* * *
А Толик-Артист заснуть не мог. Половина третьего, а ему все не спалось. В постели была особенно заметна его субтильность - кровать просторна, как платформа. А гидроматрац с подогревом делал ее уютной и удобной - никакой бабы не надо. Упади и не шевелись - сразу станет комфортно и хорошо. Но ему не спалось, и он нажал на кнопку звонка. Потом, помедлив некоторое время, вдавил на панели другую кнопку. Бронированные двери его апартаментов раздвинулись, вошел Мальчик. Толик сделал жест, подзывая его ближе, и Мальчик на ходу, точно боясь, что его остановят, начал рассказывать про ремень, про пленника и про бабью его истерику.
- Ну, пришлось врезать ему разок, сам понимаешь…
- Чем?
- Как это чем? У меня кулаки неплохо работают!
Толик простосердечно улыбнулся. Он вообще был нетипичным руководителем группировки. Типичные - это, как правило, шкафы, наподобие новопреставившегося Барана. Кстати сказать, и дела Толика были необычны. Но об этом позднее…
Человека-обезьянку этого Толик держал при себе не сказать чтобы за ум или необыкновенную проницательность. Качества эти в Мальчике были сильно преувеличены - уж не им ли самим? Артист мог позволить себе нанять человека любой проницательности, любой остроты ума, дело только в цене. Мальчика он держал за то, что тот был слабее даже его, дохлее и мельче. Разумеется, в его теперешнем положении Толик вообще никого не боялся и не было нужды демонстрировать ему свою физическую кондицию. Для этого у него было специальное подразделение достаточно сильных исполнителей. Очень льстило Толику, что всегда есть под рукой некая ящерица, которую он может раздавить лично, без применения наемников. Таким образом, Мальчик был у него одновременно и как бы мальчиком для битья и кем-то вроде Меншикова. И денщик и первый министр. Считалось, что Мальчик ему беззаветно предан.
- Ладно, пошел на место, - сказал Толик голосом хозяина, отсылающего к порогу своего сеттера. - Не могу представить, как это он рыдает…
- Обмочил штаны, испугался, что опять допрашивать начну.
- Ладно, отвали. И не спи, сучонок! Нам еще должен Гога отзвонить…
* * *
Лучков… Забавно все-таки! Толик узнал его сразу. Глазам своим не поверил, даже переспросил имя. Говорят, гора с горой не сходятся, а человек с человеком могут вполне. Хотя в чудовищном московском муравейнике горе с горой, пожалуй, естественней встретиться, чем людям. Однако это не касается тех, кто занимается чем-то одинаковым или похожим. Скажем, два литератора непременно столкнутся в писательском клубе ЦДЛ, в издательстве или в Доме творчества.
Но Толик-Артист занимался далеко не литературой. Он подготавливал и совершал преступления. И если он встретился с Лучковым, получается… Нет, как-то не верилось; что они из одного котла хлебали. Что этот недотепа занимался чем-то… достойным.
Читатель, вероятно, уже догадался, что ставший в некоторых кругах знаменитым Толик-Артист - не кто иной, как бывший одноклассник Луки. Тот, что умел находить шарик по запаху. Турукин была его фамилия.
"Лучков, Лучков… - размышлял Артист, - неужели правда, что он стал "деловым?" Покинул позорный клан "мужиков" - если пользоваться лагерной терминологией - и перешел в более уважаемое сословие. Не верилось в это Артисту. Но тогда почему они встретились? И сколько ни думал он, все его мысли сходились на том, что все это - лишь нелепое совпадение и Лука говорил на допросе правду. Случайно увидел, как Федя Птица, человек в их мире авторитетный, в законе, скидывал в урну пушку и кошелек с рыжавьем. Впрочем, Толик не любил подобной терминологии. Толком теперь ее никто не знал. А новое поколение подпускало в свой идиотский жаргон для пижонства, для понта. "Н-да… и чего же теперь с ним делать, с этим однокашником?"
В бронированную дверь позвонили.
- Ты? - спросил Артист в переговорное устройство.
- Володя-Француз звонит…
Это был человек, в лагерь которого Толик отправил Гогу.
- Хорошо… - Артист поднял трубку радиотелефона. - Рад тебя слышать, Француз!..
Поговаривали, что в жилах Француза в самом деле текла французская кровь, что было довольно сомнительно. Но дом под Парижем он себе откупил - это точно.
- Ты зачем своего дебила прислал? - спросил Француз. - Хочешь его поучить? Это что - мне подарок?
Как мы уже знаем, Гога и покойный Баран кое в чем провинились перед людьми Француза.
- Нет-нет, Вольдемар! Отпусти его, пожалуйста.
- Тогда я "игрушку" себе оставлю. Это что - действительно Федино?..
- Феде оно теперь долго не понадобится. Дай-ка мне моего… дебила.
Через несколько секунд в трубке послышалось:
- У телефона!
- Тоже мне - оперуполномоченный! Понял, надеюсь, что я тебе сейчас шкуру спас?
Толик был истинный лицедей и режиссер одновременно. Сначала послал за провинность Гогу к врагам, а теперь якобы спасал. Отдавать его в лапы французовских парней не было оснований. Гога хоть туповат, но исполнителен. И, пожалуй, он-то больше, чем кто-нибудь, был предан своему хозяину.
Гога молчал, выражая тем самым главарю свою покорную благодарность.
- Езжай к себе на хату. Завтра свободен… "Пускай попьет, помянет корешка…" - подумал Голик, кладя трубку. Он был чувствителен и снисходителен к чувствам других.
Казалось, теперь, после того как сделал пророс дело, ему бы заснуть со спокойной совестью. Но из головы не выходил этот Лучков, будь он неладен. "Что же с ним делать-то теперь? Ничего не остается, как отправить… к мяснику. Чем он лучше других?" Он нажал попку переговорного устройства:
- Слышишь?..
Мальчик тихонько кашлянул, подтверждая, что он весь внимание.
- Утром позвони доктору, понял? Меня больше не беспокоить - ни под каким видом! - Отключил переговорник, потушил свет.
Но ему не спалось. Напряжение и нервотрепка, накопившиеся за долгие недели его рискованной жизни, иногда вдруг вылезали наружу - то в виде мучительной бессонницы, то в безудержном желании до бесчувствия напиться.
* * *
Доктор Леонид Борисович Шуйский был гением пятидесяти четырех лет от роду.
С точки зрения обычного человека, не связанного с медициной, приятных специальностей у врачей бывает мало. Да и существуют ли они вообще? Ведь даже косметолог, который учит женщин становиться еще прекрасней, по сто раз на дню моет руки, чтобы не подхватить какую-нибудь гнойную нечисть. Это только в рекламе он общается с очаровательными девушками, одетыми в кружевное белье. А в жизни к нему приходят прыщавые и бородавчатые крокодилы, только женского рода.
Что же тогда сказать об урологе, который большую часть жизнь проводит возле мочи и купается в ее запахе, как дельфин в Черном море! Но Леонид Борисович не считал свою жизнь проклятой, как, наверное, считало бы большинство из нас. Он знал о моче все и даже больше этого. Он мог по ней гадать, колдовать, а главное - угадывать все, что больному написано на роду. Не в смысле женитьбы, понятно, или неожиданного наследства, а в смысле здоровья или недуга на ближайшие месяцы и годы, что и подразумевает количество счастья на этот период.
