Глава 24
На диване разложены два пакета печенья "Туинкиз" с кремовой начинкой, пакет сырных палочек, литровая бутылка колы. Он ждет. Закапывает по нескольку капель в каждый глаз. Потому что горят. Еще бы, за такой короткий срок создать шесть картин. Несколько кистей полностью износились, десяток карандашей исписаны до основания. Теперь он готов показать их ей. Но где? И как?
- Эй, Тони, скоро начнется. Донна, ты будешь смотреть? Тогда поторопись! - Он выкрикивает это в темноту, кивает, улыбается друзьям. - А где Брендон и Бренда?
- Брендон работает, а Бренда говорит, что у нее болит голова, - произносит он фальцетом Донны. - Но думаю, она врет. Потому что ревнивая.
- Вот они какие, девушки, - шепчет он, толкая локтем воображаемого тигренка-Тони.
"Это здор-р-рово!"
- Да, конечно. Иногда.
Он наклоняется, настраивает изображение на экране.
- Все. Замолчите. Сейчас начнется.
Титры сменяет панорама улицы. Офисные здания, кафе, магазины. Камера следует за красивым плотным мужчиной, идущим легким неторопливым шагом. Крупно название улицы: Малбери-стрит. Понятно, понятно. Жирным черным фломастером он записывает название в блокнот. Человек на экране открывает дверь, монтажная перебивка, и он входит в кабину большого грузового лифта. Вид снизу на поднимающуюся кабину. Следующий кадр: огромная мастерская, везде картины, большие окна, много света. Наплыв, и весь экран заполняет лицо Кейт. И вновь происходит чудо. Он видит, что волосы у нее каштановые, а глаза голубые.
- Видишь, Донна? Что я тебе говорил?
- Не знаю, - отвечает он голосом Донны. - Может, и не голубые. Ты вечно ошибаешься.
- Почему это ты всегда права, а я не прав?
- Потому что.
- Заткнись!
- Сегодня, - произносит Кейт с экрана, - у нас редкая возможность пообщаться с одним из крупнейших художников нашего времени, Бойдом Уэртером. - Камера дает панораму мастерской художника. Прислоненные к стенам картины, на полу лабиринт бутылок с грунтовкой и маслами, банок со скипидаром, краской. На одной лежит кисть. Возле какой-то картины по полу разбросаны несколько тюбиков с краской, как будто художник уронил их в творческом порыве, тогда как на самом деле его помощники перед прибытием съемочной группы тщательно все разложили в соответствии с подробными инструкциями. Камера берет крупным планом фрагмент одной картины, затем другой. За кадром бесплотная Кейт комментирует. - В "Арт ньюс" картины Бойда Уэртера называют соединением утонченной японской каллиграфии с безудержным абстрактным экспрессионизмом.
Он напрягается, пытается что-то увидеть. Но для него все на экране серое. Нет больше каштановых волос и прочего. Цвет полностью исчез. Как будто пролился через днище телевизора на пол. Он смотрит, но и там ничего нет.
- Тони, ты понял эти картины?
"Это здор-р-рово!"
- Неужели? - Ему кажется, что Тони говорит так обо всем, что видит.
После картин Уэртера показывают работы Кандинского и фрагменты стенной росписи в пещере Ласко.
- …все это повлияло на творчество Уэртера…
Он хватает горсть сырных палочек, запихивает в рот. Громко чавкает.
Теперь Кейт сидит в мастерской рядом с красивым грузным человеком, который переоделся во что-то свободное, вроде пижамы. Вокруг расставлены большие холсты.
- Мы с вами в нью-йоркской мастерской Бойда Уэртера. Он назвал ее "НоЛиТа…" - произносит Кейт.
Он хватает жирный черный фломастер и пишет в блокноте под названием улицы слово "НоЛиТа".
Кейт и Уэртер беседуют. На экране возникают фрагменты картин. Скоро сырные палочки кончаются, и он вскрывает пакет с печеньем. Пытается запомнить разговор, где мелькают такие выражения, как "вскрытие противоречий", "формальное в противовес антиформальному" и "модерн в отличие от постмодерна". Ничего из этого в его голове не откладывается, но неожиданно вспыхивает ослепительной зеленью свитер Кейт и тут же гаснет. Затем Бойд Уэртер произносит, почесывая свой объемистый живот:
- В самом деле, зачем вообще заниматься живописью, если не собираешься использовать такой замечательный инструмент, как цвет?
- Да, да, - говорит он в экран. - Я согласен. И тоже хочу его использовать.
- Художник, отказывающийся от цвета, впустую тратит время.
- Но я пытаюсь, пытаюсь увидеть. - Он наклоняется ближе к экрану. - Действительно пытаюсь.
- Что касается меня, - говорит Бойд Уэртер, - то я в нем существую. Сны у меня тоже цветные.
Цветной сон. Да, тоже видел цветной сон. Видел? Когда? Он пытается вспомнить. Обхватывает голову, которая начинает болеть. Вместе с болью накатывает волна тошноты, и перед глазами возникают мужчина и женщина в постели, вспышка лезвия ножа, красное, черное, черное, красное.
Художник делает жест в сторону больших холстов, прислоненных к стенам мастерской.
- Посмотрите, чего можно достичь с помощью настоящего цвета. Разве это не чудо?
Чудо? Он вглядывается в экран и не видит ничего, кроме мертвых картин. Вскрикивает:
- Где же, черт возьми, мое чудо?
Камера перескакивает на Кейт, и он получает свое чудо. Великолепные волосы Кейт сияют. Они золотисто-каштановые. А ее свитер цвета прекрасного нефрита. Теперь он понимает: это она. Только она может сотворить чудо.
Он лижет экран. Верит, что действительно чувствует вкус ее удивительного зеленого свитера.
- Смотрите, - говорит художник и поднимается с кресла. Подходит к длинному столу, заваленному тюбиками с краской и банками с пигментом. Поднимает стеклянный сосуд с темным порошком. Камера дает крупный план.
- Порошок черный, верно?
- Да, да, - отвечает он с восторгом, приблизив лицо почти вплотную к экрану.
Уэртер снимает крышку и высыпает на стеклянную палитру горку порошка.
- Это сырой пигмент. Накладывается перед основной работой. - Художник отвинчивает крышку с металлической банки, добавляет в пигмент капельку маслянистой жидкости. - Поясняет: - Льняное масло, - а затем с помощью плоского мастихина начинает перелопачивать порошок, пока он не превращается в искрящуюся пасту. - Уэртер вытаскивает из банки из-под кофе кисть, погружает в только что приготовленную масляную краску и накладывает на чистый холст длинный мазок. - Видите, он стал голубым. Похоже на волшебство, верно?
Голубой? Для него паста по-прежнему черная.
- Конечно, для получения идеальной смеси сырой пигмент и льняное масло следует растереть в ступке пестиком, - говорит Уэртер, усаживаясь на свое место рядом с Кейт. - Но вы убедились, как масло оживило пигмент.
- Действительно красиво, - соглашается Кейт.
Красиво? Почему?
- Живопись маслом придумали очень давно, - продолжает Уэртер. - Но для меня она по-прежнему numero uno.
- Да, - произносит Кейт, и камера показывает ее крупным планом, - изобретение живописи маслом (где-то в первой трети четырнадцатого века) приписывают голландцам. Возможно, это великий Флемальский мастер или братья Губерт и Ян Ван Эйк. Масляная краска позволяла добиться более ровных тонов и великолепных оттенков, которых не позволяла достичь быстро высыхающая яичная темпера.
- Это было величайшее изобретение, - подтвердил Уэртер.
- Что вы сказали бы художникам, которые сознательно ограничивают свою палитру или вообще не используют цвет? - спрашивает Кейт.
- Я бы посоветовал зря не суетиться. Посмотрите на работы Франца Клина. Он уже все сделал, лучше не получится. А работать в подобной манере сейчас… было бы очень скучно. В общем, это не для меня. Ни при каких обстоятельствах. - Бойд Уэртер пожимает плечами. - Признаться, я покончил бы с собой, если бы лишился цвета.
