И она продолжила речь, а я вновь посмотрел на доктора. Тот вновь мне улыбнулся и едва заметным кивком дал понять, что я могу вернуться к прежнему своему занятию. Тем временем его беседа с миссис Кэди Стэнтон покатилась дальше с прежней скоростью.
Мисс Бо понадобилось порядка двух часов на то, чтобы закончить набросок, и все это время я провел с женщинами: отвечал, когда ко мне обращались, однако чаще просто молча наблюдал. Целая, знаете ли, история: сперва слова сеньоры Линарес покидали ее рот, попадали в уши мисс Бо и передавались движениям рук, которые подчас очень точно воспроизводили воспоминания и мысли сеньоры, хотя и не всегда. Мисс Бо извела целый каучуковый ластик и затупила добрую связку тяжелых мягких карандашей, прежде чем работа была закончена; но все равно около восьми вечера на альбомном листе проступило живое, настоящее лицо. И столпившись вокруг, чтобы взглянуть на результат, мы все потрясенно замолкли, что само по себе служило немым свидетельством правдивости слов сеньоры Линарес: лицо это было не из тех, которые можно так вот запросто забыть.
Сеньора, как и предполагал доктор, смогла вспомнить еще ряд деталей касательно внешности той женщины, когда увидела, что ее воспоминания оживают, и лицо, смотревшее на нас с альбомного листа, действительно подходило под все определения сеньоры. Первое, что приковывало взгляд, - вне всяких сомнений, глаза или, если точнее, их выражение: "голодное", сказала сеньора Линарес, и в них взаправду был голод. Но не только; в кошачьих этих глазах виднелось еще кое-что, слишком знакомое мне, то, о чем я предпочел бы не говорить. Я видел это выражение в глазах матушки, когда той требовалось что-либо от меня, или от хахалей; и в глазах Кэт, когда она была "на работе"; соблазнительность, невысказанное обещание оделить вас всем вниманием и нежностью, коих вам хочется, если взамен вы сделаете для этой особы то, чего, как вам известно, делать бы не следовало. Остальное лицо - а женщина выглядела лет на сорок - когда-то, наверное, было хорошеньким, однако сейчас выглядело иссушенным, ожесточенным прожитыми годами, если судить по линии подбородка. Нос был маленьким, однако ноздри раздуты гневом; тонкие губы сжаты в полоску, в углах рта - морщинки; высокие скулы намекали на форму черепа, недвусмысленно напомнив мне о Смерти верхом на лошади, изображенной Пинки.
Эта женщина подходила всем домыслам доктора и прочих: жесткая, отчаявшаяся, немало вытерпевшая в этой жизни и готовая к достойному ответу. Пинки также оказался прав в своих предсказаниях: мисс Бо, ни разу не видевшая свою модель, точно ухватила "самую душу ее".
Мне показалось, что всех присутствующих, включая мисс Бо, слегка ошарашило ею созданное; сеньора же просто сидела в своем кресле и легонько качала головой. Казалось, дай ей волю, и она расплачется. Молчание было нарушено миссис Кэди Стэнтон:
- Это лицо хладнокровного опыта, джентльмены. Маска, черты которой застыли навсегда, изваянные мужским обществом.
Мисс Говард встала и взяла миссис Кэди Стэнтон под руку:
- Да. Разумеется. Что ж, я и не подозревала, что уже так поздно. Вам пора ужинать, миссис Кэди Стэнтон, да и вам, Сесилия. - Она обернулась, чтобы пожать руку молодой леди. - И я не шутила - я бы с радостью записалась к вам в класс или нам как-нибудь можно пообедать или поужинать вместе. В любое время, когда вы окажетесь в городе.
Мисс Бо расцвела, отчасти обрадованная, как мне показалось, возможностью быстрее оказаться подальше от своего творения.
- О да, мне это нравится, Сара. Будет просто восхитительно.
Мисс Говард легонько повлекла обеих дам к двери, и все принялись прощаться. Я немного стеснялся, подходя к мисс Бо, но та шагнула вперед и взяла меня за руку, сказав, что уверена - мы обязательно скоро увидимся, быть может, я составлю им с мисс Говард компанию за ланчем.
Когда они зашли в лифт, миссис Кэди Стэнтон обернулась к доктору:
- Я верю, что мы-то с вами видимся не в последний раз, доктор. Для меня это было весьма познавательно… и, надеюсь, для вас тоже.
- Разумеется, - вежливо ответил ей доктор. - Буду с нетерпением ждать. И, мисс Бо, - он извлек из кармана банковский чек. - Надеюсь, вы сочтете это приемлемым. Мисс Говард сообщила мне вашу обычную ставку, однако, учитывая необычность обстоятельств и вашу готовность прийти к нам… в общем…
Мисс Бо взглянула мельком на чек, и глаза ее широко распахнулись:
- Это… это действительно щедро, доктор. Я даже не знаю, как…
- Глупости, - ответил он ей, бросив взгляд на рисунок, лежавший на столе перед сеньорой. - То, что вы сделали для нас, - бесценно.
За тремя женщинами с лязгом задвинулась решетка лифта, и доктор закрыл внутреннюю дверь, задумчиво прислушиваясь к шуму спускающегося агрегата.
Я тяжело вздохнул.
- Ничуть не жалею, что со старой гусыней покончено, - сказал я, отворачиваясь.
Остальные хохотнули, включая доктора.
- Но как подвешен язык, - сказал мистер Мур, растягиваясь на диване. - Прямо говорильный станок.
- Да. Жаль. - Доктор подошел к сеньоре. - Если бы судьба и наше общество не принудили ее ограничить помыслы политикой, она могла бы стать первоклассной ученой. - Он опустился на корточки рядом с сеньорой. - Простите, сеньора Линарес? Мне ни к чему уточнять, та ли это женщина, - я вижу ответ на вашем лице. Однако не могу ли я чем-нибудь еще вам помочь?
Когда она ответила, губы ее дрожали.
- Моя дочь, доктор. Верните мне мою дочь. - Она оторвалась наконец от портрета и потянулась к сумочке и шляпе. - Я должна идти, уже поздно. Вернуться я уже не смогу. - Встав, она взглянула на доктора еще раз, умоляюще. - Возможно ли это, доктор? Вы сделаете это?
- Я думаю, - ответил он, беря ее за руку, - что у нас теперь хорошие шансы. Сайрус?
Тот уже стоял, готовый в последний раз проводить сеньору к экипажу. Она пробормотала слова благодарности всем нам и, когда мисс Говард вернула нам лифт, растворилась в нем вместе с Сайрусом. Заметив состояние сеньоры, мисс Говард обняла ее, и та в итоге разрыдалась. Втроем они и спустились на Бродвей.
Детектив-сержанты неторопливо подбрели к столику, чтобы еще раз взглянуть на рисунок.
- Эта мисс Бо… у нее впереди большое будущее - рисовать плакаты "Разыскивается", - задумчиво проговорил Маркус. - Если не получится в мире искусства.
- Выдающаяся работа, - подтвердил Люциус. - Я видел фотографии в "Галерее негодяев", которые были гораздо хуже.
- О да, - согласился доктор. - И к слову о фотографиях, джентльмены, нам понадобится примерно дюжина копий наброска. Чем быстрее, тем лучше.
- Они будут готовы к утру, - ответил Маркус, сворачивая альбомный лист в трубку и намереваясь забрать с собой. - Как, впрочем, и мы.
- А я - нет! - возразил с дивана мистер Мур.
- Ох, бросьте, Джон, - обманчиво любезным тоном ответил доктор. - Это же и есть подлинная суть любого расследования. Вы рядовой солдат, невоспетый герой…
- Правда? - ответил ему мистер Мур. - В таком случае разнообразия ради я желаю побыть воспетым, Крайцлер, - почему бы вам самому не заняться обходами?..
Он осекся, оглянувшись на резко распахнувшуюся дверь. В помещение ввалился Сайрус, поддерживая под руку мисс Говард. Та шла вроде бы сама, но виду нее был такой, будто она вот-вот готова свалиться без чувств. Мы бросились к ним, и доктор немедленно осмотрел мисс Говард.
- Сайрус! - воскликнул он. - Что случилось?
- Я… со мной все хорошо, - прошептала мисс Говард, тяжело дыша. - Просто испугалась, только и всего…
- Испугалась? - переспросил мистер Мур. - Дьявольский же был испуг, если ты в таком состоянии. Что это было?
- Мы посадили сеньору в кэб, - принялся объяснять Сайрус, сунув руку в карман сюртука, - и входили в парадное. Вот это вонзилось в дверной косяк рядом с головой мисс.
И Сайрус явил нам в своей гигантской руке один из самых необычных ножей, что я когда-либо видел: из грубого железа, его рукоятка была обтянута кожей, однако лезвие сияло, изгибаясь несколько раз наподобие буквы S, словно ядовитая змея.
Люциус принял у Сайруса нож, поднес его к свету.
- Вы полагаете, им пытались задеть кого-то из вас? - спросил он.
- Не могу сказать, детектив-сержант. Я не уверен. Впрочем…
- Впрочем? - спросил Маркус.
- С учетом того, как точно он поразил косяк, я бы сказал - нет. Кто бы ни метнул его, он просто хотел нас напугать, не более.
- Или не менее, - протянул доктор, забирая у Люциуса нож. - Так… сеньора говорила, что ей показалось, будто за ней кто-то следил по дороге к нам.
- Ты никого не заметил? - поинтересовался мистер Мур у Сайруса.
- Нет, сэр. Разве что мальчишку, он тут же скрылся за углом - но это никак не мог быть он. Если хотите знать мое мнение, это работа знатока.
Доктор вернул нож Люциусу:
- Профессионал, посылающий предупреждение, - и он указал на нож. - Однако редкий клинок, детектив-сержант. Узнаете?
Люциус нахмурился:
- Да, хотя радости мне это не доставляет ничуть. Это крис. Оружие манильцев - те верят, что оно наделено мистическими силами.
- Ага, - буркнул доктор. - Стало быть, сеньора была права. Ее муж знает, где она была. Теперь мы можем лишь надеяться, что ему неизвестно, зачем она к нам приходила, а сеньоре удастся сочинить правдоподобное оправдание.
- Постойте, - открыл рот я. - Почему вы так уверены в ее правоте? Что это вообще такое? И кто такие манильцы?
- Пираты и наемники, - отозвался Маркус. - Одни из самых опасных людей Западной Пасифики. Они зовутся так в честь столицы Филиппинских островов.
- Ну. И что?
Доктор вновь взялся за нож.
- Филиппинские острова, Стиви, - одна из самых ценных испанских колоний. Подлинная жемчужина в короне королевы-регентши. В общем… - Он вышел в центр зала, все еще рассматривая нож. - Похоже, сегодня ночью мы кое-что нашли… а кое-что потеряли. - Он оглядел нас предельно серьезно. - Пора действовать.
Глава 13
Странный филиппинский нож, может, и не причинил никакого вреда мисс Говард и Сайрусу, однако нежеланию мистера Мура приступать к поискам женщины с рисунка нанес смертельный удар. Мистер Мур ведь знал мисс Говард с детства (ее семья владела не только поместьем в долине Гудзона, но и особняком в Грамерси-парке), и хотя она всегда была готова напомнить, что не нуждается в мужской помощи, когда дело доходит до самозащиты - уж что правда, то правда, - мистеру Муру вовсе не понравилось, что ее или кого-либо из нас преследуют спятившие филиппинцы с крисами наголо. Так что ясным ранним утром пятницы он отправился в № 808, вооружившись внушительным списком всех городских заведений, предлагавших заботу о детях. Начальству в "Нью-Йорк Таймс" он сообщил, что некоторое время его не будет на месте, а ежели их вдруг чего не устраивает, так они могут смело его увольнять. Тех не слишком-то удивило его заявление, поскольку мистер Мур успел снискать в редакции славу "шального ядра"; однако поскольку его репортажи периодически становились сенсационными "фитилями", с его нахальством смирились и теперь увольнять его не стали, а предоставили бессрочный отпуск. (За годы, проведенные в редакции "Таймс", мистер Мур лишь пару раз действительно пересек черту к увольнению, но и тогда изгнания его оказывались временными.)
