- Вы его так называете? Ха-ха. В яблочко. Вы человек религиозный?
- Я католик.
- Ага. Так, может, вы тоже телепроповедник и отца Френдли убрали, так как он был вашим соперником?
- Я не телепроповедник.
- Допустим. Но вы католик?
- Я хорватский католик. В этом нет ничего религиозного. Это всего лишь означает, что за свою жизнь ты должен посетить церковь два раза. На венчание и на отпевание.
- Как мило. И сколько же раз вы там успели побывать? Один?
Вопрос вызывает у меня улыбку.
- Нет.
Секунду помедлив, она тушит сигарету в пепельнице, прежде чем задать следующий вопрос:
- Так кто же вы? Очередной лузер, по ошибке застреливший агента ФБР и вынужденный бежать из долбаных Штатов?
Ну, знаете!
- Я не лузер, я…
- Да? Кто же?
Однако мы далеко зашли.
- Я… профессионал.
- Профессионал?
- Профессиональный киллер. Сотню с лишним точно пустил в расход.
Молодец. Считай, она уже твоя.
- Иди ты. СТО ЧЕЛОВЕК?!
Если точнее, то где-то в районе ста двадцати пяти. На Среднем Западе, когда мне случалось проезжать через городки, встречавшие меня надписью "Население 125", я всегда останавливался для дозаправки, считая это своей персональной ПВД.
- Ага. На круг. Около пятидесяти или шестидесяти я убил как солдат хорватской армии, защищая землю отца и матери. А потом еще шестьдесят шесть засранцев из разных стран - как киллер на службе национальной организации. Отец Френдли - мой первый и единственный "любительский" экспромт.
Потеряв дар речи, она молчит, как католический священник в исповедальне.
- Национальной организации? - наконец выдавливает из себя она.
- Ну, то есть… мафии.
- Мафии? Так вы член мафии?
- Ну да. Хорватской мафии. Не какой-нибудь там тальянской хрени.
Внезапно протрезвевшая, она таращится на меня секунд десять. Мафия. В первые дни моей нью-йоркской жизни я считал, что это мое волшебное слово. Каждая девочка из Манхэттена, считал я, мечтает встретить настоящего, стопроцентного мафиози с иностранным акцентом и ебаря-террориста в одном лице. Я мимоходом сообщал об этом девушкам на первом же свидании, сразу после горячего. Все они реагировали одинаково: вежливо извинившись, уходили в туалет и не возвращались. Ах, эти манхэттенские барышни… армия загадочных блондинок и шумных брюнеток с глазами-маниторами, волосами, пропахшими сериальным "мылом", и припрятанным в сумочке детектором славы. Некоторые даже оставляли на стуле свою сумочку. Пару раз я ходил за ними в дамскую комнату, да только впустую. Мафия - ах, это волшебное слово.
Постепенно я научился не обсуждать профессиональные дела с игристыми барышнями в ресторане, чувствуя себя при этом как ВИЧ-инфицированный во время интимной встречи. Отныне это было моим секретным оружием, которое я держал наготове исключительно для разрыва отношений или на всякий пожарный. Если, например, первое свидание не заладилось, а еда оказалась лучше, чем девушка (№ 3, читающая мне лекцию об американской избирательной системе и восклицающая, что Нейдер - это "наша последняя надежда", на глазах превращается в № 20), все, что от меня требовалось, - это обронить волшебное слово, и - абракадабра! - можно перезапускать компьютер.
Здесь реакция немного другая. Ледяная принцесса, взвесив "за" и "против", спрашивает:
- Так вы… массовый убийца?
- Нет.
- То есть как "нет"?
- Я не убийца. Я киллер.
- О’кей.
- Между убийством и киллерством есть большая разница.
- Правда? - Ее бровки удивленно ползут вверх.
- Да. Как между хобби и работой.
- Что вы хотите этим сказать?
- Убийство - это свободный выбор, возможно, ошибочный. Киллерство - необходимость, в противном случае ты платишь собственной жизнью. Это нельзя назвать ошибкой.
- Фигня.
- Фигня?
- Ну. Вашим жертвам не все равно? "Какая удача! Меня прикончил киллер, а не убийца!" Херня это. Сотню с лишним пустили в расход? Да вы настоящий монстр, eiginlega!
Последнее слово, видимо, исландское. Она перевозбуждена и уже себя не контролирует. Я и сам завелся.
- Эй, что ты знаешь о войне? У вас же сроду не было войны на этом… холодном тишайшем острове. Ты… ты никогда не жила зимой в горах, без палаток, без настоящей еды, а потом ты видишь своего мертвого отца, и тебе говорят, что твоего брата убили, а потом перед тобой выстраиваются… люди, в одну в шеренгу, и тебе приказывают: "Стреляй!" И ты стреляешь, даже не зная, скольких ты убил, и не желаешь знать, просто хочется их всех перестрелять. Потому что…
Я чувствую, как к глазам подступают слезы, впервые за много лет.
- Потому что война - это дерьмо, и мы все в нем по колено. Никто уже не может сказать, мол, это хорошо, а это плохо, потому что тут или ВСЕ ХОРОШО, или ВСЕ плохо. И ты…
Фабрика слез приняла заказ. Ждите доставки. Но не такой быстрой.
- И ты не знаешь… Ты ни хера не знаешь. Пятнадцать лет, блин, прошло, а ты так и не знаешь, хорошо ты поступал или плохо. Просто ты был…
Я набираю в легкие воздуху, и через секунду он из меня выходит вместе с едва слышным:
- …в дерьме.
Мы сидим молча. В льющемся через окна ночном свете чудится саркастическая издевка. Сцена предполагает полумрак. Вот-вот навернутся слезы.
Она смотрит на свои руки, лежащие на коленях. У нее длинные ногти. Пугающе длинные ногти. Отполиро-чанные и покрытые лаком. Светло-розовым. Я вспоминаю руку в общей могиле в ПВД. Это была девичья рука. Рука девочки-подростка, с длиннющими ногтями. Сколько бы мы ни разравнивали могилу, она неизменно торчала. Уже и лопатами ее прибивали, и прыгали на холмике - без толку. Все равно вылезает: пухлявая белая девчоночья рука с длинными зелеными ногтями. Нелепая. Неуместная. Что она тут делает? Общие могилы - это что-то из далекого прошлого времен Второй мировой войны. В них лежат старые женщины в грязных платках и парни в обносках и деревянных башмаках. А тут из чертовой могилы, больше похожей на деревенское кладбище, нам игриво помахивает модная женская ручка. Совершенно сегодняшняя ручка. Легко представить, что каких-нибудь два часа назад этот пальчик нажимал на кнопку плеера с диском Майкла Джексона.
Из уважения я начал напевать "Ты не один", идеальный псалом для массового захоронения. Но песней убаюкать ее не удалось. После того как я по десятому разу не сумел впечатать ее в землю, я сорвался, выхватил нож, не без труда оттяпал эту чертову руку и отбросил подальше. Один из самых жутких моментов войны: я кромсаю ее ножом и вдруг как будто слышу голос из-под земли. Вроде приглушенного девичьего крика.
- Красивые ноготки, - наконец говорю я, глядя на руки Ганхолдер.
Она отвечает мне взглядом, в котором читается желание зарыть их поглубже. В складках моего лица.
Глава 14. Жаб на холодной красной крыше
Инстинкт балканского зверя меня не обманул. Вместо того чтобы выставить меня за дверь, дочь проповедника позволила мне переночевать. На чердаке. Здесь, прямо скажем, не жарко, но спальный мешок не даст мне замерзнуть, к тому же в лофте будет потемнее, чем во всей Исландии. Лофт на два оконца: одно в моем углу, второе, ржавенькое, так называемый фонарь верхнего света, в центре потолка. Дщерь святого семейства загнала меня сюда, чтобы наказать за мои грехи, но не только поэтому. Ее брат Трастер в настоящее время живет с ней под одной крышей. Интересно, где он спит? Может, в садовом скворечнике? Мы с ней договорились, что, несмотря на располагающее имя, посвящать его в данную ситуацию мы не станем. Поэтому, пока он в доме, я ни гугу. С полуночи до рассвета просидел как мышка.
- Он вкалывает как ненормальный. Домой приходит только переночевать, - рассказывает мне поутру его сестра. Идеальный сосед. Работает на стройке крановщиком или как их там зовут.
- Кажется, он не слишком разговорчивый.
- Да, я знаю. Он всегда был молчуном. К тому же работа такая… весь день один на верхотуре, двести футов над землей. А внизу поляки да литовцы.
С вознесением Трастера в строительное поднебесье мне разрешают спуститься и посетить туалет, а заодно позавтракать. Мое новое изгнание нравится мне куда больше прежнего, так как оно отвечает сути: киллер прячется у горячей девочки на чердаке. Самое приятное - не надо актерствовать. Забыли про американских священников и польских маляров. Пусть мне нет ходу из этого домика, здесь я чувствую себя свободнее, чем когда несся по городу в пасторском ошейнике у Господа Бога на поводке.
Я - Анна Франк в онлайне. Ганхолдер одолжила мне свой ноутбук, и теперь я могу бороздить цифровые моря-океаны. Я раскапываю прошлое, читаю военные истории братьев по оружию. Дарко Радович стал самым завзятым блоггером - не потому ли, что потерял в Книне обе ноги. В нашей бригаде мы недосчитались в общей сложности пяти жизней, шести ног, трех рук и нескольких пальцев. Печально, но моим одноногим собратьям по сей день приходится сражаться за свою жизнь. Они ковыляют на костылях по улицам Загреба и Сплита с кружкой для kuna. Наши правители забыли про них, а ведь их власть стоит на ампутированных солдатских ногах. Мне повезло, что мои конечности не достались четникам, но иногда я спрашиваю себя: может, лучше было потерять обе ноги, чем отца и брата? Война задает вопросы, на которые у мирного времени ответов нет. А это значит, что новая война неизбежна.
В блоге Дарко я обнаруживаю собственную фотку, на которой я в полной выкладке с "калашом" в руках и идиотской улыбочкой стою на захваченном сербском танке в уже далеком девяносто пятом. Счастливая физиономия будущего киллера. Идиот, в натуре. Я всегда ненавидел моментальные снимки на "кодаке". Этот миг всеамериканского счастья, когда тебя заставляют улыбаться в глазок будущего, что глядит на тебя как на простодушного имбецила, не знающего самых простых вещей, зато убившего пару-тройку врагов и лыбящегося по этому поводу так, будто только что завоевал олимпийскую медаль. Такая Спецолимпиада.
Уж лучше фотографии в полицейском участке.
Потом я продолжаю розыски Сенки, бывшей подружки, недостающей главы моей жизни. С тех пор как закончилась война, я безуспешно пытаюсь ее найти. Я должен ей oprosti.
Рабочая смена Ганхолдер в кафе начинается в десять.
- Нежного дня, - бросает она мне с улыбкой, которую я сохраняю теплой до ее возвращения. Сначала мне послышалось "снежного дня". Но кажется, сарказм для десяти утра - это перебор даже для нее. Моя морозилка. Шлюшка моих бессонных ночей. Моя тюремщица, моя жрица. Во второй половине дня она выполняет секретарскую работу для местного музыкального фестиваля под названием "Аэроволны" или "Аэровойны": отвечает на звонки и тому подобное. Она запросто общается с миллионом поп-звезд и всяких мировых знаменитостей, о которых вы сроду не слышали.
- К вам группа "Крид" приезжала?
- Крит?
Проехали. Ничего у нас не склеится.
Обычно она возвращается около семи или восьми нагруженная едой, в основном тайской или китайской, из своего же кафе, но не халявной. После ужина она ставит какую-нибудь забористую исландскую музыку, чтобы познакомить меня с такими исполнителями, как Мугисон, Гус-Гус или Лэй Лоу. Последний работает под черных. Лучше раздобудь мне пушку, говорю, и я сделаю такую рекламу вашей музыке, какая ей и не снилась. Она смеется, правда, с несколько обиженным видом. Зато проснулось любопытство. Она дымит и забрасывает меня вопросами, как стажер-практикант, впервые оказавшийся в Овальном кабинете.
- Если кто-то из твоих жертв принадлежал к другой "организации", значит, он тоже пытался тебя убить, да?
- Да.
- А ты раньше знал кого-то из своих жертв?
- Еще бы.
Она заинтригована тем, чем я занимаюсь. Наконец-то у меня появилась фанатка.
- И ты их всех помнишь? Ну, в смысле всех, кого ты…
- Профессиональные жертвы - да.
- Но не военные?
- Нет. Военные - как в тумане, киллерской же работой я горжусь. Стараюсь делать ее по высшему разряду. "Жертва - прежде всего" - вот мой девиз. Я максимально облегчаю их участь. Почти все умерли мгновенно. На сожаления, гнев и все такое времени у них не остается, чпок! - и человека нет. Все равно что выключили агрегат. Никакой боли, ничего такого. Они могли только мечтать о такой… о таком обслуживании. Я заранее продумываю все до мелочей: время, место, угол стрельбы и все прочее. А уж человеческую анатомию изучил не хуже врача. Попадание в какую точку дает скорейший результат, и все в таком духе. Если бы ввели этот вид в олимпийскую программу, я бы стал Марком Спитцем среди киллеров.
- А что в этом деле самое сложное?
- Выстрел, конечно. Попасть точно в голову, в сердце или в зад, если уж так вышло. Но в последнем случае будь добр пальнуть так, чтобы пуля прошла через позвоночник. Стреляя в зад, ты должен выверять угол наклона оружия до миллиметра. Как в бильярде.
- И ты любишь… попрактиковаться?
- А ты думала? Тут надо постоянно поддерживать хорошую форму. Мне даже пришлось завязать с кокаином. В этом деле необходима твердая рука.
- Круто. И ты ведешь счет? Убитых? - спрашивает она с округлившимися глазами. Вот она, моя Моника Левински, ко всему готовая.
- Да. Ну, как сказать. Не то что считаю. Скорее, помню. Это как… Ты ведь помнишь всех парней, с которыми спала?
- Вообще-то кое-кого из них я старалась забыть, - говорит она с сексуальной улыбочкой.
Не могу удержаться от вопроса:
- А сколько… сколько их у тебя было?
- Не знаю. Я ж их не считала. Может, сорок.
Шлюха.
- Сорок?
- По-твоему, это много? У моей подруги уже сто сорок или около того.
Вот так вот. У Тарантино в этой стране обнаружились более удачливые соперники - 139 шустрых кобелей. Кажется, ему пора пополнить свой списочек адресов рождественских открыток.
- A y тебя было шестьдесят семь? - спрашивает она.
- Женщин?.. А, ты о жертвах? Ну да. Шестьдесят семь лохов навынос. Шестьдесят семь поросят на вертеле.
- И ты их всех до одного помнишь?
- Стараюсь не забывать.
- Ты о них часто думаешь?
- Никогда.
- Тебе никого не жаль?
- Нет.
- Как такое возможно? У тебя совсем нет совести?
- Наверно, она в глубокой заморозке. Тебе не жаль твоих…
- Моих любовников? - уточняет она с ледяной улыбочкой. - Нет.
- Нет? Ты пустила в себя сорок парней, и после этого тебе никого из них не жаль?
- Как я могу их жалеть, если я до сих пор с ними постоянно встречаюсь?
Так, мне вешают на уши зимнюю лапшу.
- Ты до сих пор… Ты постоянно с ними встречаешься? Со всеми сорока?
- "Встречаюсь" не в том смысле. Просто… сталкиваемся на улице или еще где-то. Город-то небольшой. Все заходят в кафе.
- О’кей. И поэтому они тебя устроили официанткой.
Моника Левински на глазах превращается в Бритни Спирс.
- Слушай, ты. Заткни фонтан! Ты, киллер, смеешь в чем-то обвинять меня? Одно дело убивать людей и другое - заниматься с ними любовью. Как можно сравнивать?
- Любовь и смерть одинаково важны…
- Любовь тут ни при чем. Речь о сексе!
- Еще важнее.
Она вскакивает с дивана с криком:
- Да пошел ты! - И вылетает из комнаты. Но через мгновение возвращается, словно до нее вдруг дошло, что это ее дом, а не мой. - Сама не знаю, почему я тебя пригрела! Мне следовало бы позвонить в полицию или хотя бы Торчеру, а вместо этого… А! Ну-ка встал! Вали наверх! Чтоб я тебя здесь не видела! И только попробуй еще раз открыть рот!
- Прости. Моя вина.
- Да пошел ты!
- Я уйду… чуть позже. Пожалуйста, сядь.
Она уходит на кухню перекурить, а тем временем я устраиваю небольшую порку зеленоглазой обезьяне.
Ревность, моя старая назойливая тетка, вечно приходит непрошеная на мои свидания. С тех пор как моя ганноверская подружка, дочь оптометриста, бросила меня в русском стиле, моя жизнь проходила под знаком этой матроны. Хильдегард, девушка восьмого дня (у меня как у новоявленного иностранца, говорившего на ломаном немецком, шансов было в принципе не много), носила водолазки через день, играла на скрипке с ангельским выражением лица и не употребляла бранных слов, зато при расставании призналась, что изменяла мне с семнадцатью мужчинами. Семнадцать долбаных немцев. Конские хвосты, усы и все такое прочее. Это признание, по ее разумению, должно было облегчить мою участь.
- Ты должен быть счастлив избавиться от такой…
- …шлюхи, как ты?
Мне понадобилось семь лет, чтобы похоронить ублюдков в своей промерзшей душе. И пусть с тех пор они меня особенно не беспокоили, я навсегда остался ревнивцем. Господь свидетель, наслаждаться отношениями - не мой удел. Я веду себя как какой-нибудь придурочный агент, пытаясь доказать, что моя партнерша - тайная шпионка. А когда дело доходит до любви, я превращаюсь в этакого футбольного рефери, не умеющего получать удовольствие от игры, зато всегда держащего наготове желтую карточку.
И вот очередной заход моей ревнивой тетушки, вынудившей Ганхолдер уйти на кухню. Старая карга добралась-таки до Исландии. Впрочем, это трудно назвать свиданием. Скорее ускоренный курс по теме ликвидации неугодных. 101 труп - таков итог первого урока. Преподаватель ждет окончания перекура. И вскоре студентка возвращается. Божественная Ганхолдер появляется в дверях с красными глазами и пылающими от негодования щеками. Она снова усаживается на диване и закуривает новую сигарету. Я смотрю, как она молча затягивается и с легким шумом выпускает дым.
- Как отреагировали твои родители, когда нагрянула полиция и не застала отца Френдли? - наконец задаю ей вопрос.
- Обалдели совершенно, а ты думал? Они ведь тебе верили на все сто. - Она хмыкает.
- Твой отец был разъярен?
- Скорее, шокирован. Но он положил руки на плечи полицейским и давай их успокаивать: "Господь его найдет. От всевидящего ока Божьего ему не уйти".