Простой паренек из рабочего квартала Фейтфул-плейс Фрэнк Мэки и его возлюбленная Рози Дейли решают вместе бежать из дома. Но Рози не приходит к месту встречи в назначенный час…
Проходят годы, Фрэнк делает отличную карьеру в полиции, но все эти годы его продолжает мучить вопрос: почему тогда, в юности, любимая девушка его предала?
Страшная правда открывается неожиданно. И с этого дня судьба обрушивает на Фрэнка удары один за другим. Чудовищные события закручиваются в немыслимый узел, затягивая в него родных, друзей и даже обожаемую дочь Фрэнка. И в какой-то момент он становится перед выбором: что для него важнее - долг полицейского или долг мужчины?
Тана Френч
Ночь длиною в жизнь
Алексу
От автора
Улица Фейтфул-плейс исчезла задолго до событий, описываемых в этой книге, и когда-то располагалась не в Либертис, а на северном берегу реки Лиффи, в сплетении переулков, образовывавших район красных фонарей Монто. Каждый уголок Либертис пронизан многовековой историей, и мне вовсе не хотелось умалить ее значение, заменив реальное прошлое выдуманными сюжетами и персонажами. Вместо этого я несколько переиначила географию Дублина: возродила Фейтфул-плейс, перенесла ее через реку и выбрала временем действия те десятилетия, когда улицы уже не существовало.
Как обычно, все неточности, вольные и невольные, на моей совести.
Пролог
В жизни каждого есть главные мгновения. Обычно к ним не приглядываются - разве что позже, после того как они промелькнут: миг, когда решаешь заговорить с девчонкой, притормозить на слепом повороте, не полениться и достать презерватив… Я везучий, наверное: мне довелось увидеть и распознать такое мгновение зимней ночью на улице Фейтфул-плейс, когда я ощутил бурный, затягивающий водоворот жизни.
В девятнадцать лет с готовностью бросаешь вызов миру и не заморачиваешься на мелочах. В ту ночь, как только братья захрапели, я выскользнул из нашей спальни - с рюкзаком за спиной и "Док Мартенсами" в руке. Половицы поскрипывали, в спальне девочек одна из сестер бормотала во сне, но я, великий, сильный и неудержимый, прокрался через жилую комнату в опасной близости к спавшим на диване родителям, а они даже не шевельнулись. Угли в камине едва тлели. Рюкзак вмещал все необходимое: джинсы, футболки, подержанный транзистор, сотню фунтов и свидетельство о рождении - в те времена для переезда в Англию большего не требовалось. Билеты на паром хранились у Рози.
Я ждал ее в конце улицы, в тени, отодвинувшись от туманно-желтого круга света под фонарем. В холодном как лед воздухе витал запах горелого хмеля с гиннессовской пивоварни. Надев ботинки на три пары носков, я запихнул руки глубоко в карманы немецкой армейской парки и в последний раз вслушивался в живые звуки моей улицы, плывущие в долгом потоке ночи. Где-то женщина со смехом произнесла "А кто тебе разрешил…" и захлопнула окно. В стене шуршала крыса, кашлянул мужчина, мотоцикл прожужжал за углом; Псих Джонни Мэлоун глухо ворчал, убаюкивая себя в подвале номера четырнадцатого. Где-то развлекалась парочка - приглушенные стоны, возня, ритмичное, размеренное уханье; я вспомнил, как пахнет шея Рози, и улыбнулся небу. Часы на городской башне пробили полночь, отозвались колокола церквей Христа, Святого Патрика, Святого Михаила - громкие округлые звуки падали с небес, словно в праздник, отмечая наш тайный Новый год.
Когда пробило час ночи, я испугался. Послышались тихий шорох и топот по задним дворам, и я с надеждой выпрямился, но Рози не появилась над стеной; видимо, какой-то припозднившийся гуляка виновато возвращался домой через окно. В номере семь очередной младенец Салли Хирн плакал тоненько и обиженно, пока она не проснулась и не начала баюкать его, напевая песенку из старого фильма: "Я знаю, куда еду, я знаю, с кем я буду…"
К двум часам я с ужасом сообразил, что перепутал место встречи. Меня словно подбросило через заднюю стену двора номера шестнадцатого - здание приговорили к сносу задолго до моего рождения, но местная детвора наплевала на ужасные запреты и оккупировала дом, заполнив его пивными банками, окурками и утраченными иллюзиями невинности. Я несся по полусгнившей лестнице через четыре ступеньки, не беспокоясь, что кто-то услышит, в полной уверенности, что сейчас увижу Рози - растрепанная грива медно-рыжих кудрей, руки рассерженно уперты в бока. "И где тебя черти носят?"
Растресканные половицы, облупившаяся штукатурка, мусор, холодные сквозняки - и никого. В жилой комнате наверху я нашел записку на листке, вырванном из школьной тетради, - в бледном свете, льющемся через окно, казалось, что бумажка пролежала на голом полу сотню лет. Тут я и почувствовал, как резко и непреодолимо река моей жизни изменила ход.
Я не взял записку, хотя запомнил ее наизусть - и всю жизнь пытался поверить написанному. Я вышел из дома номер шестнадцать, оставив тетрадный листок на полу, и вернулся в конец улицы, в глубокую тень. Пар моего дыхания врывался в круг света под фонарем. Часы пробили три, потом четыре, потом пять. Ночь сменилась жиденькими серыми сумерками, за углом тележка молочника прогрохотала по булыжникам в сторону фермы, а я все ждал Рози Дейли на Фейтфул-плейс.
1
По мнению моего папаши, настоящий мужчина должен знать, за что он готов умереть. "Если не знаешь, тогда чего ты стоишь? - сказал однажды па. - Ничего. Ты вообще не мужчина". Нормальный разговор между тринадцатилетним подростком и отцом, который на три четверти опустошил бутылку джина "Гордонз"… Насколько помню, папаша готов был умереть, во-первых, за Ирландию, во-вторых, за свою матушку, десять лет как покойную, и, в-третьих, лишь бы добраться до сволочной Мэгги Тэтчер.
После этой задушевной беседы я всегда мог без заминки ответить, за что готов умереть. Сперва было просто: моя семья, моя девушка, мой дом. Впоследствии все несколько усложнилось, но сейчас встало на свои места, и мне, пожалуй, есть чем гордиться. Я готов умереть (в произвольном порядке) за свой город, за свою работу и за своего ребенка.
Ребенок пока что паинька, город - Дублин, а работа - отдел специальных операций. На первый взгляд ясно, за что у меня больше всего шансов умереть, однако уже много лет самое жуткое в моей работе - чертова уйма писанины. Наша страна невелика, а значит, и рабочий век агента под прикрытием недолог: две операции, от силы - четыре, и риск напороться на знакомого стремительно возрастает. Я сошел со сцены и руковожу из-за кулис.
В общем-то не важно, участвуешь ты в операциях или нет. Риск нашей работы - совсем иного рода: постоянно создавая иллюзии, начинаешь думать, что управляешь всем. Очень легко поверить, что ты - гипнотизер, творец миражей, крутой перец, знающий, что реально и в чем секрет фокуса, хотя на поверку ты обычный зевака с отвисшей челюстью. Как бы ты ни старался, действительность побеждает - она хитрее, быстрее и беспощаднее. Единственное, что тебе по силам, - крепиться, знать свои слабости и в любой момент ожидать удара исподтишка.
Второй раз жизнь приготовила мне удар исподтишка вечером в пятницу в начале декабря. Я славно потрудился, подправляя очередной мираж: один из моих парней - ох, не найти ему в рождественском чулке подарков от дяди Фрэнка! - крупно влип и по ряду запутанных причин должен был предъявить нескольким мелким наркодилерам пожилую даму в качестве своей бабушки. Теперь я ехал в Долки, к бывшей жене - забрать дочку на выходные. Шикарный дом в фешенебельном пригороде Дублина, подаренный отцом Оливии нам на свадьбу, когда-то носил название вместо номера, однако я это быстро исправил. Впрочем, мне уже тогда следовало сообразить, что наш с Оливией брак долго не протянет. Узнай о свадьбе мои родители, ма разорилась бы на свадебный подарок - мягкую мебель в цветочек - и запретила бы снимать защитную пленку.
Оливия заняла оборону точно в середине дверного проема - на случай если мне вдруг захочется войти.
- Холли почти готова, - сказала она.
Положа руку на сердце с гордостью и сожалением заявляю: Оливия - настоящая красотка, высокая, с изящным узким лицом, копной пепельных волос и совершенными формами, которые не сразу замечаешь, зато потом ничего кроме них не видишь. Сегодня Оливия надела дорогое черное платье, тонкие чулки и бабушкино бриллиантовое колье, приберегаемое для особых случаев, - сам папа римский, сняв камилавку, утер бы пот со лба. По части деликатности мне до папы далеко, я только присвистнул.
- Важное свидание?
- Мы идем ужинать.
- "Мы" - значит, опять с Мотти?
Оливия слишком умна, с пол-оборота ее не заведешь.
- Его зовут Дермот, и - да, снова с ним.
- Гм, четвертое свидание… - заметил я с восхищенным видом. - Значит, сегодня та самая ночь…
Оливия повернулась к лестнице.
- Холли! Папа приехал!
Я улучил момент и проскользнул в холл. "Шанель номер пять" - как и всегда, с момента нашей встречи.
- Папа! Иду-иду-иду! - раздался голос сверху. - Я только… - И дальше ничего не разобрать - Холли объясняла что-то важное, нимало не заботясь о том, слушают ли ее.
- Не торопись, крошка! - крикнул я и направился в кухню.
Оливия вошла следом и заявила:
- Дермот появится с минуты на минуту.
Я так и не понял - угрожала она или оправдывалась.
- Мне не нравится физиономия этого парня. У него нет подбородка. Никогда не доверял людям без подбородка. - Я распахнул холодильник и заглянул внутрь.
- Ну, к счастью, твои вкусы в отношении мужчин никого не волнуют.
- Волнуют - если ты настроена всерьез, и он будет околачиваться вокруг Холли. Как, говоришь, его фамилия?
Однажды жена - мы как раз начали подумывать о разводе - грохнула дверцей холодильника мне по голове. Сейчас Оливию так и подмывало повторить. Я стоял, нагнувшись, чтобы было удобнее, но она сдержалась.
- А зачем тебе?
- Пробью через компьютер. - Я вытащил пакет апельсинового сока и взболтал. - Что это за дрянь? С каких пор ты перестала покупать приличные продукты?
Оливия поджала губы, покрытые легкой прозрачной помадой.
- Не смей пробивать Дермота через компьютер, Фрэнк.
- У меня нет выбора, - приветливо сообщил я. - Надо же убедиться, что он не педофил!
- Боже мой, Фрэнк! Он не…
- Может, и нет, - согласился я. - Кто знает? Наверняка разве скажешь, а, Лив? Лучше перепроверить, чем потом горевать.
Я открыл пакет и отпил большой глоток.
- Холли! - Оливия повысила голос. - Поторопись!
- Я не могу найти лошадку! - Над головой раздался топот.
- Они выбирают одиноких мамочек с милыми детишками, - объяснил я Оливии. - Как ни странно, среди них масса типов без подбородка. Никогда не замечала?
- Нет, Фрэнк, не замечала. Ты не имеешь права пользоваться служебным положением и запугивать…
- Вот в следующий раз покажут педофилов по телевизору, обрати внимание: белый фургон - и никакого подбородка, честное слово. На чем ездит Мотти?
- Холли!
Я еще глотнул сока, вытер горлышко рукавом и убрал пакет в холодильник.
- На вкус - кошачья моча. Давай я увеличу алименты, купи приличный сок, а?
- Твои алименты даже если утроить, все равно на пакет в неделю не хватит, - ласково и холодно ответила Оливия, взглянув на часы.
Если тянуть кошку за хвост слишком долго, она покажет коготки.
Холли разрядила обстановку, выскочив из комнаты с криком: "Папа-папа-папа!" Я оказался у подножия лестницы как раз вовремя: Холли скатилась по ступенькам вертящейся петардой - золотая паутина волос, розовые искры, - повисла у меня на шее, обвив талию ногами, и хлопнула по спине школьным портфелем и плюшевой лошадкой по имени Клара, видавшей лучшие времена.
- Привет, игрунка, - сказал я, целуя дочь в макушку. Холли была легкой, как фея. - Как прошла неделя?
- Куча дел, и я не игрунка, - строго сказала Холли, нос к носу. - Что такое игрунка?
Холли девять, у нее тонкая кость и нежная кожа - точная копия родственников по маминой линии; мы, Мэки, - крепкие, толстокожие и густоволосые, скроенные для тяжелой работы в дублинском климате; только глаза у нас особые. Когда я впервые увидел Холли, она взглянула на меня моими же глазами - огромными распахнутыми голубыми озерами, сразившими меня как удар электрошока, и мое сердце до сих пор каждый раз екает. Пускай Оливия сменит мою фамилию, как старую почтовую бирку, пусть набьет холодильник противным соком, пусть приглашает педофила Мотти на мою половину кровати, но ей никогда не справиться с этими глазами.
- Это волшебная фея-обезьянка, которая живет в заколдованном лесу, - ответил я Холли.
Во взгляде дочери одновременно читалось и "ух ты", и "да ладно".
- Так чем ты занята, игрунка?
Она соскользнула с меня и со стуком приземлилась на пол.
- Мы с Хлоей и Сарой хотим сделать группу. Я нарисовала тебе картинку в школе, потому что мы придумали танец, и можно мне белые сапожки? А Сара написала песню, а… - Мы с Оливией чуть не улыбнулись друг другу через голову Холли, но Оливия спохватилась и снова взглянула на часы.
Перед домом мы столкнулись с моим другом Мотти - заурядным, безупречно законопослушным парнем; это я знаю точно, поскольку пробил его номерной знак в их самое первое свидание. Дермот даже ни разу не припарковал свою "ауди" в неположенном месте и не виноват, что выглядит так, будто вот-вот рыгнет.
- Добрый вечер, - сказал он мне, дернув головой, как на электрическом стуле. - Привет, Холли.
- Как ты его зовешь? - спросил я Холли, пристегивая ее к детскому сиденью.
На пороге Оливия - вылитая Грейс Келли - целовала Мотти в щечку.
Холли пригладила гриву Клары и пожала плечами.
- Мама хочет, чтобы я говорила "дядя Дермот".
- А ты?
- He-а. Вслух никак не зову. Про себя называю Осьминог. - Холли зыркнула в зеркало заднего вида, проверяя, не влетит ли ей за прозвище, и заранее упрямо выставила подбородок.
- Замечательно! Узнаю родную кровь! - Я рассмеялся и резко развернул машину. Взвизгнули тормоза, и Оливия с Осьминогом подпрыгнули от неожиданности.
С тех пор как Оливия взялась за ум и вышвырнула меня, я живу на набережной, в большом многоквартирном доме, который в девяностые годы построили, видимо, по проекту, родившемуся в воспаленном воображении Дэвида Линча. Пушистые ковры совершенно заглушают шаги в коридоре, однако даже глухой ночью со всех сторон раздается гудение пяти сотен мозгов: жильцы мечтают, надеются, строят планы, нервничают, размышляют. Я вырос в муниципальной многоквартирной хибаре и вроде бы должен привыкнуть к жизни в улье, но тут другое: соседи мне не знакомы, мы с ними не видимся, я понятия не имею, когда они уходят, как приходят. Может быть, они вообще не уходят, а забаррикадировались в квартирах - и думают. Во сне я вполуха прислушиваюсь к гудению их мозгов: вдруг да придется вскакивать с постели и защищать свою территорию…
Мой уголок "Твин-Пикса" обставлен в стиле "шик разведенного"; вот уже четыре года квартира выглядит так, будто перевозка мебели застряла в пути. Исключение - комната Холли, где собраны все светлые пушистые предметы, известные человечеству. Мы с дочуркой поехали выбирать мебель как раз в тот день, когда я выцарапал у Оливии разрешение на то, чтобы Холли проводила со мной одни выходные в месяц, хотя морально подготовился к тому, что дочку никогда больше не увижу. На радостях я решил скупить для Холли все три этажа торгового центра.
Мы с дочкой шли по тихому коридору.
- Что завтра делаем? - спросила она, волоча Клару за ногу. Грива лошадки подметала пушистый ковер. Прошлый раз Холли завопила бы "Караул!" от одной мысли, что игрушка коснется пола. Мигнул - проморгал эпоху.
- Помнишь, я тебе воздушного змея купил? Вот сделаешь уроки - пойдем запустим его в парке, если дождя не будет.
- А Сара с нами пойдет?
- После обеда позвоним ее маме.
Родители подружек Холли от меня без ума. Верх родительской ответственности - отправить ребенка в парк под присмотром детектива.
- А на обед купим пиццу?
- Конечно, - ответил я. Оливия проповедует здоровый образ жизни - никаких добавок, только экологически чистые продукты и клетчатка; если не уравновешивать, дочка вырастет вдвое здоровее своих подружек и станет изгоем.
Я отпер дверь и получил первый намек на то, что нам с Холли не видать сегодня пиццы.
Красный огонек на телефоне мигал как ненормальный: пять сообщений в голосовой почте. По работе мне звонят на мобильный, агенты и информаторы - на другой мобильный, приятели знают, что всегда застанут меня в пабе, а Оливия присылает текстовые сообщения. Остаются родственники, то есть моя младшая сестра Джеки - последние двадцать лет только с ней я и разговаривал. Пять сообщений - неужели кто-то из родителей при смерти?
- Так, - сказал я, протягивая Холли свой ноутбук. - Возьми в комнату и пообщайся с приятелями. Я подойду через несколько минут.
Холли, прекрасно зная, что ей запрещено самостоятельно выходить в Интернет до двадцати одного года, посмотрела на меня скептически.
- Папа, если хочешь покурить, - заявила она взрослым голосом, - выходи на балкон. Я знаю, что ты куришь.
- Да ну? С чего это ты взяла?
Я приобнял дочурку за плечи и подтолкнул ее в комнату. В любое другое время я бы всерьез удивился: при Холли я никогда не курил, да и Оливия меня бы не выдала. Мы вырастили дочку - и каждый раз оторопь берет: откуда в ее голове взялось то, чего мы не вкладывали?
Холли с гордым видом швырнула Клару и портфель на кровать.
- Вот знаю! - Ох, быть ребенку детективом. - Курить вредно. Сестра Мария Тереза говорит, от этого внутренности чернеют.
- Сестра Мария Тереза совершенно права. Умная женщина. - Я включил ноутбук и вышел в Интернет. - Держи, только не покупай бриллианты в интернет-магазине. Мне нужно позвонить.
- Подружке? - поинтересовалась Холли.
Маленькая, не по годам мудрая, в белом пуховичке, чуть прикрывающем острые коленки, Холли смотрела на меня, старательно пряча испуг в широко распахнутых глазах.
- Нет, - ответил я, - нет, солнышко. У меня нет подружки.
- Честно?
- Честно-пречестно. В ближайшее время никого заводить не собираюсь. Подожду, пока ты мне кого-нибудь подберешь.
- Я хочу, чтобы твоей подружкой была мама.
- Ага, знаю, - ответил я и погладил дочкины волосы, нежные, как цветочные лепестки.
Закрыв за собой дверь, я вернулся в гостиную - выяснять, кто же умер.
Сообщения и в самом деле были от Джеки, и она тараторила со скоростью курьерского поезда. Плохой знак; Джеки не спешит с хорошими известиями ("Ой, ну ты ни за что не угадаешь, что случилось. Ну давай, давай, угадай, попробуй"), а с плохими - давит педаль в пол. Сейчас я имел дело с "Формулой-1".