Детектив-сержанты, мисс Говард и мистер Мур поделили меж собой список и, запасшись фотографическими копиями рисунка мисс Бо, приготовились к долгим дням тщетных визитов в места, коими частенько заправляли люди отнюдь не дружелюбные. Все мы на 17-й улице отдавали себе отчет, что действия эти займут у нас некоторое время - и оно пойдет быстрее, заполни мы его созидательной деятельностью. Для доктора это означало добровольное затворничество в кабинете за прочесыванием трудов по психологии в надежде определить гипотетическое прошлое женщины, по следу которой мы шли. Периодические вопли, проклятья и ругань, доносившиеся из кабинета, указывали на то, что дальше открытий, совершенных им на этой неделе, продвинуться ему не удавалось. Сайрус же был занят поручением детектив-сержантов, тайно отрядивших его составить досье на всех сотрудников, нанятых доктором для работы в Институте, коль скоро Айзексонам приходилось метаться между этим делом и случаем сеньоры Линарес. Никто лучше Сайруса не знал всех помощников доктора - учителей, воспитательниц, даже уборщиков, - и он, пользуясь паузой, составлял весьма подробные характеристики.
Ну а я… во всей этой истории с филиппинским ножом меня поразило собственное невежество касаемо этих островов: я понятия не имел, ни где они находятся, ни сколь важны для Испанской империи. Так что я попросил у доктора каких-нибудь книг и монографий, способных пролить свет на ситуацию, сложившуюся между США и Испанией. Польщенный моим искренним интересом, доктор удовлетворил мою просьбу, и я, утащив добычу к себе наверх, с головой зарылся в книги.
Поглощенный этими раздумьями, я и встретил субботний вечер - подряд целых два дня напряженной учебы, можно сказать, рекорд за последние два года, что я служил у доктора. И лишь когда на город упала ночь в компании с запоздалой бурей, налетевшей с северо-запада, до меня вдруг дошло, сколько минуло времени: эта неделя уже на исходе, и я вспомнил слова Кэт насчет того, что на следующей она окончательно перебирается из притона "У Фрэнки" в логово Пыльников. Удостоверившись, что доктор все так же сидит у себя, я сообщил Сайрусу, что собираюсь немного проветриться, и отправился в долгое ненастное путешествие к старым своим владениям у перекрестка Бакстер и Уорт-стрит.
Питейное заведение, известное под названием "У Фрэнки", располагалось в доме № 55 по Уорт-стрит и по унылости ни в чем не уступало прочим местам из тех, где доводилось скоротать часок-другой уличной шпане. Однако именно здесь полгода назад я впервые повстречал Кэт. Гвоздями программы здесь были кровавые битвы между собаками и крысами, устраивавшиеся в глубокой яме, редкое по своей молодости собрание девочек на задней половине дома да жуткая бурда из маслянистого дешевого рома, бензола и кокаиновой стружки. И прежде, в бандитские свои годы, я не слишком-то жаловал это местечко, хотя знавал многих, кто регулярно здесь околачивался; однако знакомство с Кэт вынудило меня в последние месяцы, как ни жаль это признавать, куда глубже погрузиться в сей жестокий и нищий мирок, чем, наверное, следовало.
Ох уж эта Кэт… Она приехала в Нью-Йорк годом раньше нашей встречи, когда я увидел ее в обществе ейного папаши, мелкого жулика, по пьяни утопшего одной зимней ночью в Ист-ривер. Похоронив его, Кэт несколько месяцев безуспешно пыталась обеспечить себя, торгуя на улице жареной кукурузой со старой детской колясочки, - это ремесло на деле куда труднее, чем кажется. Странные эти нью-йоркские кукурузные девчонки: в большинстве отнюдь не шлюхи, а основная масса народа - обычно всякая понаехавшая в город деревенщина - почему-то убеждена в обратном. Почему так - неизвестно. Доктор говорил, что это все связано с "подсознательными ассоциациями", что складываются у большинства при виде одинокой девчонки, торгующей на улице "горячим" товаром, ярко выраженной, как это принято называть у алиенистов, "фаллической" формы. Может, и так… Точно ясно одно - большинство мужиков, покупающих у таких девочек кукурузу, обыкновенно убеждены, что покупают интимные услуги; и стоило Кэт сообразить, насколько больше она может заработать на подобном товаре, она ухватилась за эту возможность. И я не осуждаю ее за такой выбор - никто, поработав на улице, не стал бы. Попробуй постой вот так весь день босиком на ветру, поторгуй вразнос кукурузой - не заработав себе даже на койку в самой дрянной ночлежке.
Поначалу Кэт, сменив ремесло, по-прежнему отлавливала клиентов на улице. Но со временем обустроила дела под крышей кабака "У Фрэнки" - так оно было бесперебойнее, безопаснее и, как она говорила, "не так больно для нутра". Меня с ней столкнул случай - я как-то завалил в эту дыру приятеля повидать. Странно это и грустно - вы себе не представляете, во что способны превратить улица и "телесное ремесло" сельскую девчонку всего за какой-то год: к нашей встрече на ней уже клейма ставить было некуда, и столько всего довелось ей навидаться за свой коротенький век, сколько обычному человеку навряд ли выпадет за целую жизнь. Не уверен, может, я и запал на Кэт с первого взгляда; во всяком случае, если чувство и не настигло меня в тот миг, то уж долго ждать себя не заставило. Дерзость ее, по большей части, прикрывала нечто гораздо более пристойное, это я видел даже тогда, хоть она бы это ни за что не признала. А мне, думается, просто хотелось, чтобы кто-нибудь из этих несчастных малолеток в притоне выбрался в другую жизнь, коль скоро я на собственном опыте убедился, что она бывает. Само собой, то была мальчишеская романтическая глупость; только немного в жизни есть вещей сильнее.
Она требовала, чтобы я оплачивал время, с ней проведенное, иначе Фрэнки рассердится. Но большинство ночей мы с ней просто болтали на задней половине притона: она рассказывала, как жила с отцом - в постоянных переездах из одного захолустья в другое, лишь бы всегда на шаг впереди местных законников. Я же рассказывал ей о своей старухе, про карьеру свою бандитскую да и вообще про свое нью-йоркское детство. Прошло много месяцев, прежде чем между нами случилось что-то физическое, да и то лишь потому, что Кэт налакалась самопального пойла Фрэнки. Опыт в результате я бы не назвал легким - в этих делах я ни бельмеса не смыслил, она же, понятно, была самым что ни на есть знатоком, и моя неуклюжесть и смущение премного ее забавляли. Мы все же сделали это, и она даже сказала, что у меня все вышло вовсе не так уж плохо; но, по правде говоря, не о таком я мечтал с Кэт. Больше мы не повторяли, но остались друзьями, несмотря на мои непрерывные попытки вытянуть ее из этого дела, временами приводившие ее в настоящее бешенство.
Той ночью я шагал по центру, и на пути мне попадалось множество улиц, на которых я когда-то жил; теперь же мне они представлялись тем, чем и были в действительности, - жутчайшими из всех нью-йоркских трущоб. Хлеставший дождь удерживал большинство обитателей в норах, так что вряд ли мне что-то угрожало - шел я быстро и даже и не заметил, как очутился на углу Уорт-стрит, аккурат рядом с кабаком Фрэнки. Ночная жизнь по субботам здесь кипела всегда, и, подойдя ближе, я увидел, как из темного подвала расползаются детишки, накачавшиеся пойлом и дрянью, - кто лыка не вяжет, кто слегка подшофе. Спускаясь по ступенькам сквозь толпу и здороваясь со знакомыми пацанами, я налетел на Носяру - того паренька, с которым мы на этой неделе болтали на набережной. Он сказал, что фараоны той ночью до рассвета продержали их с друзьями в одних коротких портках, но под утро вроде как все утряслось; короче, они потом всю неделю потешались над газетами, где усердно публиковали полицейские измышления о "безголовом трупе": дескать он - дело рук сбрендившего анатома или студента-медика. Даже недоразвитому спутнику Носяры по кличке Шлеп было понятно, что все это бредни.