- Нет, данных пока нет никаких. Но давай рассуждать… Т-А-87 похитил картины по поручению Курта Мейера в самый последний момент. Значит, картины вместе с прочим награбленным добром должны были находиться в машине у Мейера. Машину эту мы обнаружили. Не так ли? И, действительно, как вы знаете, мы нашли в ней два тяжелых чемодана с ценностями. А картин нет…
- Но ведь и самого Мейера нет, - сказал Стремянной. - Картины - дороже всего, что он упрятал в свои чемоданы. И, кроме того, гораздо легче… Нести на руках десяток рулонов не представляет никакого труда.
Воронцов пожал плечами:
- Возможно. Дело это еще во многом неясно.
- Это верно, - сказал Стремянной, поразмыслив, - но и в ваших словах тоже есть своя логика. Я думаю, Иванов и Громов хорошо сделают, если на всякий случай поищут картины в городе. Поговорить с ними об этом?
- Поговорите!
В этот момент за стеной хлопнула дверь, кто-то быстро вошел в соседнюю комнату и громко спросил, нет ли здесь майора Воронцова.
Воронцов вскочил и распахнул дверь:
- Что случилось, товарищ Анищенко? Заходите сюда.
Он пропустил мимо себя в комнату старшего сержанта, невысокого, худощавого, совсем молодого. Его безусое, поросшее светлым пушком лицо было ярко пунцовое, должно быть от смятения и быстрого бега. Он стоял перед командирами растерянный, весь взъерошенный, без шапки.
- Где ваша шапка? - спросил Воронцов, чувствуя, что приключилось что-то скверное.
Сержант, словно не понимая вопроса, поглядел на него.
- Бургомистра застрелили! - выдохнул он.
- Что-о? - крикнул Ястребов и в то же мгновенье оказался между Воронцовым и сержантом. - Кто посмел?..
- При попытке к бегству, - сказал сержант, невольно отступая к дверям. - Его на допрос вели… А он, собака, решил проходными дворами в каменные карьеры уйти… Сбил с ног конвоиров и - бежать!..
- Так неужели же нельзя было его взять живьем? - спросил Стремянной. Его худощавое лицо от волнения покрылось красными пятнами. - Черт побери! Хуже нельзя и придумать!.. Так глупо упустить…
- Никак нельзя было, товарищ подполковник, - виновато сказал сержант. - Сами видите, стемнело совсем. Да и туман. А он уже за черту города выходил. Думаем, заберется в карьеры - и поминай как звали! Каких-нибудь сто метров оставалось… А мы изо всех сил живьем его хотели взять!
Воронцов, все это время стоявший молча, с бледным лицом, схватил портфель и устремился к двери:
- Анищенко, за мной!.. Покажите, где все это произошло!
- Есть!
Оба быстро вышли.
А командир дивизии и начальник штаба остались одни. Несколько мгновений они молча смотрели в окно, за которым лежал город. Уже курились над домами трубы; белый в темном небе поднимался к облакам дымок. Женщины с кошелками спешили к первому открывшемуся магазину, в котором продавали хлеб. В город возвращалась мирная жизнь… А им предстоит еще длинный путь… Пройдет день, другой, - и рассвет встретит их где-нибудь на окраине села, в маленькой глинобитной хатке. Останется позади этот город, с которым у Стремянного связаны самые дорогие воспоминания детства. Когда-то он увидит его вновь?..
- Что ж, Стремянной, - сказал Ястребов, гася папиросу, - поезжай, пожалуй, за боеприпасами. Я дождусь твоего возвращения, а потом отправлюсь в полки.
Стремянной ушел. Через минуту его вездеход проехал мимо окна. Но Ястребов уже ничего не слышал. Он сосредоточенно склонился над картой, намечая, как лучше подготовить части дивизии к тому моменту, когда будет получен боевой приказ о дальнейшем наступлении…
Глава одиннадцатая. Иванов принимает посетителей
Весь день Стремянной был очень занят. Множество дел возникало каждую минуту и требовало немедленного разрешения. На артсклад доставили боеприпасы. Прибыло пополнение, его надо было распределить по частям. Самолеты нарушили связь с одним из полков. Необходимо помочь начальнику связи как можно быстрее восстановить линию. По поручению командира дивизии нужно побеседовать с только что прибывшими корреспондентами, которых интересуют подробности боев за город.
Одним словом, много хлопот у начальника штаба дивизии!.. Но среди всех этих неотложных дел Стремянной нет-нет, да и возвращался в мыслях к событиям последних дней. Бой на подступах к городу, знакомые улицы со следами пожаров и бомбежек, распахнутые ворота концлагеря. А потом - всклокоченная голова Еременко и его неестественно короткое тело на носилках во дворе госпиталя. Одно воспоминание сменялось другим. Палата во втором этаже и актерское одутловатое лицо этого жалкого предателя - Соколова… нет, бургомистра Блинова, то есть шпиона Зоммерфельда.
Стремянной сам не мог понять, в какую именно минуту он узнал в лежащем на койке человеке того эсесовского офицера, который прошел мимо него, пряча подбородок в воротник, а глаза - в темную тень очков. Когда он перестал верить рассказу начфина Соколова, такому, казалось бы, простодушному и похожему на правду? И зачем, собственно, понадобилась ему, начальнику штаба дивизии, подполковнику Стремянному, эта рискованная, можно сказать, детская выдумка - потушить в палате свет?.. В сущности довольно-таки нелепая затея… Разве нельзя было бы опознать в Соколове бургомистра Блинова при свете, просто с помощью фотографий и свидетельских показаний? Недаром Воронцов потом так был недоволен. И как только в голову пришло?! Откуда? Наверно, из глубины каких-нибудь мальчишеских воспоминаний, из романтической дали прочитанных когда-то приключенческих книг… Впрочем, если говорить правду, все получилось не так уж плохо. Если бы ему, Стремянному, не взбрело на ум погасить свет, Соколов не вздумал бы пуститься наутек, а ведь именно эта попытка к бегству разоблачила его окончательно. Одним словом, выходит, что он недаром увлекался когда-то романтическими историями, за которые ему нередко попадало от старших. Да, надо сознаться, он любил эти перебывавшие в руках у множества мальчиков, зачитанные до дыр книжки о необычайных приключениях путешественников, мужественных, суровых и благородных, о пустынных островах и пещерах, где спрятаны сокровища, о клочках пергамента с зашифрованными надписями.
Кстати, о зарытых сокровищах, - хотел бы он знать, куда все-таки гитлеровцы девали картины? Воронцов, пожалуй, прав, они где-нибудь здесь - в черте города или во всяком случае не так уж далеко. Ведь подумать только! Может, они запрятаны совсем близко - под полом соседнего сарая, например. Сгниют там или крысы их сгрызут, и никто даже знать не будет…
Нет, надо все-таки заехать к Иванову, узнать, как у них там дела, не нашлось ли человека, бывшего на работах в укрепрайоне, да заодно спросить, не слышно ли чего о картинах. Он как будто собирался организовать поиски.
На другое утро, возвращаясь из поездки в полк, он заехал в горсовет и застал Иванова, принимающим посетителей. Десятки людей терпеливо ждали своей очереди в приемной и в коридоре. Уже прибыли двое заместителей председателя, - они тоже принимали народ, стараясь ответить не многочисленные вопросы, помочь, чем можно.
Стремянной поднялся по широкой, еще не отмытой лестнице и прошел по длинному коридору, в котором, тесно прижавшись друг к другу, стояли люди.
Иванов сидел в холодном кабинете, с усталым, отекшим лицом. Перед ним стояла пожилая женщина в черном вязаном платке и старом, защитного цвета ватнике с аккуратными синими заплатами на локтях.
- Я все понимаю, - тихо говорил Иванов, - мне все ясно, Клавдия Федоровна!
- Нет, не понимаете, - почти кричала женщина, перегибаясь к нему через стол.
- Уверяю вас, понимаю!
- У меня двадцать детей… Двадцать! Вы слышите?.. От пяти до четырнадцати лет!.. И ни одного полена дров. Это вы понимаете?
- Но у меня еще нет своего транспорта. Город всего три дня как освобожден. Подождите немного. Обеспечу вас в первую очередь… Ну, разберите забор, сожгите его. Построим новый.
- Забор! - усмехнулась женщина. - Какой забор! Я уже не только свой забор сожгла, но и пять заборов в окружности…
- Привет, товарищ Иванов! - сказал Стремянной, подходя к столу. - Как работается?
- И не говори! - Иванов с надеждой поднял к нему глаза в припухших веках. - Вот, Клавдия Федоровна, пришла сама военная власть, - он рукой указал на Стремянного. - Обратимся к ней. Авось поможет.
Женщина поднялась и быстрым, порывистым движением протянула Стремянному руку:
- Шухова, Клавдия Федоровна, - сказала она. - Будем знакомы. Вот рассудите нас, товарищ командир!..
Стремянной остановился у края стола между спорящими сторонами, с невольным уважением глядя на эту пожилую женщину, сразу завоевавшую его симпатию.
- Товарищ Шухова - заведующая детским домом, - пояснил Иванов. - Сохранила ребят. В самых трудных условиях сберегла… А теперь требует от нас всего, что положено.
- Правильно, - сказал Стремянной. - Правильно требует.
- Не возражаю, - развел руками Иванов, - но транспорта еще нет. Подвоз еще не организован. Надо подождать, перебиться как-нибудь…
Шухова посмотрела на него с нескрываемой злостью.
- Я-то могу ждать, товарищ Иванов, - повысила она голос. - Я-то сколько угодно могу ждать, но дети ждать не могут! И этого вы никак не хотите понять!..
- А что вам нужно? - спросил Стремянной.
- Да не бог весть что, - сказал Иванов, - всего две машины дров.
Стремянной вынул из планшета записную книжку и карандаш.
- Будут вам дрова, Клавдия Федоровна, давайте адрес.
- Будут!.. - повторила Шухова, тяжело опустилась на стул и громко заплакала, закрыв лицо руками.
Иванов вскочил и подбежал к ней:
- Клавдия Федоровна, что с вами?
Стремянной молчал, понимая, что сейчас никакими словами успокоить ее нельзя.
- Так трудно!.. Так трудно!.. - стараясь подавить рыдания, говорила Клавдия Федоровна. - Силы уже кончаются… Ведь что здесь было!..
- Все скоро войдет в свою колею, товарищ Шухова, - говорил Иванов, неловко придерживая ее за плечи. - Я рад, что вы живы. Большое вы дело сделали. Продовольствием мы ребят уже обеспечили, а дрова сегодня привезут. Ну, вот и хорошо… А дней через десять приходите, - у нас уже все городское хозяйство будет на ходу. Увидите!..
Шухова понемногу успокоилась, вытерла слезы и встала.
- Спасибо, большое вам спасибо, - сказала она, обращаясь к Стремянному, - груз с сердца сняли… Адрес вот здесь - на заявлении. - Она показала на бумагу, лежащую перед Ивановым.
- Не беспокойтесь, найдем, - улыбнулся Стремянной. - Вы очень торопитесь, Клавдия Федоровна?.. А то я сейчас тоже еду - могу подвезти вас.
Шухова кивнула головой и вновь опустилась на стул, украдкой вытирая глаза краешком платка.
Не вмешиваясь в разговор, она глядела в окно и, видно, думала о чем-то своем. Но когда разговор зашел о картинах, она как-то оживилась и стала прислушиваться к беседе.
- Нет, я все-таки думаю, что поискать их стоит, - сказал Иванов. - Уж если в спешке отступления они не успели их вывезти, то спрятать как следует и подавно не успехи. Сунули на ходу в какой-нибудь заброшенный сарай или на чердак… Там они и лежат. А только мы не знаем…
- Не думаете ли вы, - вдруг сказала Шухова, - что в этом деле могут немного помочь мои старшие ребята? У меня есть два подходящих паренька, смышленые, толковые мальчики. И в городе каждый уголок знают…
- А ведь верно, - улыбнулся Стремянной. - Ребята для этого - самый подходящий народ. Да будь мне тринадцать - четырнадцать лет, я бы за счастье считал, если бы мне доверили участвовать в таком деле…
Иванов кивнул головой:
- Еще бы! Всякому парнишке это лестно, а только лучше таких поручений им не давать. Напорются где-нибудь на мину!
- Что вы! - сказала Клавдия Федоровна. - Разве можно ребятам одним доверять такое дело. Я еще с ума не сошла. Пускай с людьми поговорят, разузнают, - и хватит с них…
- Разве что так, - согласился Иванов. - А я вот что надумал, товарищ Стремянной, - не объявить ли нам, что горсовет просит всякого, кто может сообщить что-либо о местонахождении картин, немедленно сигнализировать. И вообще, поскольку картины в городе, помочь, насколько возможно, в поисках.
Стремянной на секунду задумался.
- Это дело! Я убежден - люди отзовутся… - Он обернулся к учительнице: - А как по-вашему, Клавдия Федоровна?..
- Конечно, каждый сделает все, что в его силах, - сказала она. - Ну, однако, пора. - Она встала с места. - Ехать так ехать… Товарищ подполковник, а когда вы думаете прислать нам дрова?
- Сегодня же, - ответил Стремянной.
- Только не очень поздно, если можно. Ведь мы с ребятами сами убирать будем.
- Слушаю, товарищ начальник, - прислать не слишком поздно, - улыбаясь, ответил Стремянной и протянул руку Иванову, - до свидания, Сергей Петрович. А вы еще не собираетесь маленький перерыв сделать? А то поедем в штаб, пообедаем?
Иванов решительно потряс головой:
- Нет, видно, нынче не пообедать. Видели, сколько там народу ожидает.
- Так ведь этак вы до ночи здесь сидеть будете.
- Что ж, и посижу. - Иванов вздохнул. - Время военное. Оперативность нужна.
- Вишь, какой стал! - Стремянной усмехнулся.
Иванов тоже усмехнулся:
- Ладно, ладно, без намеков, товарищ подполковник. Ступай себе, обедай и не искушай меня… А вот найти человека, знающего об укрепрайоне, не теряю надежды… Каждого спрашиваю. Но пока, - он развел руками, - никого нет. Прямо беда…
Шухова и Стремянной вышли из кабинета. А их место заняла очередная посетительница - высокая седая женщина, которая в коридоре рассказывала о своем пропавшем сыне.
Глава двенадцатая. Поиски начинаются
Клавдия Федоровна принадлежала к числу тех людей, которые выдерживают удары судьбы так же стойко, как крепкое дерево - удары урагана. Ей уже перевалило за пятьдесят, уже волосы у нее поседели, лицо покрылось морщинами, а глаза оставались молодыми. И главное - молодым оставался характер. В ней жила такая энергия, которой могли бы позавидовать многие и помоложе и покрепче ее. "Упасть легко, - говорила она, - а подняться трудно". И в самые тяжелые времена она твердо стояла на ногах, даже в те страшные для нее дни, когда, эвакуировав детский дом, она сама попала в беду из-за одной маленькой больной девочки. Эту девочку надо было отправлять на санитарной машине. Но случилось так, что шофер в спешке перепутал адрес - ждал на другой улице… Пока Шухова металась по городу в поисках транспорта, вражеские танки вышли к Дону.
Началась тяжелая жизнь в оккупированном городе. Но, несмотря ни на что, Клавдия Федоровна продолжала чувствовать себя директором детского дома, хотя и дома-то самого уже не было - его разрушила бомба.
В первые же дни оккупации гитлеровцы выбросили девочку из больницы. Шухова взяла ее к себе и стала ухаживать, как за дочерью. А потом умерла соседка - остался мальчик Коля Охотников. Порывистый, горячий, не по годам развитой, он тяжело переживал потерю матери. Клавдия Федоровна взяла к себе и мальчика… Она во всем себе отказывала, продавала вещи, вязала платки. Нужно было жить, чтобы спасти детей…
Больше двух ребят Клавдия Федоровна прокормить не могла, но, когда она узнавала, что какой-нибудь ребенок в городе оставался без родителей, она старалась пристроить осиротевших мальчика или девочку в семью. И Клавдию Федоровну слушали - в глазах людей она продолжала оставаться директором детского дома, которому, по долгу службы, положено думать о судьбе одиноких детей. Впрочем, все понимали, что ею руководит нечто большее, чем долг службы, - долг сердца…
Постепенно у нее на учете оказалось свыше двадцати подростков, родители которых погибли, были угнаны в Германию или пропали без вести. Она считала этих ребят зачисленными в детский дом. И, действительно, в первый же день освобождения города она занялась восстановлением своего разрушенного хозяйства. Договорилась с Ивановым, что временно заберет дом, в котором жил бургомистр Блинов, - двухэтажный, хорошо сохранившийся особняк, недавно капитально отремонтированный. Господин бургомистр, очевидно, предполагал обосноваться в нем надолго и не жалел затрат.
Располагая машинами, бургомистр, к сожалению, не позаботился о том, чтобы у него всегда был большой запас дров, и этим очень подвел Клавдию Федоровну. Он как будто нарочно сжег последнюю охапку дров накануне своего неудачного бегства из города. Говоря Иванову о том, что она уничтожила пять заборов в окружности, Клавдия Федоровна несколько преувеличивала. Все заборы, кроме того, который окружал дом бургомистра, были сожжены их владельцами еще в самом начале зимы. Что касается забора, который имел в виду председатель горсовета, то при всем желании сжечь его в обычной печке было невозможно - он был отлит из чугуна лет сто тому назад.
В глубине души Клавдия Федоровна понимала, что, может быть, несколько поторопилась с организацией детского дома. Но она так долго ждала, что ждать дольше просто не могла.
Одна из самых главных забот ею уже была устранена - в погребе и сарае лежало столько трофейных продуктов, что ребятам вполне хватит до тех пор, пока наладится снабжение города.
В тот момент, когда автоматная очередь оборвала жизнь бургомистра, в его доме уже звучали голоса детей. На белой кафельной плите варились щи с мясом, в комнатах переставляли мебель - мальчики должны были жить в нижнем этаже, а девочки в верхнем. Клавдия Федоровна расположилась в небольшой комнате под лестницей, которая одновременно должна была стать и канцелярией детского дома.
Вернувшись из городского совета, Клавдия Федоровна скинула платок, ватник и прошла к себе в комнату. Она была очень озабочена. Надо было раздобыть топоры, пилы, сообразить, кого из ребят можно назначить на уборку дров. Размышлять долго было некогда. Она окликнула первую попавшуюся ей девочку - Маю Шубину, худенькую, большеглазую и большеротую, с двумя торчащими, туго заплетенными косичками, и велела поскорей позвать к себе Колю Охотникова. Мая тотчас же побежала искать Колю, пропадала где-то минут десять, а потом вернулась запыхавшаяся, с растрепанными косами и глазами, полными слез.
- Что с тобой, Мая? - спросила Клавдия Федоровна.
Мая отвернулась и сказала сквозь зубы, чуть дрогнувшим голосом: