Если Тощий доминировал - не важно, изъяснялся ли он членораздельно, стонал или охал, - в голосе Кассандры неизменно слышалась придушенная покорность. Кассандра делала все, что Тощий приказывал делать, говорила все, что он приказывал говорить, и, когда он приказывал что-то повторить - повторяла. Она стонала, вскрикивала и умоляла, иногда - испытывая удовольствие, иногда - нет, а ее белое податливое тело изгибалось и металось под абстрактным лицом Тощего. Ее иконописное лицо - когда его выхватывала камера - было бледным, с пустыми глазами.
То, что Монро назвал "следственной частью", началось с подобия паузы в сексуальных сценах и сопровождалось постепенным изменением звуко- и видеоряда. Приказы и стоны стихли, шум воды из душа усилился. Цвета на экране словно полиняли, сменились дымчатым черно-белым изображением. Резкий привкус нездорового секса рассеялся, его сменила потная паранойя.
Дверь ванной комнаты широко открыта, Кассандра одна в разгромленной постели. Обнаженное тело ярко освещено, но движения скованные и явно болезненные. Она встает и подходит к стулу, на котором висит пиджак, тянется за лежащим во внутреннем кармане бумажником. С оглядкой роется в бумажнике, достает карточки. Подносит их к глазку камеры, и, хотя изображение обработано, ясно, что это кредитки и визитки. Я вспомнил Дэвида. "Бумажник был в кармане пиджака…"
Я снова вспомнил Дэвида, когда сцена переместилась в другое расплывчатое помещение. В кадре Кассандра - теперь одетая - сгорбилась над телефоном. Нервный голос Тощего звучал словно издали, но в нем безошибочно слышались страх и гнев.
"Не звони сюда, ради Бога…", "Откуда у тебя этот номер, сумасшедшая сука?", "Зачем ты мне звонишь?", "Что тебе от меня надо?", "Чертова сука… позвонишь еще раз - убью…", "Просто оставь меня в покое…", "Пожалуйста… просто оставь меня в покое".
Но она не оставляла. Я уже слышал речи Кассандры - на голосовой почте Дэвида. В фильме слова были другие, но Кассандра не желала сбавить своей пугающей скорости и не знала жалости.
"Почему ты больше не пишешь? Почему не звонишь? Думаешь, на меня можно просто наплевать? Если ты не хочешь разговаривать со мной, пожалуй, захочет твоя жена".
Эти препирательства были мучительным дополнением к видеоряду: Кассандра у телефона, Тощий с размытым лицом идет по улице, останавливает такси, входит в неидентифицируемые здания и выходит из них, совершенно не подозревая о следящей за ним камере. На протяжении примерно десятиминутного отрезка фильма первоначальное удивление Тощего сменилось гневом, гнев превратился в страх, а страх растворился в отчаянии. Под конец синтезированные слова Тощего потерялись за человеческими звуками: дрожь голоса, хлюпанье носом, возможно, слезы, - и, к собственному удивлению, я ощутил растущее сочувствие к мерзавцу.
"Только, ради Бога, не впутывай мою жену. Пожалуйста, она не имеет к этому никакого отношения… совсем никакого. Просто скажи, какого черта тебе от меня надо. Пожалуйста…"
И наконец слова Кассандры: "Я хочу встретиться с тобой еще раз - последний".
Как и эпизод с расследованием, последняя сцена (Монро назвал ее "допрос") была снята в черно-белых тонах, хотя оттенки черного стали как-то темнее, а серого - серебристее. Снова Кассандра и Тощий, вроде бы в том же самом номере, и занавески по-прежнему задернуты, но кровать застелена. Тощий неуклюж, напряжен от гнева, но садится, как велено, на стул с прямой спинкой. Кассандра устраивается на краешке кровати, белые руки сложены на коленях. На ней белая блузка, темный пиджак и брюки, рыжеватые волосы кажутся черными и налаченными. Выправка как у офицера, беспристрастный тон. Кассандра задает простые, прямые вопросы: "Почему ты делал это?", "Ты думал о жене и детях… что будет, если они узнают…", "Ты думал о риске…", "Это был просто секс…", "Это все, что нужно?"
Сначала Тощий пытается сопротивляться, но его победили еще прежде, чем он вошел в эту дверь. Воинственность быстро сменяется обидой, а потом и мольбой, и остатки боевого духа вырываются судорожным вздохом, оставляя бедолагу ежиться перед камерой. Первые его ответы Кассандру не устраивают.
""Не знаю" - не ответ…", "Как ты можешь говорить, что это не имеет к ней никакого отношения?", "Я не просто попалась - ты искал меня и возвращался снова". Она рвала отговорки Тощего, как терьер, она отшвыривала ошметки, пока Тощий не выбился из сил. А Кассандра не добралась до косточки.
"Я делал это потому, что хотел, потому что хотел тебя. Когда все началось… то, что мы делали… я не мог думать ни о чем другом. Так я чувствовал себя красивым… сильным. Я не думал ни о жене, ни о детях… мне было плевать на них".
Тощий умолк, как усталый ручей, узкое тело осело в тени. Кассандра сидела совершенно неподвижно, вместо лица - белая маска.
"И ты сделал бы это снова, правда? - спросила она. - Сделал бы и теперь, если бы мог?"
Тощий посмотрел на нее, оцепеневший и неуверенный. Когда он заговорил, в голосе слышалась мольба. "Если бы мог", - тихо повторил он. Экран потемнел.
На столик упала тень - вернулся Чез Монро с виски и тарелкой соленых орешков. Вместе с ним вернулся и шум переполненного бара. Монро снова отсалютовал мне стаканом и выпил.
- Трудно выкинуть из головы, верно? - спросил он. Я кивнул. - Все эти сексуальные дергания завораживают: полное подчинение прекрасной женщины безымянному, безликому мужчине, и все это перед камерами… но о камерах знает только она, и именно она все устроила. Жестокое обращение, самоунижение, вуайеризм - замечательный триплет. А потом она разворачивает столик. - Монро забросил в рот несколько орешков и запил их виски. - Тодд дал вам верный совет с реликвариями, - заметил он. - Их можно понять только после того, как посмотришь видео. И тогда они сбивают с ног.
Это уж точно. Пустая упаковка от презервативов, порванные чулки Кассандры, ее трусики, запачканная мочалка - они появлялись на экране, в руках у Кассандры или Тощего. Присутствие этих предметов за стеклом антикварного шкафчика придавало событиям фильма реальность, актуальность, было неопровержимо и агрессивно. Впрочем, реликвии из "Интервью номер два" казались очаровательно старомодными рядом с содержимым другого ящика: обгорелые спички, кусочки расплавленного свечного воска, шелковый зеленый шнур от занавесей в номере отеля, белый пластиковый пакет, аккуратно вырезанный квадратик простыни с похожими на кровь пятнами. По спине пробежал холодок.
Монро заметил, как я вздрогнул, и уловил течение мыслей.
- Вы когда-нибудь слышали, чтобы слово "сука" употреблялось настолько часто? - спросил он. - Сам я не сплю с женщинами, но, уж конечно, люблю их больше, чем дружки Кассандры. И просто удивительно, насколько, кажется, сходны у них у всех представления об эротике. Плоды массовой культуры, надо полагать. - Монро распушил бородку. - Тут материалов по меньшей мере на две-три докторские диссертации.
- По меньшей мере, - подтвердил я. - Прочие фильмы такие же жестокие, как "Интервью номер четыре"?
Монро задумался.
- Этот, я бы сказал, один из самых жестоких - в основном из-за Блуто. Его подталкивать не требовалось.
- Блуто?
Чез улыбнулся:
- Так я называю партнера Кассандры в "Интервью номер четыре".
Сам я мысленно называл его Загорелым - за яркий загар и облезающую кожу на мускулистых плечах, но имя извечного врага морячка Папая шло ему больше. Я вспомнил коренастое волосатое тело, вспомнил, что он говорил Кассандре и делал с ней, и снова содрогнулся.
- Что значит "подталкивать"?
- В некоторых последних работах Кассандра провоцировала мужчин на крайности. Или, может быть, правильнее сказать "подстрекала". - Монро покачал головой. - Словно ей не хватало риска.
В памяти снова пронеслись кадры с Кассандрой и Блуто: она лежит на спине, его толстые руки на ее теле, плавящийся воск, натянутый на лицо пластиковый пакет, зеленый шнур на шее. Я снова вздрогнул.
Начало "Интервью номер четыре" не слишком отличалось от "Интервью номер два": электронная почта, съемки скрытой камерой при первой встрече в неопознанном баре. Тощий носил респектабельный синий костюм - на Блуто были клетчатая спортивная куртка и шоколадного цвета брюки. Тощий старался оговорить каждую мелочь - Блуто легко соглашался высоким синтезированным голосом: "Конечно, когда хочешь… у меня гибкий график, и я человек покладистый…", "Окраина, центр - все едино…", "Совсем рядом, прямо сейчас? Что ж, я готов".
В гостиничном номере все стало по-другому. Цвета ярче, чем в "Интервью номер два", как и собственно секс. Он начался на грани и быстро перешел все границы. Перед каждым свиданием Блуто объяснял - подробнейшим образом, - что он намерен делать, а Кассандра соглашалась.
- Это будет больно? - спрашивала она.
- Мне - ни капельки, детка, - смеялся Блуто.
- А мне будет больно?
- Возможно. Боишься?
- Не очень, - отвечала она. Мягким голосом, совершенно бесстрастно.
Погоня за Блуто тоже закончилась по-другому. Первые телефонные звонки Кассандры вызвали у него лишь саркастический смех, а результатом слежки стали только сделанные издали снимки грузного мужчины, садящегося или выходящего из черной машины. Чтобы привлечь его внимание, понадобилась угроза навестить родню жены где-то в дебрях Нью-Джерси.
В отличие от Тощего гнев Блуто не превратился в страх. Он кипел и гремел, но, когда Кассандра не отстала, как было предложено, кажется, чуть ли не обрадовался возможности встретиться с ней в последний раз. Он не вошел, а вплыл в гостиничный номер, остановился у кровати, положив руки на ремень. И заговорил, едва Кассандра закрыла дверь.
- Лады, сучка, ты меня хотела - вот он я. Так что скидывай штаны, наклоняйся, и мы по-быстрому.
Кассандра коротко рассмеялась:
- Сегодня я имела в виду совсем другое.
- Меня не интересует, что имела в виду ты, сука. - Блуто схватил Кассандру за руку и швырнул на кровать. Встал над ней и расстегнул пряжку ремня. - Теперь наклонись.
Кассандра покачала головой и указала на стоящие на тумбочке часы.
- Который на них час? - спокойно спросила она.
- Что?
В голосе Кассандры прорезалось раздражение.
- Ты оглох? Я спросила, который час показывают часы.
- Какого хре…
- Потому что ровно в три, а потом через каждые двадцать минут я должна звонить. И человек на другом конце провода будет очень нервничать, если я не позвоню. Он будет очень беспокоиться.
- О чем ты гово…
- Наверное, знать, где я и с кем, ему недостаточно. Этот человек хочет еще и слышать мой голос. Каждые двадцать минут. Ровно. Мой голос.
Блуто надолго затих. Было видно, как на прикрытом цветными квадратиками лице отражается работа мысли. Когда он заговорил снова, голос уже звучал мягче.
- И что? Это должно напугать меня?
Кассандра снова засмеялась и встала с постели. Разгладила жакет, заправила блузку.
- Не тебя, крутой парень. А теперь сядь. - Она указала на стул, и - после удушающей паузы - Блуто сел.
Обхождение его не сделалось любезнее, однако больше руки на Кассандру он не поднял. Она обрабатывала его, похоже, довольно долго, периодически прерываясь, чтобы выйти в ванную комнату и позвонить. Блуто лучше, чем Тощий, знал свои склонности… больше любил их и полагал, что для них не нужны отговорки и предлоги. Поэтому не было ни эканий, ни меканий, когда он наконец прекратил упрямиться и решил ответить на вопросы Кассандры, ни тяжелых вздохов, ни слез. И жалел он только об одном.
"Нет, я не думал о жене и детях… а за каким чертом? Их-то какое дело? Я думал о том, чтобы трахать тебя всеми возможными способами - и все тут. Ты подавала большие надежды, и мне только жаль, что ты оказалась такой, блин, кретинкой". Было невозможно сказать, удовлетворило ли это Кассандру, но она, видимо, знала, что большего с Блуто не добьется.
Размытое лицо Блуто, нависающее над Кассандрой, все время стояло у меня перед глазами. Даже челюсти свело от напряжения. Откуда-то издалека донесся голос Монро:
- Вы точно не хотите выпить?
Я покачал головой.
- Все остальные не лучше Блуто? - спросил я.
Монро задумался.
- Он, по-моему, самый жестокий, но напряженные моменты есть во всех сценах допросов. - Монро глотнул виски и провел рукой по подбородку. - Кажется, именно с Блуто она делает самые опасные вещи.
Монро был прав. Остаться наедине с сердитым, напуганным и загнанным в угол мужчиной - какой же это допрос? Это жонглирование бензопилами. С Тощим был только один опасный момент: Кассандра стояла к нему спиной, ион поднял руку, но дальше дело не пошло. С Блуто все могло кончится хуже.
- Ей всегда удается заставить их говорить?
Монро погремел льдом в стакане и посмотрел на меня. Затуманенный взгляд, бородка припорошена солью. Я едва расслышал его слова.
- Всегда, - сказал он. - Они становятся в позу, грозят, юлят и лгут, но в конце концов отвечают.
Меня это не удивило. Судя по увиденному мной, Кассандра умела заставить людей говорить, хорошо умела. Она была терпелива и тверда и, казалось, обладала врожденным пониманием искусства ведения допроса: хрупкое сочетание силы, страха и сочувствия, благодаря которому жертва подчиняется, и коктейль из вины, тщеславия и усталости, который может вырвать признание. Из Кассандры получился бы хороший коп.
Я расплатился с Чезом Монро, погрузил его в такси и пошел по Смит-стрит в сторону Бруклинского моста. Если не считать посетителей баров и немногочисленных работающих допоздна закусочных, эта часть Бруклина оказалась практически в моем единоличном пользовании. Но хотя холод и ветер расчистили тротуары, они ничего не смогли сделать с моей головой, по-прежнему забитой Холли Кейд. Холли, Рен, Кассандра… уравнение проигрывалось снова и снова, разбавленное зловещими кадрами из ее фильмов и обрывками диалогов из ее плохих пьес, - унылая и безнадежная петля, без конца перематывающийся отрывок видеозаписи. Я закончил первую часть расследования, для которой Дэвид нанял меня: выяснил, кто такая Рен и чего она от него хочет. Если бы я только знал, что, черт побери, теперь с этим делать!
Глава 12
Во вторник утром в небе толкались тяжелые тучи, а на новостных каналах - сообщения о буранах, примчавшихся из Канады, разворошивших восточное побережье и столкнувшихся над Нью-Йорком. Насчет времени уверенности не было: может, завтра, может, послезавтра - но прогнозы звучали зловеще.
- Ерунда, - пробормотала Клэр и разломила тост напополам. - Они устраивают истерики, но вечно ошибаются. - Она намазала на хлеб клубничный джем и вернулась к "Таймс".
Сегодня она пришла рано, когда я возвращался с пробежки, и с тех пор мы сидели в дружеском молчании. Клэр просматривала газету, а я писал отчет для Дэвида. Я выпил апельсинового сока и перечитал написанное.
Факты выглядели просто, хотя и странно: Холли снимала очередной фильм и, сам о том не ведая, мой брат был ее партнером. Большая часть уже была снята, и теперь Холли настраивалась на торжественный финал. Для этого ей требовалось, чтобы Дэвид появился снова.
Проблема заключалась в том, что делать с этими фактами. Можно игнорировать требования Холли, но это рискованно. Она доказала свою непреклонность в преследовании добычи, а предположительно имеющиеся у нее многочасовые видеозаписи кувырканий с Дэвидом обеспечивали хорошее средство для шантажа. Но шантаж мог быть обоюдоострым оружием. Орландо Круг сказал, что Кассандра ревностно оберегает свою частную жизнь, да и вид искусства, которым она занимается, требует анонимности… поэтому угроза разоблачения могла бы подействовать. Но еще Холли была явно ненормальной, отчего ее мотивы не поддавались пониманию, а реакции - прогнозированию. Я вздохнул и провел руками по волосам. Гадать бессмысленно… я просто играю в игру, чтобы не думать все время о самих фильмах.
Почти двенадцати часов оказалось достаточно, чтобы взглянуть на них как на уникальные, превосходно выполненные произведения. Еще я понял, что бывшие коллеги Холли Мойра Нил и Терри Грир не преуменьшали ее талант актрисы. Холли была удивительная, ее способность и готовность полностью погрузиться в роль просто пугали. Но вызванное фильмами тошнотворное, липкое ощущение не исчезло. Показанная в них безысходность угнетала, а презрение и продуманная жестокость бесили.
И разумеется, было невозможно не воспринимать Дэвида как одного из этих безликих, механических мужчин… невозможно не думать о том, что привело его к Холли, и о том, что она записала с ним на скрытые камеры. Невозможно не спрашивать себя, какие запасы ярости и жестокости она выпустила на волю и сколько времени ушло на поощрения. Чем больше я думал о Дэвиде, тем больше убеждался: я совсем не знаю своего брата. Силуэт расплывался, отступал в глубь темного коридора.
Может, память разбередил запах тостов. А может, зловещий предштормовой свет.
Это случилось промозглым февральским днем, в среду. Я был дома, а не в школе-интернате и не на каникулах, а потому, что меня поймали - в третий раз - с косяком в лесу за общежитием. Декан по работе с учащимися сказал, что, возможно, исключение на месяц чему-то меня научит, и не ошибся. Я узнал, что можно купить приличную марихуану по приличной цене у работающего в вечернюю смену швейцара в нашем доме и что ночной бармен в "Барритауне" на Первой авеню не потребует документов, если дать хорошие чаевые. В тот день я проспал до трех, и спал бы дальше, если бы не шум. Меня разбудили родители.
В тот год мать отложила зимнее паломничество на курорт, а отец - редкий случай - выбрался из кабинета, и они решили выяснить отношения прямо перед дверью моей спальни. Как часто случалось в то время, я стал удобным предлогом. Ничего нового в этом не было, и я попытался отключиться, но разговор оказался нетипично громким.
- Что он делает с собой?! - воскликнула мать.
Отец хмыкнул.
- Ищет свой путь. В конце концов, ему всего пятнадцать.
- Ему шестнадцать, и, насколько я знаю, он ни черта не ищет.
- Неужели все в этой семье должны становиться банкирами?
Тут в коридоре послышались шаги и голос Дэвида. Он уже учился в Колумбийском университете, но часто появлялся дома: то ему требовалось поесть, то чистое белье, то еще что. Он болтал о списке лучших студентов, о том, что попал на чей-то семинар для аспирантов, - и все это радостным, пронзительным голосом. Когда он замолчал, наступила пауза; впрочем, ненадолго. Потом родители продолжили с того места, на котором их прервали.
- Несомненно, не все должны быть банкирами, - сказала мать. - Но неужели эти не все должны быть недисциплинированными и незрелыми? Неужели они, черт побери, должны потакать своим прихотям?
Отец мрачно рассмеялся:
- О ком именно мы сейчас говорим? - Его слова, казалось, надолго зависли в воздухе. Потом я снова услышал шаги и решил, что все расползлись по своим углам. Но ошибся. В коридоре послышался судорожный вздох, невнятное бормотание и одно-единственное ругательство.
- Сволочь, - произнес Дэвид.
Некоторое время я таращился в потолок, а когда стало ясно, что заснуть уже не получится, побрел на кухню. Я читал газету и ел подгоревший тост, когда вошел Дэвид. В пальто и при галстуке, волосы недавно подстрижены - ни дать ни взять юноша с плаката, рекламирующего какой-нибудь колледж Библейского пояса. Дэвид демонстративно посмотрел на часы. И началось.