Они вынырнули в переулок и вдвое быстрее направились в сторону рынка. Еще не дойдя до него, они услышали шум базара, крики торговцев, верещание свиней. Несясь по задворкам, они скользили глазами по названиям улиц и наконец свернули в узенький переулок, зажатый между ветхими ночлежками. Номера домов едва читались. Остановились они лишь у блекло-зеленого строения, Гай глянул на номер и кивнул:
– Здесь.
Он постучал. Дверь приоткрылась, и сквозь щель на них уставилась женщина с необыкновенно черными глазами, в которых застыл страх. Гай заговорил с ней по-вьетнамски. Женщина замотала головой и попыталась закрыть дверь, но Гай удержал дверь рукой и снова заговорил, на этот раз упомянув имя Сэма Лэситера. В ужасе женщина развернулась и закричала что-то по-вьетнамски. Где-то внутри глухо простучали шаги, разбилось стекло.
– Лэситер! – крикнул Гай.
Оттолкнув женщину в сторону, он рванул в квартиру, и Вилли за ним. В задней комнате они увидели разбитое окно, а в него – удирающего по переулку человека. Гай пролез в окно, спрыгнул в кучу осколков на земле и ринулся за беглецом. Вилли уже собралась было прыгнуть за ним, но тут вьетнамка в отчаянии схватила ее за руку.
– Прошу, ему не причинить вред, – завопила она, – прошу!
Вилли попыталась высвободить руку, но пальцы их скрестились на миг, а глаза встретились.
– Мы не причиним ему вреда, – сказала Вилли и осторожно отняла руку. Затем вскочила на подоконник и спрыгнула в переулок.
Гай уверенно сокращал дистанцию и видел, как его добыча мчалась в сторону рынка. Это верно был Лэситер. И хотя волосы его были грязно-коричневые и прямые, его выдавал рост – он возвышался над толпой. Он нырнул под навес рынка и скрылся в тени.
"Вот черт, – подумал Гай, с трудом пробираясь через кутерьму рынка, – уйдет!"
Он протолкнулся к центральному навесу, и тут солнце резко скрылось под тентом, уступив место полумраку. Гай затоптался на месте, пытаясь привыкнуть к темноте, кое-как выхватил взглядом узенькие проходы, прилавки, ломящиеся от фруктов и овощей, веселые игрушечные вертушки в тележке продавца. Вдруг длинная фигура скакнула в сторону, Гай крутанулся на месте и увидел Лэситера, метнувшегося за блестящий прилавок с посудой. Гай рванулся за ним, тот выпрыгнул и побежал прочь. Горшки и кастрюли посыпались на землю, звеня, как десяток литавр одновременно. Беглец метнулся к отделу с полуфабрикатами, Гай резко свернул влево, перепрыгнул через ящик с манго и пробежал по параллельному проходу.
– Лэситер! – заорал он. – Я только хочу поговорить, и все! Слышишь?
Но тот кинулся вправо, перевалил через стойку с фруктами и заковылял дальше. Арбузы посыпались на землю, раскалываясь в сверкающем дожде мякоти. Гай едва не поскользнулся на этом месиве и крикнул снова:
– Лэситер!
Теперь они были у мясных рядов. В ярости Лэситер швырнул под ноги преследователю ящик с утками, и те, вырвавшись на свободу, захлопали крыльями и подняли в воздух облако перьев. Гай пнул ящик в сторону, перепрыгнул через одну из птиц и побежал дальше.
Впереди показался прилавок мясника, заваленный нарубленными кусками мяса. Хозяин прилавка мыл пол, поливая из шланга бетон, и кровавые лужи стекали в дыру. Лэситер, который несся что было сил вперед головой, вдруг поскользнулся и упал коленями в гущу потрохов, тут же попытался встать, но Гай уже поймал его за ворот рубашки.
– Только… только поговорить, – выдохнул Гай как мог слова, – только и всего…
Лэситер рванулся в сторону, пытаясь вырваться, но Гай заорал:
– Да выслушай же меня! – и дернул его обратно к себе.
Но тот толкнул Гая плечами в ноги, и Гай растянулся на полу. В ту же секунду Лэситер вскочил на ноги и только кинулся наутек, как Гай схватил его за щиколотку, и тот как подкошенный плюхнулся лицом в бак с угрями, которые тут же яростно забарахтались в воде. Гай вытащил голову жертвы из воды, и они оба, обессиленные, повалились на пол, дыша и отплевываясь.
– Не надо, – захныкал Лэситер, – прошу вас…
– Да я же сказал, мне надо только… только поговорить…
– Я ничего никому не скажу, клянусь! Так и передайте им! Скажите им, что я обо всем забыл…
– Кому им? Кто они? Кого ты так боишься?
Лэситер с дрожью вздохнул, посмотрел на Гая и, словно собравшись с силами, ответил:
– Контору.
– Почему ЦРУ хочет убрать вас? – спросила Вилли.
Они сидели за деревянным столом на палубе старой речной баржи – это плавучее кафе, по словам Лэситера, было нейтральной территорией. Во время войны, по какому-то негласному закону, на этой самой барже, как на единственном мирном островке, вьетконговцы могли сидеть плечом к плечу с южными вьетнамцами. В нескольких сотнях метров отсюда могли идти бои, но здесь никто не хватался за оружие и пули не свистели.
Лэситер, напуганный и взвинченный, как следует отхлебнул пива из бутылки. Позади него, за оградой кафе, тек Меконг. На разные голоса шумели люди да тащившиеся по нему суденышки. В последних лучах заката вода сверкала золотом.
Лэситер заговорил:
– Они хотят от меня избавиться по той же причине, что и в случае с Луисом Валдесом, – я слишком много знаю.
– Про что?
– Про Лаос. Бомбежки, подставы. Такая война, про которую ваш брат простой солдат и не знает ничего. – Он посмотрел на Гая: – Ведь не знаешь же?
Гай отрицательно помотал головой:
– Мы боролись за жизнь, какое нам дело было до того, что творилось по ту сторону границы.
– А Валдес знал многое. Там, в Лаосе, было что узнать, если ты умудрился выжить при падении. Это "если" значит, что тебя сначала не угробило при катапультировании, а потом – что ты не попал в лапы врага или дикого зверя.
Он опустил глаза на бутылку с пивом.
– Валдесу повезло.
– Вы познакомились в Туен-Куане?
– Ага. Летний лагерь. – Он усмехнулся: – Три года мы с ним проторчали в одной камере.
Он перевел взгляд на реку.
– Я был в 101-й, когда меня в плен взяли. Во время боя потерял своих. Сам знаешь, какие там заросли, где верх, где низ – не разберешь. Меня мотало по джунглям, и все время над головой крутились эти чертовы "хьюи", прямо над самой моей головой вертелись – подбирали наших ребят. Всех подобрали, кроме меня. И тут меня как стукнуло: они меня нарочно оставили подыхать там. Да и был ли я живой-то? Мертвяк я уже был, шатался по лесу…
Еще глоток пива. Рука его с трудом держала бутылку.
– Когда меня наконец приперли к стенке, я просто кинул винтовку на землю и поднял руки вверх. Их там целый отряд был, на север двигались. Так я и оказался в Туен-Куане.
– Где ты впервые встретил Валдеса?
– Его привели год спустя, перевели из какого-то лагеря в Лаосе. К тому времени я уже был тертым калачом, знал что да как. Своя грядка овощная была. В общем, жить можно было. А вот Валдес на ладан дышал. Весь желтый от гепатита, рука сломана, никак не срасталась как надо. Несколько месяцев прошло, пока он смог хотя бы в огороде работать. Н-да, вот мы вдвоем и сидели в одной камере. Три года отмотали. Говорили, конечно, много. Я от Валдеса порядком тогда узнал.
Много чего он рассказывал такого, во что мне и верить не хотелось, – про Лаос, про то, какие у нас там делишки были…
Вилли подалась вперед и тихо спросила:
– А он не рассказывал про моего отца?
Лэситер повернулся к ней, глаза его чернели на фоне заката.
– Когда Валдес видел вашего отца в последний раз, тот еще был жив, пытался спасти самолет.
– Ну и что же случилось?
– Луис выпрыгнул сразу после взрыва, так что и не видел толком…
– Погоди-ка, – перебил его Гай, – ты сказал, "взрыва"?
– Так он сказал. Мол, что-то рвануло внутри.
– Но самолет же подбили…
– Его не подбивали, Валдес был в этом уверен на все сто. Вполне возможно, что они-таки попали под обстрел зениток, но не в них было дело. Дверь-то, мол, в салоне наружу вынесло подчистую. Он все время перебирал в памяти груз, что они несли на борту, но кроме авиазапчастей в накладной ничего припомнить не мог.
– Пассажир еще… – напомнила Вилли.
Лэситер кивнул:
– Да, Валдес упомянул его. Сказал, что тот еще малый был – тихий такой, прям святоша. Но они видели, что он был важной персоной – медальон-то у него на шее был какой!
– В смысле, золотой? Цепь золотая? – спросил Гай.
– Какой-то медальон. Как будто что-то сакральное.
– А где его нужно было высадить?
– На той стороне, у вьетконговцев. Скинули и скрылись, чтобы никакого шуму, – таким было задание.
– Валдес вам это рассказал? – спросила Вилли.
– Лучше бы не рассказывал, будь оно неладно.
Лэситер отхлебнул еще пива. Рука его снова задрожала. Закат усыпал реку кровавой рябью.
– Забавно, но тогда, в лагере, мы себя чувствовали как будто даже защищенно. Может быть, все это была промывка мозгов, но надзиратели твердили Валдесу, что это удача для него – в плену сидеть, что он знал такое, от чего ему было бы несдобровать, мол, ЦРУ с ним бы расправилось.
– Больше похоже на обработку мозгов.
– Я сам так подумал. Коммуняки нашли способ сломать его. Ну и страху же они на него напустили – просыпался среди ночи, кричал про подорванный самолет…
Лэситер уставился на гладь реки.
– Ну а после войны нас отпустили. Валдес и другие отправились домой. Он написал мне письмо из Бангкока, его передала одна медсестричка из Красного Креста – мы с ней познакомились в Ханое, сразу после освобождения, – англичанка, зуб у нее маленько есть на Америку, но сама отличная деваха. Когда я письмо это прочитал, то подумал, ну совсем поехал наш Валдес. Какую-то ахинею он там нес, что его не выпускают, что звонки его прослушиваются. Ну, думаю, домой приедет – поправится. А тут звонит эта Нора Уокер, медсестра, говорит, ему конец настал. Пулю себе в лоб пустил.
Вилли спросила:
– Вы думаете, это было самоубийство?
– Я думаю, он был как груз на шее – контора этого не любит.
Он снова перевел измученный взгляд на реку.
– Ведь когда мы были в Туене, он только и говорил о том, как хочет обратно домой, к своим старым корешам да товарищам. А мне что – мне не к кому возвращаться, сестра одна, да и та мне как чужая. Тут у меня хотя бы девушка была, кто-то, кого я люблю. И я не один такой, есть тут и другие – прячутся по джунглям да деревенькам. Такие, знаете ли, которые уже корни бамбуковые пустили, прижились.
Он покачал головой.
– Жалко, что Валдес так не сделал… был бы живой сейчас.
– Но разве здесь не трудно живется? – спросила Вилли. – Быть чужаком, с клеймом врага на лбу… Неужели не боитесь властей?
Лэситер в ответ усмехнулся и указал головой на столик поодаль, за которым сидело четверо.
– Вы поздоровались с нашими блюстителями порядка? Я так думаю, они за вами ходят с самого времени вашего прибытия в город.
– Оно и видно было, – сказал Гай.
– Мне почему-то кажется, что они здесь, чтобы меня охранять. Тот факт, что я жив и здоров, указывает лишь на то, что они вовсе не империя зла.
Он поднял бокал в честь четырех полисменов. Те глупо заулыбались.
– Ну хорошо, – сказал Гай, – вот ты сидишь здесь, отрезанный от мира, так зачем нужен ЦРУ?
– Нора мне кое-что сообщила.
– Медсестра?
Лэситер кивнул.
– После войны она осталась в Ханое. Работает по сей день в тамошней больнице. Так вот, с год назад пришел к ней какой-то американец. Спросил, как меня можно найти. Сказал, что у него срочное сообщение для меня от дяди. Но Нора шустрая девица, сообразила. Сказала им, что я уехал из страны, что живу в Таиланде. Молодец она.
– Почему молодец?
– Да потому что нет у меня дяди.
Наступила тишина. Гай тихо спросил:
– Ты думаешь, тот человек был от конторы?
– Не знаю, не знаю… а вдруг да. Вдруг он найдет меня? Не охота мне кончить как Луис Валдес – с дырой в голове.
По реке, в полумраке, словно призраки, сновали лодки. Работник кафе бесшумно обошел палубу и зажег вереницу бумажных фонарей.
– Я живу тише воды теперь, – сказал Лэситер, – чтоб никакого шуму. Не выделяюсь, видите, волосы другие.
Он слегка оскалился и подергал себя за жиденький коричневый хвостик.
– Этот цвет я добыл у одного местного травиниста – смесь каракатицы и еще бог знает чего. Воняет жутко, но зато я больше не блондин. – Он насупился: – Я так рассчитывал, что контора наконец забудет про меня, и поэтому, когда вы появились на моем крыльце, я… у меня просто сердце в пятки ушло.
Бармен поставил на проигрыватель пластинку, и зазвучала вьетнамская песня про любовь. Душещипательная мелодия стелилась вокруг, словно туман над рекой. Ветер колыхал бумажные фонарики и заставлял тени плясать по всей палубе. Лэситер глазел на пустые бутылки в количестве пяти штук, заказал шестую.
– Не сразу, далеко не сразу, но все-таки привыкаешь к жизни здесь, – сказал он. – К ритму местному, к людям, к тому, как они думают. Народ тут особо не хнычет и не терзается из-за невзгод. Просто принимают вещи как есть. Мне это нравится. Со временем я стал думать, что это единственное место, где я чувствую себя в своей тарелке и где безопасно. – Он взглянул на Вилли: – Может, и вам здесь безопаснее всего.
– Но я не вы, – сказала Вилли, – я не могу остаться здесь на всю жизнь.
– Я посажу ее на следующий же самолет до Бангкока, – сказал Гай.
– Бангкок? – Лэситер фыркнул. – Там проще всего с жизнью расстаться. А дома тоже не лучше – поглядите, что стало с Валдесом.
– Но почему? – спросила Вилли обескураженно. – Зачем им убивать Валдеса или меня? Ведь я ничего не знаю.
– Вы дочь Билла Мэйтленда, а это прямая связь.
– Связь с кем? С покойником?
Песня кончилась, послышалось шуршание иголки. Лэситер поставил бутылку на стол.
– Не знаю. Не знаю, почему вы так мешаете им. Знаю лишь, что что-то не так там было, на том самолете. И компания до сих пор пытается замести все следы. – Он уставился на батарею пустых бутылок, сияющих в свете фонарей. – И если понадобится выпустить пулю, чтобы кто-то замолчал, – они ее выпустят.
– Думаешь, в его словах есть правда? – шепотом спросила Вилли.
Сидя на задних сиденьях машины, они смотрели на мелькающие за окном рисовые поля, посеребренные лунным светом. Целый час они проехали в тишине, убаюканные дорогой.
Но Вилли не сдержалась и вслух задала вопрос, который не оставлял ее:
– Буду ли я в безопасности там, на родине?
Гай устремил взгляд в ночь.
– Если бы я только знал. Если бы мог тебе сказать, что делать, куда идти…
Она вспомнила про дом матери в Сан-Франциско. Подумала о том, каким уютным и надежным всегда казался ей этот дом голубого цвета в викторианском стиле на Третьей авеню. Никто не посмеет там ее тронуть.
Потом она подумала про Валдеса, застреленного в ночлежном доме в Хьюстоне, куда его поселили. Ему даже в лагере для пленных было безопаснее.
Водитель сунул кассету в магнитолу, и зазвучала вьетнамская песня про любовь, в исполнении грустного женского голоса. Вдали, словно океан из заливных полей, колыхался серебристыми волнами рис. Все казалось нереальным: и музыка в машине, и освещенные луной поля, и опасность. Настоящим был лишь Гай – ведь к нему можно было притронуться, взять за руку.
Она положила голову ему на плечо и, совершенно убаюканная теплом и темнотой, стала засыпать. Он обнял ее и прижал к себе. Она ощутила головой его дыхание и легкое прикосновение губами к ее лбу. "Поцеловал", – подумала она сквозь сон. До чего это было приятно…
Шум колес незаметно превратился в шепот океана, в успокаивающий шелест волн. Он уже целовал ее всю, и они были не на заднем сиденье, они были на корабле, плыли по темной морской глади, качаясь на волнах. Ветер завывал в парусах, или это он пел грустную вьетнамскую песню… Она лежала на спине и уже почему-то совершенно без одежды. Он был сверху и, словно победитель, прижимал ее руки к поверхности палубы, а губы его бороздили ее шею, ее грудь…
Как она хотела, чтобы он любил ее, хотела так сильно, что ее тело изогнулось, чтобы прильнуть к нему, чтобы утолить этот затянувшийся голод внутри. Но губы раскрылись, и она услышала:
– Просыпайся, Вилли, просыпайся…
Она открыла глаза и увидела, что по-прежнему сидит в машине, голова ее лежит на коленях Гая. В окне забрезжили огни города.
– Мы в Сайгоне, – прошептал он, гладя ее по лицу.
Прикосновение его руки в эту жаркую ночь – новое и в то же время такое знакомое ощущение – волной прошло по ее телу.
– Смотри, как ты устала…
Все еще содрогаясь от увиденного во сне, она подняла голову и выпрямилась. На улицах не было ни души.
– Который час?
– За полночь. Мы что-то даже и не поужинали. Ты голодная?
– Да не то чтобы.
– И я нет. Что ж, пусть это будет… – Он запнулся, а она почувствовала, как он сжал ее руку. – Это еще что такое? – спросил он, глядя вперед.
Вилли посмотрела в сторону отеля, который показался впереди. Им открылось невероятное зрелище: в свете уличных фонарей толпа полицейских с АК-47 наперевес перекрыла вход в гостиницу.
Водитель что-то пробормотал по-вьетнамски, Вилли увидела в зеркале его покрывшееся потом лицо. Как только они остановились, машину окружили, и один из полисменов распахнул дверцу.
– Сиди, – скомандовал Гай, – я сейчас разберусь.
Но как только он вылез из машины, рука в форме протянулась к ней и вытащила ее наружу. Вялая от сна и напуганная происходящим, Вилли, уходя от криков и толчков, прижалась к плечу Гая.
– Барнард! – Это был Додж Гамильтон, спотыкаясь, он шел по ступенькам вниз. – Что, черт побери, здесь происходит?
– Это не ко мне вопрос, мы только что приехали в город.
– Кошмар! А где этот Айнх? – спросил Гамильтон, оглядываясь вокруг. – Он же был здесь минуту назад…
– Я здесь, – ответил дрожащий голос. Наверху, со скошенными в сторону очками, стоял и часто моргал Айнх. Один из полицейских стремительно провел его через толпу и, указывая на лимузин, сказал Гаю:
– Попрошу вас и мисс Мэйтленд проследовать со мной.
– На каком основании вы нас арестовываете? – возмутился Гай.
– Вы не арестованы.
Гай вырвал руку.
– Ну вы даете.
– Это всего лишь меры предосторожности, – объяснил Айнх и стал жестами подгонять их, – прошу вас поскорее в машину.
В голосе его звучала тревога, и Вилли поняла, что случилось что-то серьезное.
– Что такое? – спросила она Айнха. – Что случилось?
Айнх нервно поправил очки.
– Около двух часов назад нам позвонили из Кантхо.
– Мы только что оттуда.
– Мне так и сказали. И еще сказали, что они нашли тело… в реке.
Вилли не сводила с него глаз, боясь спросить то, что она уже знала. Она чуть не повалилась на Гая, но тот удержал ее за руку.
– Сэм Лэситер? – спросил Гай бесстрастно. Айнх кивнул: