суть тайной работы разведки. Неслыханная привилегия - быть посвященной в то, чего почти никто не знает. Лицо Сазерленда отчасти скрывал вившийся из трубки дым, голубые кольца нанизывались на солнечный луч, сумевший таки проникнуть между ставнями, и растворялись, поднимаясь к высокому потолку.