Слава о нем шла. Но слава эта была негромкая. Своим гением он заслуживал гораздо большего, но на крылах его дарованья гирями висела трусость, и он оставался практически рядовым врачом, "отличным специалистом" - титул, который получает всякий, проработав лет десять на одном месте. А Шуйский проработал в урологии, и к тому же в одной и той же поликлинике, намного больше. Беда только, что он уродился трусом. Воспитанный на песнях типа "Взвейтесь кострами, синие ночи, мы пионеры, дети рабочих", Леонид Борисович долгое время стеснялся, а в большей степени и боялся разговоров о земле обетованной. Друзей себе заводил, как правило, среди русских и жену взял русскую, что вовсе не избавило его от известных превратностей семейной жизни. Дети, стало быть, по всем законам родились у него русские. Однако, сколь ни старался он обрусеть, до конца не обрусел, черного кобеля, говорят, не отмоешь добела. И он не стал своим ни в том лагере, ни в этом. У него в конце концов и с детьми не заладилось. Дети - двое сыновей - тянулись к еврейскому, к еврейской культуре, к синагоге, интуитивно да и физически чувствуя, что в наше время с этим прожить проще, вольготнее, хотя бы в смысле всевозможной гуманитарной помощи, всяких приемов, праздников, поездок и тому подобного.
В общем и целом, карьеры Шуйский не сделал. Потому что для карьеры нужна определенность позиции - в каком-то смысле политиком надо быть. А для этого в свою очередь нужны смелость и цинизм. Шуйский же их не имел - Бог не дал.
В наши дни, когда медицина вооружилась всякой немыслимой аппаратурой, электронными томографами и еще Бог знает чем, когда дипломированный врач исполняет при ней роль едва ли не санитара, Шуйский обходился без всех этих кибернетик. Он сам себе был кибернетика!
Между прочим, в детстве родители его решали, кем стать их одаренному сыну: то ли пойти в художественное училище, то ли избрать более надежный кусок хлеба - медицину. И решили в пользу медицины, убив, может быть, в Леониде Борисовиче великого живописца. Но чувство цвета осталось в нем на всю жизнь. Шуйский распознавал полутона, многие десятки оттенков, которые могла иметь человеческая моча. По ее виду, по цвету - да плюс еще запах! - он мог рассказать о больном все. Почки же и мочевой пузырь Шуйский видел как на ладони - так, будто бы держал перед собой рентгеновский снимок.
Примерно года четыре назад к Леониду Борисовичу пришел элегантный молодой человек с массивным золотым перстнем на безымянном пальце правой руки. Человек этот выглядел броско, заметно, единственным недостатком его, пожалуй, была некоторая миниатюрность, субтильность. Но держался он очень прямо, уверенно, говорил веско - точно был знаком с вами давно и все про вас знал.
На Леонида Борисовича этот человек поначалу особого впечатления не произвел. Подпольный гений давно привык, что люди не из его района приходили к нему по записочкам. Прямо в кабинете он давал им исчерпывающую консультацию и брал некоторую сумму - собственно, столько, сколько давали. Это позволяло ему способствовать скромному процветанию ворчливой жены и произраильски настроенных детей.
- Доктор, - обратился к нему Толик-Артист, а это был именно он, - я хотел бы просить вас о консультациях сугубо частного порядка.
- Никаких иных я, собственно, и не даю, - пожал плечами Леонид Борисович и протянул колбу. - Не угодно ли вам будет помочиться в этот сосуд… - Давно уже, с первых лет практики, он усвоил манеры и лексику старых земских врачей.
Вместо того чтобы взять протянутую ему колбу, Артист вынул из кармана небольшую фигурную бутылочку из-под какого-то заграничного напитка. Через стекло ее просвечивала зеленовато-желтая жидкость.
- Она, извините, какая?.. - осведомился доктор.
- Это в каком смысле? - удивленно воззрился на него Тол их. - Ясно - человеческая!
Лицо Шуйского осветила улыбка земского врача.
- Вы когда мочились?
- Я сюда вообще не мочился, - покачал головою Толик. - Это не мое!
После некоторой паузы Шуйский взял все-таки в руки бутылочку.
- Видите ли… для точного ответа мне необходима утренняя порция мочи - сразу после сна.
- Ну, а по этой… - Артист не хотел произносить непривлекательного слова, - вы что-нибудь сказать можете? Я заплачу.
Не очень охотно Шуйский повернулся к свету, отвинтил колпачок. Отчего-то он почувствовал себя неуютно, как на каком-то экзамене.
- Запах и цвет… м-м-м… мужчине, я думаю, лет двадцать пять-двадцать шесть. По-моему, практически здоров…
- Практически?..
- Так принято говорить здесь. Короче говоря, здоров!
- Надо же! - Толик не мог скрыть удивления. - Все угадано: и возраст и пол. Хорошую мне наводку дали.
- Что-что?
- Этого хватит? - вместо ответа спросил Толик, протягивая доктору пять сотенных бумажек долларами.
- Это много… - отозвался Леонид Борисович дрогнувшим голосом. Сумма, по его понятиям, была невероятная - за такую малость.
- Так будет всегда. Но одно условие, доктор. Раза два или три в месяц к вам будут приходить от меня люди. И вы будете давать им… как это у вас называется?
- Заключение?
- Вот именно. И ни о чем не спрашивайте. Страх, желание заработать и любопытство сплелись в душе эскулапа, как три пиявки.
- Видите ли… - доктор замялся, - за такие деньги, как я понимаю, вам нужен абсолютно точный ответ.
- Ну это уж… - Толик посмотрел на него, как на ненормального: кому же, в самом деле, нужен неточный ответ!
- Вы не так поняли меня. Ответ будет всегда точным! Но для гарантии… я должен видеть больных.
- Это… не совсем будет удобно. А зачем, если вы… - Толик кивнул на колбу, - все и так угадали?
- Есть некоторые нюансы. Коротко говоря, моча - одномоментный, локальный анализ. А по цвету лица, по кое-каким другим признакам можно все определить с большей степенью вероятности. Имея, конечно, и мочу…
- А что вы можете сказать, к примеру, о моем лице? - Толик улыбнулся с некоторой робостью, как всякий пациент, ожидающий приговора.
- Лучше, если бы вы… - Шуйский показал глазами на колбу. - А впрочем, ваше лицо и так говорит мне о полном здоровье!
Он был стреляный воробей и отлично знал, как приятно такое услышать пациенту.
Низкорослый заказчик появился вновь у Шуйского через неделю. Вместе с ним явился человекоподобный слон - с физиономией, от которой доктору стало нехорошо. Детоубийца, головорез, да и только!
- Давайте скорее сосуд, доктор! - приказал низкорослый, хохотнув. - Натерпелся, бедняга!
- Натерпелся, блин… - подтвердил Детоубийца, выхватывая у Леонида Борисовича колбу. Тут же вынул свой "прибор" величиной с докторскую перчатку, разом напрудил колбу до краев, а оставшееся долго изливал в раковину.
- Скоро ты там?! - поторопил его спутник, но уже иным, совсем неинтеллигентным голосом.
- Ща-а… - Слон выпустил газы напоследок и застегнул на штанах молнию.
Все это очень не понравилось Леониду Борисовичу. Не понравилось ему и то, что его проверяют. А это он понял сразу.
Но выставить он их не посмел. Он чувствовал, что влипает в историю, если уже не влип. Делать нечего, пришлось исполнять означенную роль. По-хамски переполненной колбе ему заранее было все понятно. Однако, изобразив сосредоточенность, он еще минуты две-три смотрел на мясистое с красноватым отливом и двумя недвусмысленным шрамами лицо этого как бы человека. И сказал, не выходя из "земской" интонации:
- У вас печень несколько увеличена… сударь.
- Во, зараза! - удивился, хохотнув, Детоубийца.
- Ша! - Это у маленького вырвалось непроизвольно и потому естественно. - А почки, селезенка… остальной ливер?
Если у человека в услужении находится такой тип, подумал Шуйский, кто же тогда он сам?
- Доктор, вы меня слышите?!
- Н-да, простите… если нездорова печень, исподволь барахлит и остальное.
Оставив на столе пять сотенных зеленых бумажек, жуткая парочка покинула кабинет.
Леонид Борисович радовался этим деньгам, и в то же время они жгли ему руки. В детстве, году в сорок шестом, его приятель Борька Шлыков добыл у солдата-санинструктора поллитровую бутылку сладкой тягучей жидкости, а Леня Шуйский стащил из дома два толстых куска белого хлеба. Неумело присасываясь к бутылке, они пили жидкость из горлышка, пуская туда слюни, и заедали хлебом. То далекое пойло вызывало у маленького Леонида Борисовича одновременно чувство наслаждения и тошноту. А минут через пятнадцать их жестоко рвало в темном и сыром углу двора, за сараями. Жаль было до слез напрасно истраченного хлеба! Потом он узнал, что в бутылке был глицерин, который солдат пожертвовал Борьке для выведения цыпок. А тот ненароком лизнул языком горлышко…
Сейчас Леонид Борисович испытывал что-то подобное. Ему и сладко было от смятых зеленых бумажек, которые он тут же убрал в карман, и с души воротило.
Обратиться в милицию? Попробуй-ка, обратись! Тогда пришлось бы признаваться в своей "частной практике", никак не оформленной. Но больше, пожалуй, Шуйский боялся не милиции, а маленького посетителя. И, как видно, боялся не зря. А кроме того, прошлый гонорар в долларах он уже потратил. И знал, куда потратит теперешний.
Через десять дней ему позвонили домой. А на следующее утро, перед работой, за ним заехал другой "слон", очень похожий на первого, как бывают похожи кирпичи или автоматы Калашникова.
Иномарка свободно скользила по московским улицам, в левом ряду, никому не давая обогнать себя, словно в ней ехали члены ЦК или сотрудники КГБ. И глупая надежда осветила испуганную душу Леонида Борисовича на одном из перекрестков. Может, все-таки они кагэбэшники, не более того…
Его привезли в один из пустынных сретенских переулков. Особняк, возле которого они остановились, был густо черен - буквально от фундамента до конька облицован темной матовой плиткой. Никакой вывески ни на фасаде, ни возле дверей Леонид Борисович не обнаружил.
Они прошли по коридору. За тяжелой, плотно закрывающейся дверью спустились по ступеням вниз, снова прошли по коридору, более узкому и мрачному, нежели первый. Вошли в уютный, освещений лампами дневного света кабинет.
- Здравствуйте, доктор. Как доехали? - Маленький хозяин кабинета проговорил это, не поднимаясь с кресла. Теперь уже Шуйский знал: зовут его Анатолий Дмитриевич.
Кроме хозяина, здесь было еще трое: под стать хозяину маленький человек с обезьяньей физиономией, широкоплечий верзила сродни тому, что доставил его сюда, и еще один, среднего роста, понуро сидевший на стуле с прямой спинкой посреди кабинета. Выражение лица его показалось Шуйскому жалким, растерянным, и невольно вспомнились фильмы с допросами в фашистских застенках. Хотя обстановка в кабинете была приятная и располагала к другому. Плотные набивные гардины вдоль стен, югославская мебель, ковер-палас. После долларовых гонораров доктор Шуйский скопил наконец на гарнитур и теперь разбирался, что к чему. Но почему в кабинете отсутствуют окна, он не понял.
- Вот, пожалуйста, ваш пациент! - Маленький главарь указал на человека с растерянным лицом.
Человек-обезьянка тут же подал Леониду Борисовичу пузырек с мочой. Моча была отличной!
- Подойдите ко мне, пожалуйста… - попросил Шуйский "пациента".
В ту же секунду в руках у "обезьянки" казались плоскогубцы. Но, взглянув на Шуйского, он отвел руку с инструментом назад и фальшиво улыбнулся:
- Слесарим понемногу…
- Возьмите стул, - снова обратился Шуйский к "пациенту". - И сядьте напротив.
"Пациент" подался к нему, но стул, к удивлению Леонида Борисовича, не взял за спинку в руки, а стал подталкивать к нему ногой. И тут он заметил, что все его ногти были в темных пятнах кровоподтеков.
- Что это с вами?.. - тихо спросил Шуйский. Человек со страшным маникюром смотрел на него широко раскрытыми глазами и молчал.
- Прищемил, неумеха! - усмехнулся человек с плоскогубцами в руках. И плоскогубцы, как бы в унисон ему, звякнули.
С огромным трудом Шуйский доиграл спектакль до конца и проговорил: