- Я рад, что вам понравилось… именно это, - пробормотал он.
- Мне понравилось все, но - по-разному. "Чокнутая" - это очень сильно! Но я боюсь, Вадим, у вас будут трудности с публикацией.
- А, да это и не для публикации вовсе.
Карен подняла брови.
- Но тогда зачем писать?
- Ну как зачем? - он пожал плечами. - Пишешь-то прежде всего для себя…
- О, это такая растрата… как сказать? - столько сил и… таланта - впустую, да? Нет, нет, Вадим, это глупо… Кстати, чтобы потом не забыть, манускрипт я принесла и возвращаю с благодарностью. - Она отдала ему тот же рулончик в старой "литературке". - Вы вообще давали кому-нибудь читать "Чокнутую? " Я имею в виду - в редакции?
- Нет, я ведь только что закончил. Да ее и давать нечего, это ежу понятно - кто же такое возьмет? У меня "Собаку" и про солдат и то не взяли, хотя там чего уж такого…
- Ах вот как, значит, их вы давали? - спросила очень внимательно слушающая Карен. - Но не "Чокнутую"? Два маленьких рассказа мне тоже понравились, но они, конечно… - Она щелкнула пальцами, подбирая слово. - Это не то! А скажите, вы не хотели бы опубликовать "Чокнутую" там, у нас? Алекс, если не ошибаюсь, говорил с вами на эту тему.
- Говорил, но я ему ничего не обещал!
- Я знаю. Может быть, теперь есть смысл подумать? Это будет иметь большой успех, Вадим, мы напечатаем это в каком-нибудь серьезном журнале, но это потом, журнал готовится долго, вы же знаете; а пока это пошло бы в эфир - немедленно.
- Не знаю… По-моему, это не совсем законно, - сказал Вадим, ошеломленный таким предложением.
- О, что значит "законно"! И вообще, при чем тут закон? В Хельсинки ваше правительство подписало документ о свободе обмена информацией и культурными ценностями; почему же незаконно, если какой-то рассказ будет опубликован не в этой стране, а в другой? Если бы я просила вас написать, где расположены ваши ракеты, - о, да, тогда это было бы незаконно! - Она рассмеялась. - Но этого у вас не просят, не так ли? Я только посоветовала - если написана хорошая, умная вещь, зачем ей лежать в пыли? Натурально, это надо дать под - как это? - псеудоним. Как видите, все очень просто! Если вы согласны, через месяц это будет в нашей литературной программе - я запишу дни, время, длину волны. А потом журнальная публикация.
- Не знаю, - повторил Вадим. Ссылка на Хельсинки показалась ему не лишенной логики. - Но… практически - как это можно осуществить? Вам ведь пришлось бы везти это, - он хлопнул по свертку в газете, - с собой, а в аэропорту спросят: что за бумаги вы везете?
- О, - она снова рассмеялась, - это мне везти не пришлось бы! Это вы можете спокойно унести к себе домой и прятать подальше… но крайней мере месяца на два. После всегда можно сказать, что это перепечатано с магнитофонной записи. Все можно ошень легко устроить… если вы согласны.
- Подумать надо, - сказал Вадим, уже внутренне поколебавшись.
Страшновато было, что греха таить, используют-то они это явно в своих целях, но… ему-то, собственно, какое дело? С тех пор как существует литература, авторов всегда использовали как хотели - и каждый в своих целях. Толстого как только не интерпретировали, чего только не доказывали, опираясь на его высказывания. Если этого бояться, тогда вообще нельзя писать - если каждую фразу, каждую мысль формулировать так, чтобы заведомо не допускала иных, неавторских толкований. Да и невозможно это, как ни исхитряйся…
- О, да, подумайте, - поощрительно сказала Карен. - Я не настаиваю! Но я завтра вечером улетаю в Москву, поэтому вот мой телефон - это я в отеле, и вы мне, пожалуйста, позвоните, если надумаете согласиться. Мне кашется, это было бы в ваших интересах…
Глава 11
- А я что вам говорил, - сказал полковник. - Это вы все доказывали, что, мол, ни сном ни духом… А он, выходит, вон какими делами занимается!
- Извините, Сергей Иванович, - возразил Борис Васильевич. - Ничем таким, мне кажется, он не занимается. То, что эта дамочка с ним встречалась, еще ни о чем не говорит.
- Бумаги какие-то он ей передавал?
- Допустим. Хотя - точности ради - нельзя утверждать, что это были бумаги…
- А что же это было? - ехидно спросил полковник. - Палка копченой колбасы?
- Хорошо, пусть бумаги. На следующий день она их ему вернула - по виду, во всяком случае, сверток был тот же. Скорее всего, он давал ей почитать что-то свое. Она могла попросить - все-таки славистка, занимается советской литературой… Вот он ей свои рассказы и дал.
- А с какой целью? Это приятелям дают читать, ну или там критику какому-нибудь знакомому… чтобы оценил, посоветовал. А тут что? Да он ее первый раз в жизни увидел и сразу - такое доверие.
- Ну раз она связана с Векслером, то наверняка представилась его близкой знакомой - тут психологически расчет правильный.
- После того как его специально предупреждали насчет Векслера? Психологически, как вы говорите, визит этой дамы должен был Кротова сразу насторожить; он же, напротив, встречает ее как близкого человека. Не знаю, Борис Васильевич, не правится мне вся эта история. Чем больше думаю, тем больше не правится…
- Хорошего в ней мало, - согласился Ермолаев. - Но я бы все же встретился и поговорил еще раз с Кротовым. Что-то здесь не то.
- Поговорите. - Полковник пожал плечами. - Если вы думаете, что есть смысл, поговорите. Он не был с вами откровенен в тот раз, теперь я совершенно в этом убежден. Попытайтесь снова… пока еще есть время.
Если оно еще есть, подумал Борис Васильевич. Ему тоже очень не нравилась "вся эта история", и не нравилась потому, что он не мог отделаться от ощущения допущенной где-то ошибки. Впрочем, нет, тут другое. Не ошибка, нет, ошибка - это нечто выявившееся, осознанное, понятное… а тут какой-то неуловимый промах, недогляд, что ли. Но в чем?
Этот звонок не был неожиданностью для Вадима. Товарищ из комитета - тот самый, что весной приезжая на базу, разговаривал с ним вполне дружелюбно, поинтересовался делами, работой, литературными новостями. А потом сказал, что хотелось бы встретиться и поговорить, может быть, он смог бы заехать на Литейный, пропуск будет заказан. Если, конечно, это не нарушает его творческих планов, добавил он; Вадим жизнерадостно заверил, что нет-нет, не нарушает нисколько.
Но все же он был несколько встревожен.
Дался им этот Векслер! Подумать только, не успела здесь промелькнуть его знакомая, как тут же насторожились. Наверняка вызов связан с Карен. А ему как теперь держаться? Умолчать о встрече глупо, а вот все остальное? Да, надо сказать так: она попросила прочитать рассказы, он дал и на другой день получил их обратно. Святая правда, ни к чему не подкопаешься, А уж насчет остального - молчок, это и впрямь его личное и никого не касающееся дело; во всяком случае, никакого отношения к вопросам государственной безопасности. Насчет ракетных баз разговора не было, а если ему предложили опубликовать там повесть, которая здесь никому не нужна, так что - какой родине от этого ущерб?
Настроившись таким образом, Вадим пришел к капитану Ермолаеву, сел, оглядывая кабинет со сдержанным любопытством, воспользовался приглашением курить. Любопытство овладело им с того момента, когда он переступил порог этого загадочного здания, ему здесь все казалось загадочным, необычным - широкие лестничные марши, тишина в высоких коридорах, устланных скрадывающей шаги дорожкой.
- Вадим Николаевич, - дружелюбно сказал Ермолаев, - вы, наверное, догадываетесь, по какому вопросу я вас пригласил. Речь опять пойдет о нашем общем знакомом. Вам, кстати, задним числом… не припомнилось ничего такого, что могло бы, так сказать, пролить свет? Вы ведь, вероятно, думали об этом после нашего разговора. Да и встречались с ним, кажется? Помнится, вы тогда сказали, что он выражал намерение пообщаться.
- Да, мы с Векслером виделись незадолго до его отъезда. Он вечером позвонил мне, сказал, что уезжает, и пригласил с ним поужинать… там, в гостинице. Ну туда я не захотел… Поэтому просто прошвырнулись по улицам, он сказал, что хочет на прощание Невский посмотреть.
- Вадим Николаевич, а почему, собственно, вы отказались от его приглашения?
- Да ну… - Вадим сделал неопределенный жест. - Туда ведь так просто не зайдешь, он-то сказал, что встретит - вместе с ним, мол, пропустят, а это как-то… противно. Все равно что мясо с черного хода покупать, через подсобку.
- Какое мясо? - не понял капитан.
- Ну обычное - по знакомству. Жена, помню, меня все гоняла к какому-то знакомому мяснику… Что, мол, такого, все умные люди так делают. Делают, конечно, кто же спорит. А к Векслеру я тогда не только поэтому не пошел. Мне в тот день пить не хотелось - вернее, нельзя было. Настроение было такое хандрозное, что непременно напился бы, а этого я боюсь. У меня отец из-за этого пропал, так я уж стараюсь…
- Да, я понимаю, - сказал капитан сочувственно. - А что, у вас в тот день неприятности какие-нибудь были?
- Да нет, ерунда, в сущности. Вернули из редакции два моих рассказа, а я заранее решил почему-то, что их возьмут. Бывает так, сдуру вобьешь себе что-нибудь в голову, и сам поверишь. Потом, конечно, расстраиваешься. Но это ерунда, - повторил он. - Чего там… Обычное дело.
- А что, с тех пор Векслер не давал о себе знать?
- Да нет, мы не договаривались насчет переписки, так что я и не ждал… привет мне от него передавали, приезжала тут одна…
- И что же она о нем говорила?
- Да о нем самом, собственно, ничего. Она славистка, занимается современной советской литературой, вот он ей и порекомендовал со мной повидаться. Ну, мы встретились, поговорили, она попросила кое-что почитать… из моего.
- И вы дали?
- Да… пару рассказиков.
- Так-так… Вадим Николаевич, вы не припомните - в тот вечер, когда Векслер вас хотел к себе пригласить, вы не говорили ему насчет того, что рассказы ваши не взяли? Вы ведь узнали об этом именно в тот день, да?
- Да, я с базы приехал… как раз пятница была… и нашел письмо из журнала. А потом он позвонил. Насчет того, говорил ли… - Вадим помолчал, делая вид, что припоминает, и быстро прикинул, как лучше ответить, пожалуй, все-таки лучше держаться поближе к правде, а то заврешься так, что и сам не заметишь. - Наверное, сказал. Да, точно - он меня еще, помню, спросил, что это у меня такое настроение, и я сказал, что опять осечка с публикацией.
- А он что же? Просто удовольствовался ответом или подхватил тему, стал как-то ее развивать?
- Нет, ну… я уж точно не помню сейчас, но какой-то разговор был. Насчет Хемингуэя он рассказал…
- Хемингуэя?
- Да, или кого-то другого из западных писателей, современных, - он сам точно не знал - ну, что в молодости тоже все отказы получал из редакций, а потом признали, стали печатать.
- В каком же смысле он вам это рассказал, как вы думаете: чтобы вы не очень огорчались - все, мол, начинают трудно, или в том смысле, что все-таки там пробиться легче?
- Скорее в первом, я думаю. Он сказал потом, правда, что с западными издателями легче иметь дело, потому что они все разные - можно выбрать, кому что нравится. А здесь у нас, мол, от автора всюду требуется одно и то же, поэтому: или - или.
- В смысле - или приспосабливайся к требованиям, или не печатайся?
- Примерно так, да.
- Вам самому, Вадим Николаевич, такая картина представляется верной или искаженной?
Вадим подумал, пожал плечами.
- Я ведь о положении там могу только с чужих слов судить…
- Ну а здесь?
- Здесь? - Вадим опять помолчал. - Я думаю, приблизительно так дело и обстоит. Именно приблизительно, потому что есть, конечно, нюансы, которых со стороны, может, и не видно. Ну, скажем, такая штука, как знакомства. Или известность, знаменитое имя. К тем, конечно, требования другие… Даже не сами требования, а - как бы это выразиться? - варианты их понимания, что ли. Или толкования. Возьмите, например, Катаева с этим его "мовизмом"; ну кому, кроме Катаева, дали бы такое напечатать? Положим, это штука старая, еще римляне говорили: Юпитеру можно, а быку нельзя. На это-то обижаться глупо…
- А на что - не глупо?
- Вы правы, наверное, чувство обиды всегда возникает от наивности какой-то, что ли.
- Я, Вадим Николаевич, этого не утверждаю, - возразил капитан. - Никогда не смотрел на вещи так мрачно, даже в вашем возрасте. Векслер, значит, сказал, что на Западе печататься легче…
- Да, он вообще сказал, в принципе.
- Я понимаю. Скажите, а… при разговоре с ним или вот теперь - с этой его знакомой, что привет привезла, у вас не сложилось впечатления, что вам могут предложить сотрудничество в каких-нибудь тамошних изданиях?
- В смысле - эмигрантских?
- Ну естественно.
- Пожалуй, н-нет, не думаю… Может, я просто не обратил внимания. Сейчас, когда вы спросили - черт его знает, может, он и подводил разговор к этому?.. Ну вот когда говорил насчет издателей, что с ними, мол, там легче иметь дело.
- Возможно, - согласился капитан. - Но никаких конкретных предложений - так вот, прямо, - вам не делали?
- Прямо, конкретных - нет, Борис Васильевич. Я вот о чем спросить вас хотел. По поводу сотрудничества в зарубежных изданиях - это действительно кажется вам преступлением? Всегда и в любом случае? Дело, понимаете, в чем: я вот как-то сам думал - ну хорошо, здесь не печатают, считают, что нашему читателю это не нужно. Хорошо, допустим. И приходит к автору какой-нибудь издатель оттуда, предлагает публикацию, там, говорит, это заинтересует читателей. Если автор соглашается - это что, преступление?
- Ну если это вещь антисоветской, антисоциалистической направленности…
- Нет-нет, вы меня не поняли! Антисоветское что-нибудь - тут все ясно. Но произведение обычное, без всякой политики - вот как с этим? Вы считаете, что напечатать такую вещь на Западе действительно значит нанести ущерб интересам нашей страны?
- Как-то вы, Вадим Николаевич, странно ставите вопрос, - сказал капитан. - Любое произведение может через ВААП быть предложено любому западному издательству и напечатано где угодно…
- Да я о неопубликованном говорю!
- Я понял. Любое, в том числе неопубликованное. Насколько я знаю, причины отказа в публикации могут быть две: это либо художественная несостоятельность, либо ошибочность политическая. Как в том, так и в другом случаях публикация такого произведения на Западе не делает чести нашей литературе. Следовательно, она нежелательна. Ладно, Вадим Николаевич, не буду отнимать у вас время. Давайте я вам пропуск отмечу. И вот еще что - это уж, считайте, частная просьба: нельзя ли почитать что-нибудь ваше? Хотя бы те рассказы, что в последний раз вернули из журнала. Ну или другие какие, это уж на ваше усмотрение.
- Да пожалуйста, почему же нет… Я бы и с собой мог захватить, если бы вы по телефону сказали.
- Мне это сейчас только в голову пришло.
- Могу занести завтра, только опять пропуск придется…
- Зачем вам беспокоиться? Один наш товарищ живет неподалеку от вас - попрошу его забежать. Я не задержу долго, сразу вам позвоню, как прочитаю.
- Пожалуйста, - повторил Вадим.
Вот так штука, думал он по дороге домой, какой вдруг интерес к моему творчеству, надо же. Рвут, можно сказать, со всех сторон. И оттуда, и отсюда…
Дома, перекладывая пыльные папки, он вдруг увидел так и оставшийся неразвернутым рулон, полученный тогда от Карен. А чего тут выбирать, решил он, вот эти в дам. "Чокнутую" спрячу, а те два пусть читают. Кстати, потом спрошу: усмотрел ли он там клевету на Советскую Армию? Чушь, конечно, это тому дураку могло такое померещиться… Вот и спросим тогда уважаемого Бориса Васильевича, объективна ли такая оценка…
Так он и сделал: "Чокнутую" спрятал в стол, а два других рассказа - "Подари мне собаку" и "Солдатушки, бравы ребятушки" - вложил в крупноформатный конверт, заклеил и надписал фломастером: "Тов. Ермолаеву Б. В. "
Глава 12
- Что ж, это интересно, - одобрительно сказал заведующий сектором, закончив чтение. - Не шедевр, но… неплохо, совсем неплохо. Это должно произвести впечатление. Причем, я думаю, не столько даже на русскоязычного читателя, поэтому надо будет сразу перевести. Иллюстрация к вопросу свободы творчества? Точнее - неизбежная нивелировка, прокрустово ложе социалистического искусства: руби все, что выступает за рамки официально дозволенного. Насколько это отличается от исходного материала?
- Совсем немного, - сказал Векслер. - Пришлось лишь слегка подредактировать, усиляя отдельные моменты.
- Браво, молодец этот ваш… Егор Телегин. Псевдоним он сам предложил?
- Нет, наши подобрали. По-моему, удачно - хорошо запоминается, отдает этаким кондово-русским и к тому же имеет литературное звучание.
Шеф поднял брови, глянул вопросительно.
- Это фамилия героя одного из самых известных романов Алексея Толстого, - поспешил объяснить Векслер. - Вещь очень популярна в России, широко издается, неоднократно была экранизирована. Итак, у вас нет возражений, чтобы включить это в программу наших "Литературных чтений"?
- Помилуйте, Алекс, какие могут быть возражения. Прекрасная вещь, ее надо в эфир, и безотлагательно. Пусть господин Телегин убедится, что мы слов на ветер не бросаем, и приготовится к долгому сотрудничеству… Долгому и плодотворному. Я только одного боюсь…
- Да?
- Судя по вашей докладной, это человек довольно замкнутый, избегающий общества, и вообще несколько… затворнического, что ли, типа. Я правильно понял его характеристику?
- В основном, да.
- Прекрасно. Впрочем, именно прекрасного-то здесь ничего и нет. Он молод, большим жизненным опытом не обладает, следовательно, и запас наблюдений у него невелик; ну что там - армия, учеба, недолгий брак, вот, собственно, и все. Работы, вы говорите, он себе выбирает такие, где многого не увидишь. Короче говоря, не так уж хорошо должен он знать жизнь, вы согласны?
- Не знаю, этого я утверждать не стал бы. Можно очень неплохо знать жизнь, будучи по натуре совершеннейшим затворником…
- Да, если тебя зовут Оноре де Бальзак. Я не убежден, что Егор Телегин наделен таким же талантом, поэтому будем исходить из того, что скоро перед ним может стать проблема нехватки материала. Он, разумеется, может начать его собирать - так сказать, целенаправленно, имея в виду прежде всего интересы… заказчика, грубо говоря. Но тогда, Алекс, ему придется определить свою позицию, которая сейчас - опять-таки судя по вашей докладной - довольно расплывчата. Именно в силу этой расплывчатости он совершенно нетенденциозен. Он еще не ангажирован - понимаете, Алекс, что меня тревожит?
- Повода для тревоги я, честно говоря, здесь не вижу. Он аполитичен пока, вы совершенно правы, но ведь это от нас зависит - заангажировать его, заставить сделать выбор. Я думаю, он его сделает. Точнее, его заставят это сделать обстоятельства. У меня даже возник один план, я думал изложить его позже, но поскольку зашла речь…
- Прекрасно, давайте обсудим ваш план.
- Карен, как вы знаете, привезла от Кротова две пленки - вот это, - он кивнул на листы фотокопий, аккуратной стопочкой сложенные перед шефом, - и еще два рассказа из числа побывавших в редакциях.
- Да, я знаю. Те я читать не стал, мы все равно не можем их использовать.
- Вы уверены, что не сможем?
- Но вы же говорите, они засвечены!