В его ушах снова и снова звучат эти слова. "Покончил бы с собой, если бы лишился цвета… Покончил бы с собой, если бы лишился цвета… Покончил бы с собой, если бы лишился цвета…"
На экране панорама рабочего стола Уэртера.
О, как же ему хочется увидеть! Смешать свой собственный цвет, как это только что сделал художник, и увидеть.
Он хочет, чтобы художник научил его.
- В следующий раз, - говорит Кейт, - мы посетим с вами Часовню Ротко в Хьюстоне, одно из крупнейших явлений искусства двадцатого века. - Она тепло улыбается. - И не забудьте посетить выставку Уильяма Хандли, которая открывается в "Галерее Винсента Петрикоффа" в Челси. - Еще одна последняя улыбка, и ее лицо сменяют титры.
В блокноте, где уже написано "Малбери-стрит" и "НоЛиТа", он пишет: "Уильям Хандли, УЛК, Галерея Винсента Пе-три-коффа, Чел-си", затем поднимается с дивана, убеждается, что картины высохли, и подрагивающими от волнения руками начинает заворачивать их в пленку. Затем осторожно снимает со стены несколько репродукций великих. По одной Френсиса Бэкона, Сутина и Джаспера Джонса. Он хочет знать мнение художника о них. Если разговор получится интересный, то, может быть, он какую-нибудь подарит. В знак уважения.
Он задумывается, роется в рюкзаке и вытаскивает кисти. У художника их полно.
Ему предстоит разговор с настоящим художником. Он трепещет от восторга.
Берет лупу, внимательно изучает карту Нью-Йорка. Находит Малбери-стрит и ближайшую станцию подземки. Затем прикрывает глаза, пытаясь вспомнить начало передачи. Художник шагает по улице, открывает дверь ключом. Над дверью номер - 302. Замечательно.
Глава 25
Нола настояла на том, чтобы они посмотрели "Портреты художников", хотя у Кейт никакого настроения не было. Она все прокручивала в голове события дня. Вначале разговор с Брауном и Фрименом, а затем вздорные обвинения Норин Стоукс. Беседа с Бойдом Уэртером на экране в данный момент ее совершенно не интересовала. Потом она о чем-то поболтала с Нолой, заставила себя улыбнуться, пожелала спокойной ночи. Когда та ушла спать, налила себе виски "Джонни Уокер" и начала размышлять, поставив на проигрыватель любимый диск Джулии Фордем. Кейт ни разу не слушала его после гибели Ричарда и думала, что не вернется к нему никогда. Там слишком много песен о несчастной любви. Но сейчас она негромко подпевала одной из своих любимых, "Как мне тебя не хватает", вдруг осознав, что этими стихами пропитано в квартире все - стены, ковер и, самое главное, ее стонущее сердце. Она поняла, что эта песня звучала в ее голове много дней. Мантра по Ричарду, которого ей так не хватает.
Прошла на цыпочках по полутемному коридору, заглянула в комнату Нолы. Прислушалась к мерному дыханию девушки. Осторожно закрыла дверь и вернулась в гостиную, где налила себе еще скотча под чарующий голос Джулии Фордем.
Днем Кейт позвонила бухгалтеру мужа, и тот подтвердил, что за неделю до гибели Ричарда со счета фирмы были сняты крупные суммы. Без объяснений. Он звонил Ричарду, они условились встретиться после его приезда из Бостона. Но не получилось.
Неужели Ричард действительно задолжал и снимал деньги, чтобы заплатить ростовщикам? Но разве не проще было взять деньги с личного счета? Бухгалтер заверил Кейт, что их личный капитал в полном порядке. Очень странно. При этом Норин Стоукс утверждала, будто Ричарда убили, потому что он не выплатил долг. А выходит, выплатил. Почему же его убили?
Кейт мерила шагами гостиную, посматривая на картины. Она не колеблясь отдала бы их, лишь бы узнать правду о Ричарде.
Потянувшись к телефону, Кейт уже начала набирать номер Флойда Брауна, чтобы просить восстановить ее в группе расследования. Сказать ему, что тут все очень запутанно.
Но как докопаться до правды, если Стоукс и Бальдони мертвы?
И Ричард - тоже. Кейт похолодела. Ричард мертв. Не важно, по какой причине, перепутали его с кем-то или убили намеренно. Какая разница? Главное, его нет. И нет людей, способных прояснить ситуацию.
Кейт посмотрела в окно на ночное небо, потом вниз, на чернильно-черный парк.
В ванной комнате вытряхнула на ладонь таблетку амбьена. Наверное, не следовало бы принимать его после скотча, но еще одна бессонная ночь будет непереносимой. Митч Фримен прав. И Браун тоже. Наверное, ей нужно послать все к чертям и лечь в клинику Бетти Форд.
Она чувствует пальцы на своей груди. Они медленно ласкают сосок, затем спускаются вниз, к промежности. Она выгибает спину, прижимаясь к его телу. Покрывает поцелуями шею, вдыхая аромат цитруса.
Его пальцы очень нежные и умелые. Он целует ее в губы, мягко раздвигая их языком.
Это так знакомо.
Но почему она ничего не чувствует? Шепчет: "Ричард, Ричард…" - поднимает бедра, готовая встретить его, но картина смазывается, и возникает проход, который теперь темнее, чем тогда, и длиннее. Он бесконечный. Туфли липнут к тротуару, как будто она идет по только что положенному асфальту. Серебристый свет в конце прохода тускнеет. Она протягивает руки, касается стены, и они погружаются во что-то теплое и вязкое.
Кейт охает, чувствуя, что попала в ловушку. Свет в конце прохода гаснет, словно кто-то щелкнул выключателем. Полная темнота. Черно.
Она идет, пошатываясь, волоча ноги по мерзостной грязи. С рук что-то капает, какая-то гадость.
Внезапно в проходе чуть светлеет, и она видит в конце его Леонардо Мартини. Он лежит, а над ним склонился человек с ножом. Это Ричард. Он вонзает нож в тело художника много-много раз. Из ран хлещет кровь, широким ручьем течет по проходу, омывает ее туфли.
Красная.
Постепенно кровь розовеет и превращается в облако на картине маньяка из Бронкса. Затем картина оживает. Кейт идет по улице мимо оранжевых домов и ослепительно-желтых мусорных баков. Это Ричард раскрасил все в такие дикие цвета.
- Нравится?
- Нет, - отвечает Кейт. - Это как на картинах маньяка.
- Жаль.
- Почему ты убил его?
- Кого?
- Мартини.
- Так надо, - говорит Ричард, продолжая рисовать на тротуаре розовые полосы. - Он слишком много знал.
- Как в кино, - произносит неожиданно появившийся Ники Перлмуттер. - Помните фильм Альфреда Хичкока "Человек, который слишком много знал"? - Он начинает напевать глубоким басом мелодию из этого фильма.
- Перестаньте, - говорит Кейт. - Это серьезно.
- Конечно, серьезно, - соглашается Ники и продолжает петь.
Карамельные цвета бледнеют, и Кейт оказывается в полутемном подъезде. Гулкие шаги навстречу. Отчаянно колотится сердце. Прямо перед ней возникает Анджело Бальдони. Она вскрикивает. Он широко улыбается, приставляя пистолет к ее животу. Медленно взводит курок. Кейт пятится, спотыкается и падает. Падает, падает, падает сквозь тьму, назад, в проход. Там уже два Ричарда. Один, мертвый, лежит на тротуаре, другой, живой, занят живописью. Он заканчивает небольшую картину, прислоняет ее к стене.
- Хорошо?
- Неплохо. - Кейт рассматривает натюрморт с вазой в голубую полоску. - Но что все это значит?
- Имитирую свою смерть. Хорошо получается?
- Конечно. Но… зачем?
- Милая, я должен уйти. Увидимся. - Он улыбается. Его живая ипостась рассеивается, превращаясь в дым - как в мультфильме с призраками, - и проникает в мертвого Ричарда, лежащего на тротуаре.
- Нет, Ричард. Подожди! Пожалуйста. Скажи мне, почему все так получилось?
- Ш-ш-ш… - Глаза мертвого Ричарда оживают. Он смотрит на нее. - Это тайна.
В проходе темнеет, а затем Кейт оказывается в очень яркой комнате. Здесь все белое - стены, пол. Она поднимает глаза и не видит потолка. По бледно-голубому небу проносятся серые облака. Словно она попала в картину сюрреалиста Рене Маргита. Перед ней белый стол. На нем Ричард. Медэксперт Даниел Маркович пытается снять с его пальца кольцо.
- Не снимается, - огорченно произносит он. - Придется так. - Он берет пилу Страйкера.
- Погодите. Лучше я. - Кейт выхватывает у него пилу и начинает отпиливать палец. Брызжет кровь, окрашивая все в глубокий алый цвет.
Кейт вскрикнула и проснулась. Несколько минут лежала не двигаясь, желая убедиться, что кошмар наконец закончился. Нащупав кольцо Ричарда на цепочке, она вскочила с постели.
Такие сны к ней еще не приходили. Прежде снились большей частью приятные. Они с Ричардом наслаждались друг другом, он начинал удаляться, Кейт всеми силами пыталась удержать его. На этом обычно все заканчивалось.
Она сбросила его пижаму, приложила к лицу. Запах Ричарда уже почти не ощущался.
Схватила с туалетного столика фотографию в серебряной рамке, посмотрела в смеющиеся глаза.
- Во что ты впутался, Ричард? Почему тебя убили?
Но он продолжал улыбаться, прикрываясь ладонью от солнца.
Кейт посмотрела на выгоревшие до основания свечи. Поставила фотографию на место.
"Фримен прав. Мне нужно уехать. Подумать. А может быть, вообще не думать".
Съемочная группа сейчас в Хьюстоне, снимает часовню для следующей передачи. Они вполне обойдутся без Кейт, но у нее был бы подходящий предлог для отъезда. До родов Нолы еще недели две, Лусилл присмотрит за ней пару дней. Так что прочь из этой квартиры, прочь из Нью-Йорка. Это хорошо. В Хьюстоне она избавится от воспоминаний. Они с Ричардом там никогда не были.
За час Кейт все уладила - билет на самолет, отель. Еще час, и она дозвонилась приятельнице, работавшей в знаменитой часовне.
Кейт вытащила из стенного шкафа небольшой чемодан. Положила на кровать, начала укладывать вещи.
Часовня Ротко. Место поклонения цвету. Живопись, возведенная в ранг религии. Религия в форме живописи. Когда-то она действительно верила, что такое возможно. Но сейчас веры нет. Ни во что.
Глава 26
Бойд Уэртер вошел в лифт. Недовольный. Ему уже пришлось сегодня принимать визитеров. Вначале кураторов лондонской галереи "Тейт модерн", а потом нового директора Музея Уитни. Отпустил помощниц и охранников и собирался немного отдохнуть, когда снизу позвонил знакомый Кейт Макиннон. Парень оказался настырным, все звонил и звонил. В конце концов Бойд плюнул и решил уделить ему несколько минут. До прихода Виктории. Потом они будут готовить к отправке рисунки, и парня он спокойно спровадит. "Ладно, посмотрю его работы, - думал Уэртер. - Это же не кто попало, а приятель Макиннон. Выскажу несколько мудрых замечаний, потом он повиляет хвостом перед моими картинами. Все как обычно".
Парень оказался чертовски красив. С очень милой застенчивой улыбкой.
- Откуда вы знаете Кейт Макиннон? - спросил Бойд, когда они поднимались в лифте.
- Она была моей… преподавательницей.
- В Колумбийском? История искусств?
- Да. А потом мы подружились.
- Это она посоветовала вам встретиться со мной?
- Да. Сказала, что вы можете дать много ценных советов. Я вас долго не задержу.