Он решил поработать с документами. Придвинул к себе рапорты своих помощников, но сосредоточиться оказалось трудно. Яуберт закурил "Уинстон", глубоко затянулся. А правда, не нарочно ли он выставил своего непосредственного начальника идиотом?
Подсознание устроено очень хитро. Его ведь и в самом деле не назовешь белым и пушистым.
В коридоре послышалось шарканье. Мимо его кабинета, понурив голову, прошел Гриссел. Что-то во внешности сержанта встревожило Яуберта.
- Бенни!
Шаги приблизились. Гриссел просунул в кабинет бледное лицо.
- Бенни, что с тобой?
- Все нормально, капитан, - глухо ответил Гриссел.
- В чем все-таки дело?
- Ни в чем. - Гриссел вяло пожал плечами. - Может быть, съел что-нибудь не то…
Или выпил, подумал Яуберт, но вслух ничего не сказал.
Лицо Гриссела исчезло. Яуберт закурил еще одну сигарету. Он заставлял себя сосредоточиться на текущих делах. В каждой лежащей на столе папке - чья-то смерть. Пожилая супружеская пара в Дурбанвиле. Неизвестный чернокожий, чей труп нашли на железнодорожной насыпи в Кёйлсривере. Жительница Белхара, которую пьяный муж убил отверткой.
Вдруг он услышал, как кто-то откашливается, и вскинул голову. У его стола стоял Барт де Вит. Яуберт вздрогнул от неожиданности. Как полковнику удалось неслышно подойти к нему? Сейчас де Вит не улыбался. Лицо у него было серьезное.
- У меня новость, капитан. Хорошая новость.
Яуберт переключил передачу и принялся лавировать в послеполуденной пробке. Жаль, что он не сумел выразить изумление и возмущение, прилипшие к нему, как слишком тугая одежда.
Де Вит сообщил, что нанятые полицейской службой психологи вызывают Яуберта к себе.
- Ваше личное дело передано им.
Именно так, в страдательном залоге. Побоялся сказать: мол, я передал психологам ваше личное дело, капитан. Потому что вы - неудачник. Я хочу от вас избавиться. И если не получится отправить вас в отставку по медицинским показаниям, пусть мне помогут мозгоправы. Давайте покопаемся в вашей голове. Давайте вскроем вам череп, запустим ложку в его содержимое и немножко помешаем. Отойдите подальше, ребята, это может быть опасно. Человек, который стоит перед вами, слегка… того. У него не все дома. Психически неуравновешен. Внешне он выглядит нормальным. Но кто знает, что скрыто у него в голове, дамы и господа. Похоже, у него кое-что замкнуло.
- Ваше личное дело передано им. Они готовы вас принять… - Де Вит открыл зеленую папку. - Сегодня в шестнадцать тридцать, завтра в девять утра или в два часа дня…
- Поеду сегодня, - торопливо сказал Матт Яуберт.
Де Вит поднял голову, несколько удивленный, и смерил Яуберта оценивающим взглядом.
- Мы все устроим.
И вот он едет на встречу с психологом. Потому что где-то в сером кабинете с кушеткой для пациентов очкастый умник прочитал его личное дело. Оценил его по шкале Фрейда, Юнга - кто там у них еще? Так, посмотрим, что тут у нас… Гибель жены? Минус двадцать баллов. Дисциплинарное взыскание? Минус еще двадцать. И резкий спад интереса к работе. Минус сорок. Наверное, можно попробовать поработать с пациентом. Общий счет - минус восемьдесят. Ведите его сюда!
- Капитан, мы будем следить за вашими успехами. Посмотрим, поможет ли вам психотерапия.
В словах полковника Яуберту почудилась скрытая угроза. Очевидно, де Вит разыграл свой козырь.
Может, психолог - это и к лучшему. Одному Богу известно, сколько всего намешано у него в голове. Но способен ли один человек адекватно оценить состояние мозга другого человека? Насколько нормальным он был на пляже Макассар, когда смотрел на обгорелые останки трех человек и как будто слышал их ужасные крики? Пронзительные вопли, издаваемые душой, когда она готова покинуть тело… Отчаянно громкие крики, исполненные мучительной боли, когда плоть корчится в огне и все до единого болевые рецепторы охвачены невыносимым жаром.
Можно ли после такого остаться совершенно нормальным?
Нормально ли неизвестно в который раз задаваться вопросом, не проще ли пополнить собой ряды мертвых. Разве не лучше стать хозяином положения, самому решить, где и когда свести счеты с жизнью? Разве не правильно бояться неожиданного мига, когда разум понимает, что жить тебе осталось одну наносекунду? И боится. И ужасается.
И вот де Вит занес меч над его бедной головой. Пусть психолог наладит там все схемы, или…
Он остановился перед многоэтажным зданием на набережной Виктории и Альберта. Ему на шестнадцатый этаж, где его примет некий доктор Нортир. Больше он ничего не знал. Яуберт вызвал лифт.
Ему стало легче, когда он увидел, что в приемной, кроме него, больше никого нет.
Все оказалось не таким, как он себе представлял. В приемной стояли диван и два кресла, мягкие, удобные, в розово-голубой цветочек. Посередине, на журнальном столике, лежали шесть журналов, последние номера "Де Кат", "Тайм", "Автолюбителя", "Космополитен", "Сари" и "АДА". На белой двери, очевидно ведущей в кабинет, висела аккуратная табличка, на которой было написано: "Доктор Нортир скоро вас примет. Пожалуйста, располагайтесь. Если хотите, выпейте кофе. Спасибо". То же самое повторялось на африкаансе. На стенах висели акварели: с одной стороны, космический пейзаж, с другой - рыбацкие домики в Патерностере. В углу, на столике, стояла кофеварка. Рядом - фарфоровые чашки, чайные ложки, банка с сухим молоком и сахарница.
Яуберт налил себе кофе из кофеварки; пахло приятно. Интересно, кто его примет - психиатр? Чтобы стать психологом, не нужно медицинского образования. А этот Нортир - доктор. Неужели все настолько плохо, что его направили к психиатру?
Он присел на диван, поставил чашку на стол и вынул сигареты. Поискал глазами пепельницу. Не увидев ее, разозлился. Интересно, почему чертов психолог-психиатр не позаботился о курящих пациентах? Яуберт положил пачку сигарет назад, в карман.
Посмотрел на обложку журнала "Де Кат". Ее украшал накрашенный мужчина. И анонс: "Натаниэль - мужчина под маской".
Ужасно хотелось курить. Он полистал журнал, но не нашел ничего интересного. "Космополитен" заманивал читателей большегрудой и губастой красоткой на обложке. Яуберт взял журнал и принялся листать. Нашел статью под названием "О чем мужчины думают на работе". Хотел было прочесть, но сообразил, что доктор в любой миг может открыть дверь кабинета, и отложил журнал в сторону.
Курить хотелось все сильнее. В конце концов, на его мыслительные способности сигареты не влияют!
Он вытащил пачку и сунул сигарету в рот. Достал зажигалку, встал. Пепел можно стряхивать и в мусорное ведро, надо только его найти…
Открылась белая дверь. Яуберт поднял голову. В приемную вышла невысокая стройная женщина. Она улыбнулась и протянула руку.
- Капитан Яуберт?
В его правой руке была зажата зажигалка. Он поспешно переложил ее в левую.
"Совершенно верно", - хотел он сказать, но сигарета мешала. Яуберт смутился, вытащил сигарету изо рта, пожал протянутую руку.
- Здесь нет пепельницы, - пробормотал он, краснея. Ее рука оказалась маленькой, теплой и сухой.
Женщина по-прежнему улыбалась.
- Наверное, уборщица унесла. Входите; у меня можно курить. - Она пропустила его вперед, придерживая белую дверь.
- Нет-нет, после вас. - Яуберт еще больше засмущался после своего бессмысленного замечания насчет пепельницы.
- Спасибо.
Она вошла; он закрыл дверь. От нее исходил аромат женщины, ее собственный аромат. Яуберт успел подметить грациозность новой знакомой, ее красоту и странную беззащитность. На ней была длинная коричневая юбка, застегнутая до самого горла белая блузка с деревянной брошью в виде слоника на маленькой груди.
- Садитесь, пожалуйста, - сказала она, обходя белый письменный стол. На столе стояла высокая тонкая ваза с тремя розовыми гвоздиками. А еще белый телефон, большой блокнот, маленькая подставка с несколькими красными и черными карандашами, большая стеклянная пепельница и зеленая папка. За ее спиной стоял белый книжный шкаф, занимавший почти всю стену. Шкаф был набит книгами - и в твердых переплетах, и в бумажных обложках. Симпатичная, веселая витрина знаний и удовольствий.
В углу, рядом с книжным шкафом, была еще одна дверь. Наверное, через нее вышел предыдущий пациент?
Яуберт сел на один из двух стульев у стола. Стулья были современные - удобные, черные, кожаные. Может, надо было сначала подождать, пока сядет хозяйка кабинета? Она улыбнулась и выложила руки на столешницу.
- Мне еще ни разу не приходилось консультировать капитана, - призналась она.
Голос у нее был очень тихим, но притом мелодичным. Может быть, психиатров специально учат так разговаривать?
- Меня зовут Матт.
- Сокращение ваших инициалов?
- Да, - с облегчением выговорил Яуберт.
- Меня зовут Ханна. Буду очень рада, если вы будете называть меня так.
- Вы психиатр? - встревоженно выпалил Яуберт.
Она покачала головой. Ее волосы почти мышиного цвета были заплетены в косичку. Когда она качала головой, косичка дергалась из стороны в сторону.
- Я обычный психолог.
- А почему вы "доктор"?
Ханна Нортир опустила голову, как будто ей стало немного не по себе.
- Защитила докторскую диссертацию по психологии.
Яуберт помолчал.
- Можно курить?
- Да, конечно.
Он закурил, но смятая сигарета, которую он долго вертел в руке, сломалась пополам. Он затянулся и стряхнул пепел, хотя пепла было еще немного. Он не сводил взгляда с сигареты и пепельницы.
- Я работаю в полиции всего вторую неделю, - продолжала доктор. - Уже встретилась с несколькими вашими коллегами. Некоторым очень не понравилось, что их направили на консультацию. Я в курсе. Не слишком приятно, когда тебя заставляют что-то делать. - Она ждала его ответа, но он молчал. - Консультация психолога не означает, что с вами что-то не так. Вам просто нужно с кем-то поговорить. Не на работе и не дома.
Она снова замолчала. Яуберт нарочно не смотрел в ее сторону. Почему ему все время кажется, будто она что-то скрывает? Как неудобно, что она оказалась женщиной. Он не ожидал.
- Вы постоянно работаете в стрессовых условиях. Всем сотрудникам полиции необходимо регулярно проходить курс психотерапии.
- Значит, меня направили к вам, потому что со мной все в порядке?
- Нет.
- Кто рекомендовал для меня курс психотерапии?
- Я.
Яуберт посмотрел на доктора Нортир. Лежащие на столе руки были расслаблены, только пальцы иногда шевелились, словно подчеркивая сказанные ею слова. И голос. Яуберт окинул быстрым взглядом ее лицо. Увидел нежный овал лица, хрупкий подбородок. Поспешно отвел глаза. Она не выглядит виноватой. Всего лишь спокойной и терпеливой.
- А мое командование?
- Кто, простите?
- Начальство.
- Каждый день я получаю по нескольку личных дел от начальников, которые считают, что их подчиненным стоит побеседовать со мной. Но только я решаю, кому необходима помощь.
И все же предварительную работу проделал де Вит. Заполнил необходимые заявления. Указал причину.
Яуберт заметил, что она пытливо смотрит на него. Изучает. Он смял окурок. Скрестил руки на груди и посмотрел психологу в глаза. На ее лице застыло серьезное выражение.
Она сказала еще тише, чем раньше:
- У вас есть серьезный повод для горя.
- Почему вы выбрали меня?
- А как по-вашему?
А она умна, подумал Яуберт. Пожалуй, даже слишком умна.
Он уверен в том, что не сумасшедший. А может, именно так считают все душевнобольные? Он оказался здесь потому, что у него не все дома. Смерть, великая хищница, напала на его след. И оттого он иногда…
- Из-за некоторых фактов моей биографии, - вздохнул Яуберт.
Психолог посмотрела на него; на губах у нее заиграла сочувственная полуулыбка. Яуберт заметил, что она не пользуется помадой. Рот маленький, но нижняя губа полная, ярко-розовая от природы.
Через некоторое время, видя, что она не отвечает, Яуберт заметил:
- Наверное, так надо.
- Как по-вашему, а почему так надо? - снова спросила она полушепотом. Он расслышал, что она сказала, только благодаря ее музыкальным модуляциям.
Значит, вот как она работает! Пациент садится и в присутствии доброго доктора сам вскрывает свой гнойник, выпускает гной из раны. А она промывает рану и накладывает повязку. С чего ему начать? Может, она хочет узнать о его детстве? Неужели доктор Нортир полагает, будто он не слышал о Фрейде? Рассказать ей о Ларе? Или закончить Ларой? Ее гибелью? Рассказывать ли об Ивонне Стоффберг? Доктор, хотите послушать анекдот о детективе и соседской дочке? Ужасно смешно. Детективу хочется, но он не знает, сумеет ли.
- Потому что из-за этого страдает работа. - Яуберт сразу понял, что ответил необдуманно. И доктор Нортир тоже все поняла.
Она довольно долго молчала.
- У вас такой интересный выговор. Я из Гаутенга. Никак не могу привыкнуть к тому, как говорят жители Кейптауна. Вы здесь родились?
Яуберт посмотрел на свои коричневые туфли, которые не мешало бы почистить.
- В Гудворде, - кивнул он.
- У вас есть братья, сестры?
Разве в его личном деле нет сведений о близких родственниках?
- Старшая сестра.
- Она живет в Кейптауне?
- Нет. В Секунде.
Яуберт взглянул на Ханну Нортир. Какое интересное лицо! Широкий лоб, большие, широко посаженные карие глаза, густые брови.
- Вы с сестрой похожи?
- Нет. - Яуберт понимал, что должен сказать что-то еще. Его ответы слишком уж кратки. - Она похожа на отца.
- А вы?
- На маму. - Ему стало неловко, не по себе. Все, что он хотел сказать, казалось ему банальным. Но тем не менее он продолжал: - Я вообще пошел в родню по маминой линии. Ее отец, мой дед, тоже был крупным. - Он глубоко вздохнул: - И неуклюжим. - Он сразу понял, что последнее слово лишнее, и разозлился на себя. Он похож на вора, который нарочно роняет ключи на месте преступления.
- Вы считаете себя неуклюжим? - механически спросила Ханна Нортир. Как ни странно, у Яуберта полегчало на душе. По крайней мере, она не чувствует себя хозяйкой положения.
- Я и есть неуклюжий.
- Почему вы так говорите? - оживилась психолог.
- Я всегда таким был. - Он обшаривал взглядом книжные полки, но ничего не видел. - С тех пор, как себя помню. - Сразу нахлынули воспоминания. Яуберт поднял палец и, запинаясь, продолжал: - В начальной школе… я всегда приходил последним на соревнованиях по бегу… - Яуберт не знал, что на его лице появилась кривая улыбка. - Я очень переживал из-за этого… в младших классах. Потом привык.
- Почему вы переживали?
- Мой отец… Я хотел быть похожим на него. - Яуберт снова замкнулся в себе. Пора заткнуть плотину.
Психолог продолжила не сразу.
- Ваши родители еще живы?
- Нет.
Она молчала.
- Мой отец умер три года назад. От инфаркта. Мама умерла годом позже. Ему было шестьдесят один год. Ей - пятьдесят девять. - Вспоминать ему не хотелось.
- Чем занимался ваш отец?
- Служил в полиции. Семнадцать лет был начальником участка в Гудвуде. - Яуберт посмотрел на психолога и понял, что та начала сопоставлять, сравнивать. В голове завертелись колесики. Отец пациента был полицейским. Сам пациент тоже полицейский. Это что-то да значит. Но если она начнет делать выводы, то обязательно ошибется. - Я стал полицейским не потому, что мой отец служил в полиции.
- Вот как?
Она очень умна. Поймала его-таки. Но больше такого не повторится. Яуберт промолчал. Принялся шарить в карманах, ища сигареты. Нет, еще рано. Он вытащил руки, снова скрестил их на груди.
- Он был хорошим полицейским?
Да что она так привязалась к его отцу?
- Не знаю. Да. Он был человеком другой эпохи. Подчиненные его любили… как белые, так и цветные.
Об отце он не говорил даже с Ларой.
- Но по-моему, они его боялись.
Он никогда не говорил об отце с Блэки Суортом. И с мамой, и с сестрой. Обсуждать характер отца ему не хотелось.
- Он унижал всех цветных, независимо от цвета их кожи. Был самым настоящим расистом. Малайцев он называл не "цветными", а "мулатами" и "желтопузиками" Так и говорил им в глаза: "Иди сюда, желтопузик!" Коса и зулусов он называл только "ниггерами". И не просто "ниггерами", а "проклятыми ниггерами". В его времена чернокожих полицейских не было, были только чернокожие преступники. Их становилось все больше и больше; они переезжали из Восточной Капской провинции в поисках работы. Он их ненавидел.
Яуберт поерзал в черном кожаном кресле, скрестил руки на груди, голову наклонил вперед. Волосы у него были взъерошены - не мешало бы причесаться; туфли нуждались в чистке. Галстук съехал набок. Он слышал собственный голос словно со стороны. Как будто вылетел за пределы собственного тела. Говори, Матт Яуберт, говори. Пусть докторша препарирует остатки твоей жизни с помощью своих познаний. Высосет из них кровь.
- Я тоже сначала ненавидел чернокожих, потому что их ненавидел отец. Но позже я начал читать; у меня появились друзья, чьи родители придерживались других взглядов. А потом я начал просто… презирать отца за узость его мышления, за примитивность, за бесполезную, бессмысленную ненависть. Это было частью… общего процесса.
Яуберт блуждал в лабиринтах воспоминаний.
Ему стало больно. Он вспоминал, как стоял у могилы отца и понимал, что ненавидит его. Никто ни о чем не догадывался. Хотя отец что-то подозревал.
- Я ненавидел его… доктор. - Он нарочно не обратился к ней по имени, отдаляясь, создавая дистанцию. Она любопытствовала. Хотела знать. Хотела услышать, какие призраки бродят в его голове. Что ж, он ей все расскажет. Мало не покажется! Сам расскажет, до того как она все из него вытащит с помощью своего тихого голоска и научных познаний. - Я ненавидел его, потому что он был таким, каким я ни за что не смог бы стать. И еще потому, что он презирал все, что нравилось мне. Отец был такой сильный и… быстроногий. В пятницу вечером, бывало, он выстраивал цветных констеблей на улице за участком. "Ну-ка, желтопузики, посмотрим, кто из вас обгонит меня, быстрее добежит до фонаря. Кто обгонит, получит отпуск". Ему было за пятьдесят, но им ни разу не удавалось обогнать его. А я был медлительный. Отец ругал меня, обзывал лентяем. Говорил, что я должен играть в регби, потому что регби сделает из меня мужчину. Я записался в секцию плавания. Очень старался… Я плавал так, как будто от результата зависела моя жизнь. В воде я не был ни толстым, ни неуклюжим, ни уродливым. Отец считал, что плавание - спорт для девчонок. "Пусть девчонки барахтаются в водичке. Настоящие мужчины должны играть в регби. Регби закаляет, от него крепчают яйца". Он не курил. Говорил, что курение вредит здоровью. Поэтому я начал курить. Он не читал, потому что считал, что для настоящих мужчин существует единственная книга - жизнь. Чтение он тоже считал занятием для девчонок. Поэтому я начал много читать. Он постоянно всех обижал, задевал. Третировал и мать и сестру. Я обращался с ними мягко и вежливо. Он называл небелых "желтопузики", "ниггеры" и "китаезы". Я ко всем обращался на "вы". А потом отец взял и умер.