– Ничего. Да, действительно это так. Завтра нам опять на войну.
– Господи, как скоро. Мне будет не хватать вас обоих. Знаешь, я была так счастлива здесь и…
– Сильвия, я хочу, чтоб ты вышла за меня замуж.
– Что?
– Я намерен на тебе жениться.
– Роберт, не будь смешным. Здесь? Сейчас? В разгар всех этих дел?
– Нет. Я хочу, чтобы ты была моей невестой.
– Ни в коем случае. По крайней мере пока я не обдумаю это как следует.
– Завтра мы отправляемся на задание. Оно довольно опасное, так нам сказали. Совершенно исключительное дело.
– Для кого вы его выполняете?
– Для наших старых друзей поумовцев. Больше я тебе ничего не могу сказать. Но я вправду хочу, чтоб ты стала моей женой. Мы могли бы пожениться, когда я вернусь. И ты будешь моей навсегда. Хорошо?
Она в удивлении покачала головой.
– Я люблю тебя, Сильвия. Понимаешь? Дай мне договорить. Я знаю, что я не такой обаятельный, как Джулиан, но я люблю тебя так, как он никогда не научится любить. Он умеет быть привлекательным, умеет привораживать людей, это его особый дар. У меня нет такого. Но если говорить о серьезных отношениях, то тебе будет со мной гораздо лучше. Сильвия, разве ты не понимаешь?
– Роберт, прошу тебя.
– Ты что, влюбилась в него?
– Да, влюбилась. Не так, как я люблю тебя, совсем по-другому. Его я очень уважаю. Для него все это так важно, эта война, эта революция. Он так неистово верит в это. Тем-то он и покоряет людей.
– Ты просто не знаешь его, Сильвия. Как только ты ему наскучишь, он в ту же минуту бросит тебя. Ему нет никакого дела до других.
– Роберт, я…
– Пожалуйста. Я должен знать. Скажи мне все сейчас. Если ты захочешь, я навсегда расстанусь с тобой. Только скажи. Но бросить это на полдороге я не могу.
Она пристально смотрела на него.
– Флорри, я не выйду за тебя. Из-за Джулиана. Но я приду к тебе сегодня. Джулиан думает, что он погибнет на этом задании. Так он мне сказал. Думаю, что я люблю его, но моя любовь ему совершенно безразлична. Я приду к тебе сегодня ночью, если ты пообещаешь мне беречь его и защищать в том деле, которое вы начинаете завтра. Я знаю, что тебе нужно не это, но это единственное, что я могу тебе дать.
Их любовь этой ночью была не просто пылкой, она была жестокой. Флорри от долгого томления по этой девушке, от отчаяния, боли и обиды казалось, что это не любовь, а битва. Ныли мускулы, пот заливал тела, любовная буря становилась тяжелой работой. Он хотел узнать, какова она там на вкус, и он сделал это. Сильвия пришла в неистовство, она стонала раненым зверем. Он захотел, чтобы она узнала, каков на вкус он. Она сопротивлялась, но он выиграл этот бой тоже. Заставил ее сделать это.
Потом, уставшие, они лежали рядом и курили в темноте. Не касаясь друг друга.
– Я люблю тебя, – сказал Флорри.
Подождал ответа. Тишина.
– Я потерял тебя?
– Не знаю. Сама ничего не знаю. Мне нужно разобраться во всем этом. Я дождусь твоего возвращения в Барселону. Буду думать, как мне поступить дальше.
– Может быть, меня убьют и тебе не придется ни над чем ломать голову.
– Не говори ерунды.
– Я поднимусь к себе, хорошо? Надо поразмыслить над завтрашним делом.
– Хорошо.
– Я расскажу Джулиану о нас. Думаю, он должен знать.
– Хорошо. Хочешь, чтоб я к тебе пришла?
– Нет, не надо. До свиданья, Сильвия. Увидимся утром.
Флорри чуть замедлил шаг у двери Джулиана. И тут неожиданно для самого себя услышал чьи-то голоса.
Подождал минуту. Нет, молчание.
Постучал.
– Боже праведный, какой дурак барабанит в мою дверь среди ночи? Уходи, гадкий гном Вилли Винкли, хорошие детки уже спят.
– Джулиан, это я, Роберт.
– Вонючка, у нас с тобой еще будет время перекинуться парой слов.
– Джулиан, это очень важно.
– Гос-с-споди.
В комнате послышались шаги. Спустя некоторое время дверь отворилась и Джулиан выглянул в коридор. Его лицо казалось очень уставшим. Дуновение средиземноморского бриза всколыхнуло оконные занавеси, распушило светлые волосы Джулиана.
– С удовольствием впустил бы тебя, старина, но боюсь, что о нас станут злословить. Что такое важное ты хотел мне сообщить?
– Джулиан, слушай, я обязан сказать тебе об этом. Прежде, чем мы завтра уедем.
– Вонючка, по твоему перепуганному виду можно подумать, что моя матушка и вправду вписала тебя в свое завещание.
– Я серьезно, Джулиан.
– Понятно. Ты поранил палец и решил, что завтра никуда не поедешь. Странно, я вывихнул лодыжку и тоже решил никуда не ехать. Все естественно, старина.
– Джулиан, не мели чепухи. Я только что от Сильвии. Мы были близки. Понимаешь, что я хочу сказать? Но мне кажется, что на самом деле она любит тебя. Мы даже поссорились. Я хотел, чтоб тебе это стало известно.
– Хорошо, Роберт. Я все понял. Но меня это интересует много меньше, чем ты, может быть, думаешь. А теперь иди спать, дурачина.
Флорри немного постоял и поплелся к себе наверх. Он думал о том, как всегда везет Джулиану и как всегда не везет ему. Джулиана любит Сильвия, но она ему решительно не нужна; он, Роберт, потерял ее, и с ней потерял все. Он ненавидел Джулиана больше всего за это вот высокомерное ко всему безразличие. И в эту минуту странная посторонняя мысль закралась к нему в голову. Какое-то воспоминание закопошилось в его мозгу, не давая выбросить из головы сцену у дверей. Что же необычное он тогда заметил?
Это "что-то" связано с порывом ветерка, который раздул занавеси на окне комнаты.
Запах. Он почувствовал запах. Как бы сильно этот запах ни был разбавлен, как бы сильно ни перемешался с другими, как бы отчаянно ни хотел узнавать его Флорри, он существовал, этот запах. В комнате Джулиана пахло перечной мятой.
Флорри застыл, словно пригвожденный к полу. Обвел взглядом коридор.
"Джулиан, какой же ты подлый мерзавец", – подумал он.
И тогда понял, что от него требуется.
Он должен подслушать.
Быстрыми шагами Флорри подошел к двери в номер, расположенный рядом с номером Джулиана. Отель был почти пуст, значит, скорее всего, пуста и эта комната. Он подергал дверь – заперто. Достал свой ключ, вставил его в скважину, попытался повернуть. Не сработало. Тогда он вынул из кармана перочинный нож, сунул в щель между дверью и косяком и мягко надавил. Дверь с легким щелчком открылась. Он сделал шаг внутрь, приготовив извинения на случай, если там кто-нибудь окажется, но по незастланным постелям понял, что в номере никто не живет. Осторожно прикрыл за собой дверь и вышел на балкон. Залитый ледяным блеском лунного света, перед ним сиял прозрачный, похожий на сновидение сад. За ним, неузнаваемой в этом сказочном свете, изменчивой, переливающейся равниной, расстилалось море. Дул мягкий, но ровный бриз.
До балкона Джулиана было футов шесть, но Флорри даже не пришло в голову усомниться в принятом решении. Стараясь только не смотреть вниз, он сбросил с ног туфли, забрался на перила, секунду помедлил, примериваясь и собираясь с духом, и прыгнул. В следующее мгновение он уже сжимал рукой перила соседнего балкона, утвердившись носком подошвы на выступе пола. Дверь была чуть приоткрыта.
– И тебе никогда не хотелось отступить?
Знакомый голос. Ни следа германизмов, ни тени больного возбуждения, но голос тот же самый. И вместе с тем другой. Спокойный какой-то; едва заметный акцент; сочувствующий, но уверенный тон, в котором звенят нотки незнакомой убежденности.
– Конечно хотелось. – Зато в голосе Джулиана сплошное смятение. – Я ненавидел себя. С отвращением смотрел на себя в зеркало. А как ты думаешь, я что, какой-нибудь идиотский святой?
– Ну что ты, какой там святой. Еще один слабый человек на земле. Такой же слабый, как и я.
– Я не такой, как ты. У тебя есть твоя проклятая вера. Я же – всего лишь мерзкая плоть.
– Ты должен быть сильным.
– Господи.
Джулиана будто рвали на части страдание и безверие. Флорри никогда прежде не слышал, чтоб он так не владел собой. Голос просто звенел волнением.
– Тебе не удалось справиться с собой, – говорил Левицкий.
– Да, не удалось. Я пытался. Но ты полностью подчинил меня себе. – Теперь в голосе Джулиана звенел гнев.
– Ничего. В конце концов ты примешь свое другое "я", оно-то и будет настоящим. И увидишь, что твоя миссия – это самая важная часть тебя. И как все эти обманы, хитрости, лукавства, как все это делало тебя сильнее и сильнее. Острее стала восприимчивость, все твои чувства обострились, стали более тонкими и гибкими. Все это сделает тебя совершенно особым человеком. Именно это и можно назвать силой.
Флорри не хотел больше слушать.
"Значит, так оно и есть. Совершенно точно и неопровержимо. Черт бы его побрал! Черт бы побрал их обоих!"
Он тихо отступил к краю балкона, перемахнул обратно и быстро обулся. Глянул на часы – уже почти час. Автомобиль придет утром в девять, к ночи они будут на месте.
Самое время почитать "Тристрама Шенди".
Утром Флорри спустился в холл. Джулиан и Сильвия уже стояли там, о чем-то разговаривая.
– А, привет, Вонючка. Самое время сказать девушке "до свиданья".
Она не сводила с него глаз, лучившихся любовью и покорностью. Едва взглянула на Флорри.
– Слушай, автомобиль уже здесь, в нем сидит этот чертов Стейнбах со своим приятелем Портелой. Так что я, наверное, оставлю вас наедине. – Он небрежным поцелуем коснулся щеки Сильвии и помахал им рукой. – Пока, Сильвия. Мы тут отлично провели время.
Он отвернулся и зашагал к машине.
– Сильвия, можешь сделать для меня одно одолжение?
– Да, Роберт.
– Понимаю, как это глупо, но я брал почитать "Шенди" у этого парня, Сэмпсона из "Таймс". Еще в Барселоне. Мне бы хотелось вернуть книгу. Как думаешь, ты сможешь отдать ее? Его легко найти в кафе "Де Лас-Рамблас".
– О чем ты говоришь, конечно отдам, Роберт.
– Спасибо. Давай увидимся с тобой после возвращения, в двадцатых числах, скажем? В кафе "Ориенте"? Во вторник, часов примерно в одиннадцать?
– Хорошо. Я буду там.
Ему отчаянно хотелось взять девушку на руки и расцеловать.
– Все было бы гораздо легче, если б я не любил тебя так сильно.
– Я очень хотела быть для тебя тем, кем ты хочешь, Роберт. Чтобы ты не думал, что чем-нибудь мне обязан. Будь осторожен, береги себя, пожалуйста. И береги Джулиана.
Флорри повернулся и пошел к машине. Не оглядываясь. "Уэбли" покоился в кобуре у него на боку. Флорри смазал и вычистил его. И зарядил.
23
¡Viva la anarquía!
Левицкий чувствовал себя предельно уставшим.
Сел за столик в кафе на площади, заказал чашку кофе, огляделся. На вид это место ничем не отличается от любой другой испанской деревни. Называется деревушка Кабрилло де Мар, расположена в десяти милях от Салу по дороге на Лериду. Через несколько минут служебный автомобиль Двадцать девятого дивизиона повезет Флорри и Джулиана мимо этой деревни на фронт.
До чего же ему надоело мотаться с места на место. Но есть еще одно дело, и оно ждет его.
Принесли кофе. Левицкий вылил молоко в чашку, энергично размешал, пока не образовалась густая пенка, и сделал глоток. Великолепно. К старости начинаешь больше ценить маленькие радости жизни.
"Тебе пора двигаться, – сказал он себе. – Пора отправляться в Барселону. Покончить с тем делом. Чего ты ждешь?
Я устал. И хочу еще раз увидеть его.
Надо идти, старик. Вставай".
Нет. Он обязан увидеть автомобиль и убедиться в том, что они уехали. Сейчас в нем говорил давнишний эмпирик, тот, который ничему не поверит, пока не убедится своими глазами.
Интересно, почему он не ощущает свой триумф? Разве он не способен его чувствовать? Он сделал это в конце концов. Да, сделал, но какой ценой!
Жертвоприношение, старик, ты ведь мастер приносить жертвы. Никто не посмеет сказать, что Сатана Собственной Персоной не знает двух вещей: истории и теории жертвоприношений. В наше время обе они значат одно и то же.
Он почувствовал на себе чей-то взгляд и поднял глаза. Сотрудник городской стражи шел прямо к нему. Это был совсем молодой паренек с довольно туповатым выражением на рябом лице. Комбинезон цвета хаки, пилотка с красной звездой на голове и автомат "лабора" через плечо.
– Салют, комрад, – поздоровался с ним Левицкий.
Юноша пристально смотрел на него, и Левицкий ясно чувствовал исходящую от него ненависть. Что он значит, этот суровый взгляд? С чего бы? Противен запах перечной мяты? Или то, что он иностранец?
– Ваши документы, комрад.
Левицкий предъявил паспорт.
– Вы иностранец?
– Да, я представитель интернационала.
И в ту же секунду он понял, что пропал.
– Вы англичанин? Русский?
– Нет, комрад. Я поляк.
– А я думаю, что вы русский.
– Нет. Нет же, комрад. Да здравствует революция! Я поляк.
Тот сдернул пистолет с плеча и перекинул его вперед.
– Руки вверх! Вы русский, и я беру вас под стражу. Пройдемте.
Дуло автомата казалось большим, как церковный колокол.
Левицкий поднялся и вышел из-за стола. Юноша повел его через площадь.
Вполне возможно, что он имеет некоторые причины для того, чтобы испытывать ненависть к русским. А может быть, тут что-то другое – решил пофасонить новеньким блестящим оружием перед городскими девчонками.
По пути Левицкий сделал еще одно наблюдение. Содержание лозунгов, буквы которых жирно блестели на оштукатуренной стене в лучах яркого солнца, имело некоторую особенность, которой он не замечал в Барселоне. Он, как сумел, перевел их.
ЗЕМЛЯ СВОБОДНА!
ДА ЗДРАВСТВУЕТ УКТ!
ФАИ НАВСЕГДА!
РЕВОЛЮЦИЯ СЕЙЧАС!
Они уже входили в помещение участка городской стражи. Вернее, в помещение, которое когда-то, возможно, и являлось участком городской стражи, а теперь было лишь безмерно запакощенной и замусоренной дырой, очевидно принадлежавшей Народному комитету порядка. Паренек ввел его в одну из камер маленького грязного домишки, окна которого выходили на площадь.
Им необходимо дождаться, как он объяснил, сержанта, который и займется Левицким. Старик приказал себе лечь и заснуть.
"Ты уже старый человек, комрад, тебе почти шестьдесят, – объяснял он себе. – Нужно выспаться. У тебя еще есть кое-какие дела. Сейчас нужно отдохнуть".
Как раз когда он так уговаривал себя, на площади показался какой-то автомобиль. Но не тот, которого он ожидал, и когда отворились дверцы, из него вышли два головореза испанца в накинутых на плечи шинелях, внимательно оглядели площадь и стукнули в окошко автомобиля. И тут из него появился комрад Болодин.
Левицкий отпрянул от окна. Настигли.
Когда эти бандиты направились к участку, он буквально упал на соломенный тюфяк, отвернулся к стенке и с головой накрылся одеялом. До его ушей донесся спор, который приехавшие завели со стражником. Он слышал, как они снова и снова повторяли слово "СВР". "Нет, – упрямо твердил свое мальчуган, – ФМЛИ", что означало, как знал Левицкий, Федерация молодых либертарианцев Иберии.
И упорно повторял, что он не станет их слушать, потому что они враги, явились в эту маленькую приморскую деревеньку отнять у людей их революцию.
– Sargento, – твердил он. – Sargento.
Двое громил вернулись к автомобилю, и Левицкий услышал, как они на искаженном и едва понятном английском стали объяснять ситуацию Володину.
– Señor босс, этот прыщ говорит, что ничего не станет делать до прихода сержанта.
– Черт. Вы показали ему фото?
– Señor босс, но у этого типа пистолет. Это не шутки.
– Идиоты. Я бы приказал ему вас расстрелять.
– Извините, комрад босс.
– Не надо мне ваших "извините, комрад босс". Я не для того полночи мчался сюда из Таррагоны за этим старым козлом, чтобы слушать ваши извинения. Пошли вон отсюда. Дожидайтесь теперь этого сержанта.
Левицкий был потрясен. Исходя только из того, что он тогда, в Ла-Гранхе, расспрашивал о двух раненых англичанах, Болодин разгадал его замысел, навел справки в госпитале и теперь мчится в Каб де Салоу, пытаясь отыскать его следы, расспрашивая о нем и показывая фотографию из "Дойче шасцайтунг". Стоит ему только показать ее этому мальчишке…
Они прошли к кафе и заняли столик у тротуара. Левицкий видел, как Болодин поставил ноги на поребрик, достал из кармана яркую пачку сигарет, выудил оттуда одну и быстро закурил. Он и не подумал предложить закурить своим спутникам, которые сидели по обе стороны от него с нервной настороженностью телохранителей.
Левицкий бросил взгляд на часы. Почти половина десятого. Мальчик сказал, что сержант должен прийти в десять. Он огляделся, пытаясь найти способ выбраться отсюда. Ничего. В передней комнате сидел мальчик с пистолетом на коленях, уставившись взглядом прямо перед собой.
Еще одна запертая дверь. Как будто первого раза ему было недостаточно, так он решил играть дальше.
– Мальчик. Эй, мальчик. Подойди сюда.
Тот подхватил оружие и приблизился. Его блестящие выпуклые глаза смотрели с настороженностью существа, боящегося совершить ошибку. В слишком большой, не по размеру, форме. Еще счастье, что он здесь, а не где-нибудь в окопах или, схваченный фашистами, не стоит у стены в ожидании расстрела.
– Дуррути? – неожиданно спросил Левицкий, называя имя известного анархистского героя, в конце прошлого года убитого в бою под Мадридом, когда он вел в сражение отряд своих единомышленников.
Мальчик с подозрением посмотрел на него.
– Sí, Дуррути.
– ¡Viva Дуррути! – с неподдельным энтузиазмом вскричал Левицкий и выбросил вперед оба кулака в анархистском приветствии.
Он и в самом деле знавал Дуррути в Москве в 1935-м, когда тот жил в "Люксе". Человек этот был совершенно безнадежным мечтателем и фантазером, из тех неукротимых бродяг, которые могут оказаться героями на войне, но ни на что не годны в другое время. Эти анархисты все такие: вечно вынашивают бредовые планы отмены государства.
– Ты анархист, да? – спросил он.
– Sí, я анархист. Да здравствует анархия! Смерть государству! – воскликнул парнишка.
Левицкий учуял проблеск надежды.
– Я тоже анархист, – заявил он, тщательно подбирая испанские слова.
– Нет, – возразил тот. – Русский не может быть анархистом. Русские все бандиты. И их Сталин главный бандит.
– Но я поляк. Польский анархист.
Юноша сумрачно смотрел на него.
– Revolución sí, la guerra no, – добавил Левицкий, надеясь воспользоваться лозунгом Дуррути.
– Sí, – кивнул мальчик.
– Комрад, por favor, посмотри на это, – и старик хитро улыбнулся.