* * *
Он шел от остановки к остановке вдоль шоссе на Сандвик, потом свернул влево около желтого киоска. Из-за снега на некоторых участках трудно было продвигаться. Машины еле тащились, на дороге было много снегоуборочных комбайнов, которые отбрасывали с дороги снег и посыпали ее песком. Он увидел, как молодой почтальон зигзагами катит на своем перегруженном велосипеде, и вспомнил, как сам разносил почту. Хорошо, что эти времена прошли. Он слишком стар для такой работы.
Скоро он для всего будет слишком стар.
Он нашел тропинку, ведущую вниз с холма к общественному пляжу, который в этот день не имел ни малейшего сходства с пляжем, снег покрывал и берег озера, и мостки, лежал на льду так, что даже не видно было, где проходит кромка воды. Снег все еще валил, но уже не такой густой, падал мелкой перхотью, которую ветер швырял в глаза, отчего голова разболелась уже всерьез. Он поглубже нахлобучил шапку и двинулся по берегу в сторону Риддерсвика.
Хорошо бы поселиться в одном из домов, из которых такой потрясающий вид на озеро. Но жилье тут, конечно, стоит баснословных денег, не по карману. Особенно для одинокого мужчины. Время от времени он подумывал о том, чтобы подыскать квартиру в городе, но ему нравилось жить на природе, он человек не городской, и вот здесь как раз ему бы очень подошло.
Несколько лет назад на скалистом склоне проложили деревянную тропу с перилами, которая нависала над озером длинным балконом. По ней можно было прямиком дойти до Риддерсвика и мыса Темпель. Здесь как нигде ощущалась близость к природе, к просторам, а когда озеро замерзало, по нему скользили лыжники, от самого Энчепинга или из еще более дальних мест. Он задумался, достаточно ли сейчас толстый лед, но в снегу отпечатались лишь следы какого-то мелкого зверья. Заиндевевшие кусты походили на застывшие во льду кораллы. Он наклонился над краем навеса, рассматривая их, нужно было камеру прихватить, почему он раньше об этом не подумал? Зимой ведь тоже можно фотографировать.
Услышав звуки, он поднял голову и увидел женщину, которая шла со стороны моста в сопровождении большой черной собаки. Собака натягивала поводок, и женщина с трудом ее удерживала. Лохматая морда была вся в снегу, собака была до того смешная, что он не мог не улыбнуться.
Женщина остановилась и заправила выбившиеся волосы под шапочку. Лицо у нее было раскрасневшееся, без косметики, куртка ярко-желтого цвета.
– Хорошая собака, – сказал он, не осмеливаясь погладить пса.
– Да, – согласилась женщина. – Дочкина.
– Это вы ее выгуливаете или она вас?
– Вот и я себя о том же спрашиваю, – рассмеялась женщина.
Она потянула за поводок и произнесла какое-то имя, что-то вроде Фрейя.
– Ее зовут Фрейя? Как программу по радио?
– Нет, Фейя ее зовут. Она на самом деле не такая упрямая. Только со мной... Дочь и ее парень тренируют ее, хотят сделать спасателем.
– И кого же она спасать будет?
– Ну... – неуверенно протянула женщина, – тех, кто заблудится или застрянет под развалинами рухнувшего дома...
– Интересно.
– Правда, она еще молодая, ей всего три года.
– Это вроде шнауцер?
– Да, ризеншнауцер. У нее сейчас течка, поэтому она и не слушается. Но нам пора. Пойдем, Фейя!
Он остался на месте, смотрел, как они исчезают за выступом скалы.
Потом снова подумал, что хорошо бы завести собаку.
Если бы у него была собака... Тогда обе псины бросились бы обнюхивать друг другу под хвостом, как это у них принято, а потом он пошел бы дальше, как он сейчас и сделает. Там, на вершине, лежал хутор Риддерсвик, а внизу поля, по которым Белла бы носилась, бегала бы как сумасшедшая вниз-вверх по холму, валялась бы в снегу. Может, он бросал бы ей палку, а она бы приносила.
* * *
Он с трудом взобрался на холм, где стоял павильон необычайной конструкции, с колоннами, вылитый дворец из "Тысячи и одной ночи". Черные чугунные решетки закрывали входы, от порывов ветра со стороны озера они пели и звенели, точно целый оркестр. Звук был красивый, но немного глухой. Посреди потолка был огромный крюк. Отличное место для самоубийцы, он почти увидел свисающее с крюка тело, раскачивающееся на ветру.
* * *
Ханс-Петер обнаружил ее, когда спустился с холма. Она лежала за массивным дуплистым стволом, и он снова подумал, что, будь у него собака, она бы мигом наткнулась на тело. А сам он чуть не прошел мимо.
Женщина привалилась к стволу, полузасыпанная снегом, она отгребала снег, пока хватало сил, но силы давно иссякли, и она просто лежала, уронив руки на землю, голова ее свисала немного набок. Сначала он подумал, что она мертва. Он присел перед ней на корточки и осторожно дотронулся до ее подбородка. Кожа была холодной, но женщина дышала. Тогда он чуть отодвинул ее от ствола и приподнял ей ноги. Ему смутно помнилось, что так следует сделать, если человек потерял сознание.
Через несколько мгновений женщина застонала и открыла глаза. Лицо у нее было белее снега.
– Живая, слава богу! – Ханс-Петер упал рядом с ней на колени.
Женщина облизала сухие губы, несколько раз сглотнула.
– Похоже, вы потеряли сознание, я нашел вас сидящей у ствола дерева.
– Я бежала... – хрипло сказала она, и тогда он увидел, что на ногах у нее кроссовки и она одета в спортивный костюм.
– Что случилось? Вы, должно быть, упали.
Она попыталась встать, он ухватил ее под руки и помог подняться.
– Осторожнее, а то снова упадете.
Она застонала, ступив на левую ногу. Медленно распрямилась, вцепившись в его куртку.
– Нога... вспомнила, я подвернула ногу.
– Стоять можете?
– Нет, не знаю...
– Возможно, это вывих.
– У меня она давно повреждена. Иногда подгибается. Я должна была об этом помнить.
– В больницу надо.
– Нет. Главное, до дома добраться.
Она была его возраста, может, чуть постарше. Голос у нее был высокий, девичий. Он подумал, что вряд ли сумеет дотащить ее на себе.
– Можно я за вас просто подержусь? – попросила она.
– Где вы живете?
– Подальше вон в ту сторону. Дом видно с моста.
Она обхватила его за шею, и они медленно двинулись вперед, она приволакивала ногу. Идти было очень неудобно. Каждый раз, когда поврежденная нога задевала за что-то, женщина шумно вздыхала.
– Если перелом, нужно срочно наложить гипс, – сказал он.
– Это не перелом.
– Откуда вы можете узнать?
– Я знаю.
– Наверное, мне следует... представиться. Ханс-Петер Бергман. Я живу в районе Хэссельбю Странд, а сюда просто на прогулку выбрался.
– Не очень-то прогулка удалась.
– Ничего.
– Меня зовут Жюстина Дальвик.
– Кристина?
– Нет, Жюстина.
Они дошли до каких-то построек и выгона, на котором паслись лошади. Лошади, покрытые промокшими попонами, проваливались копытами в снег и, казалось, мечтали вернуться в стойло.
– Постучимся и попросим, чтобы они в "скорую" позвонили?
– Ох, нет... как-то мелодраматично это...
В этот момент на крыльцо вышел мужчина. Равнодушно глянув в их сторону, он направился к машине, криво припаркованной у калитки.
– Эй! – закричал Ханс-Петер.
Мужчина остановился.
– Нам нужна помощь...
Тот подошел ближе и развел руками.
– Я плохо говорю по-шведски, – сказал он извиняющимся тоном.
– Вы могли бы подвезти нас?
– Подвезти?
– Да, это было бы очень любезно с вашей стороны. Дама повредила ногу. Она живет здесь, совсем недалеко.
* * *
В доме Жюстина сказала:
– Спасибо за помощь.
В том, как она произнесла эту фразу, угадывался какой-то подтекст, словно она хотела, чтобы он задержался.
– Я могу посмотреть вашу ногу, – предложил Ханс-Петер. – Я немного умею оказывать первую помощь, научился в армии.
– Хорошо. Если хотите, то... Пошли в кухню.
В кухне на краю раковины сидела большая птица. Она пила из миски воду.
– Надеюсь, не возражаете? – тихо спросила Жюстина.
– Что вы имеете в виду?
– Некоторые пугаются птицы.
– Ну, это немного необычно. Она ваша?
Жюстина кивнула.
Он расшнуровал ее кроссовки и сел напротив, положив ее ногу себе на колено.
– Не очень-то умно – устраивать пробежки в такой гололед.
Она покраснела и сухо ответила:
– Очевидно, так.
Нога у нее была забавной формы, с маленькими, слегка согнутыми пальцами. Он вспомнил, что где-то читал, что у мужчин пальцы плоские, а у женщин согнутые. Интересно почему, размышлял он.
Лодыжка уже опухла. Он осторожно покрутил стопу:
– Больно?
– Немного.
– Вроде не сломана. Я могу наложить повязку, если хотите.
– Спасибо. Наверху в моей спальне стоит тумбочка, а в ней есть всякие медикаменты. Там должен быть эластичный бинт. Думаю, не запутаетесь, в комнате всего одна кровать.
Он вышел в прихожую и поднялся по крутой лестнице. На стенах висели две афиши 40-х годов, застекленные и в рамках. Реклама пастилок от кашля. Наверху лестничная площадка выходила в большую комнату, полную книг. Он окинул взглядом корешки с названиями, но не осмелился задержаться подольше. Дверь в спальню была приоткрыта. Кровать аккуратно застелена, но пол весь в мусоре, повсюду перья и зерна. Казалось, прямо из пола проросла большая ветка. Он не сразу понял, что сук укреплен в подставку для елки. Видимо, птица обитала прямо тут, в спальне Жюстины.
– Нашли? – крикнула она из кухни.
– Где, говорите, тумбочка?
– Слева от окна, видите?
Он присел на корточки и открыл дверцу. Внутри теснились бутылочки и баночки, в глубине нашелся свернутый эластичный бинт. Он вытащил его и тут почувствовал, что не один в комнате. Птица была здесь, у него за спиной. Он обернулся. Птица сидела на своей ветке. Она издала скрежещущий крик. Ханс-Петер замер.
– Не бойтесь! – прокричала Жюстина снизу. – Она не тронет.
Птица уставилась на него одним глазом, поджав одну ногу и щелкая клювом. Хансу-Петеру стало не по себе. Не набросится ли эта тварь, если он пошевелится? Прикрыв лицо рукой, он вдоль стены пробрался к двери. Птица захлопала крыльями, однако осталась сидеть на ветке.
– Зачем вам эта птица? – спросил он после того, как забинтовал Жюстине ногу и согрел им обоим молока. Горячего молока он не пил с детства. Они перебрались в большую комнату с книгами. Он уже несколько раз сказал, что ему пора.
– Например, для компании.
– Но разве таким большим птицам не лучше жить на воле?
– Не получится. Он слишком зависит от человека. Если его выпустить, то он погибнет. Другие птицы его заклюют.
– А вы пытались?
Жюстина кивнула.
– Он взлетел на дуб. И вдруг все небо буквально наполнилось сороками. Они уже почти накинулись на него, но, к счастью, он слетел прямо ко мне на руки. После этого он боится даже, когда я окно открываю.
– А больше здесь никто не живет?
Она покачала головой.
В комнате тоже висели афиши в рамках – все та же реклама пастилок "Санди". Он указал на них и спросил, откуда они здесь.
– Мой отец – Свен Дальвик. Знаете, концерн "Санди".
Ханс-Петер не знал, и это ее странным образом обрадовало.
Он прошелся вдоль полок, рассматривая корешки книг.
– Любите читать? – спросила она.
– Да. В следующей жизни я стану букинистом.
– А в этой жизни чем занимаетесь?
– Я ночной портье.
– А мне кажется, из вас мог бы получиться хороший врач. Если вспомнить, какой шум подняли из-за моей ноги.
Он серьезно взглянул на нее:
– Там, на снегу, вы сидели как мертвая. Будто вас убили.
– Убили! С чего вы взяли?
– Ну так выглядело. Совсем как в кино.
– Ох...
– А если бы я там не проходил...
– Я бы вскоре очнулась. Со мной такое и раньше случалось. Нога подгибается, дикая боль, и я теряю сознание.
– Но отчего все?
– Когда-то, очень давно, я сломала ногу. Вот с тех пор и мучаюсь. Стараюсь ее разработать, бегаю. Но теперь-то уж придется отказаться от пробежек.
– Да уж, я тоже так думаю!
Он снова посмотрел на полки:
– Вы сами все эти книги купили?
Она рассмеялась коротким и немного презрительным смехом:
– Полагаете, я на это не способна?
– Я не то хотел сказать.
– Не извиняйтесь. Да, это мои книги. В этом доме только я любила читать.
– Вы давно здесь живете?
– Я здесь выросла.
– Ух ты... Я вижу, кстати, что у вас есть Бернард Маламуд. Знаете такого писателя?
– Что значит – знаете? Я его много лет назад прочла, мне понравилось, как он пишет. Мне кажется, у меня три или четыре его книги есть.
– Мне он тоже нравится. Правда, я только одну его книгу читал, "Помощник". Она меня всерьез зацепила.
– Можете взять почитать, если хотите.
Ханс-Петер обрадовался.
– Очень, очень хочу.
Глава 14
Свет.
Всполохами рассекающий темноту, черную, окутывающую все вокруг. Блеск осколка, глаза. Голоса матери и сестер: Флора, Флора! Или это чайки кричат вдалеке?
Неужели она это помнит? Она была совсем крошечной, лежала в корзине под деревом.
Нет.
Она слышала рассказы об этом.
Слышала, как старшая сестра вспоминает:
– Ты там лежишь, а мама от нас как побежит, как закричит!
Почему она кричала?
На грудь ребенка опустилась птица.
Она его в глаз клюнула своим здоровенным черным клювом.
Да. Там это и сидит. В ней. Запах из широко распахнутого клюва птицы, запах зоба: мышей-полевок, червей, тины. Капля слюны, упавшая ей на щеку, и как она, хотя и была слишком мала, чтобы бояться, испытала страх. Ее крик слился с криком матери. И с криком птицы, которая взлетела, когда прибежали сестры, они подбирали камни и швыряли в нее, но птица долго еще кружилась над деревом.
* * *
– Тебя, кажется, Флорой зовут? Ты ведь меня узнаешь?
Она повернула голову. Утро.
Женщина на соседней койке лежала и рассматривала ее. Как долго?
– Я понимаю... что ты не можешь говорить. Но ты должна бы меня узнать, я – Мэрта Бенгтсон. У твоего отца было садовое хозяйство, мы еще туда приходили, покупали свеклу.
Под подбородком какая-то пухлая серость, муть в глазах, рука в прожилках, протянутая в ее сторону.
– Подумай, обе мы здесь очутились... в одной палате. Прелестная Флора Дальвик и я.
О да. Она отлично помнила. Писклявая и капризная девчонка, вечно грязноватая... сестру ее звали...
– Вы ходили на танцы с моей сестрой. Ох, до чего ж я завидовала. Вы такие красивые были в платьях... а ты вечно в чем-то розовом, да-да, именно в розовом... а ты говорила, что абрикосовое! Абрикос! Я знала, что это фрукт какой-то, но не больше.
Мэрта Бенгтсон с трудом ухватилась за полку над спинкой кровати и попыталась встать. Руки в старческих пятнах напряглись. Но сил не хватило. Мэрта упала обратно на подушки и громко пукнула.
Хрипло засмеялась, не разжимая губ.
– Что мы так закончим! Кто бы подумал.
Флора закрыла глаза. Сив, ее звали Сив. У нее были такие длинные пальцы на ногах. Они учились танцевать в ее комнате, с ними еще была Флорина сестра. Кто-то из них, но кто? Роза, танцорка?
Она потом забеременела, Сив. Так получилось. Натянутая кожа на животе, однако она от этого не умерла. Она улыбалась. Улыбалась и смеялась всю беременность, пока ребенок не выскочил из нее ночью.
Стыд? Конечно. Всегда было стыдно, когда такое выходило наружу. Что кто-то без благословения священника обнимал и целовал мужчину. Сама она обнимала Свена сколько угодно благословленная. А толку?
– Ты знаешь, что Сив умерла? Уже давно, в девяносто втором, знаешь? Легла в постель и умерла. А мы почему не можем так, Флора? Просто лечь и умереть?
Белые брюки. Плеск, брызги от тазиков с водой. Влажность между ног смыта. Она всегда мерзла, когда с нее снимали подгузник, пупырышки волной выскакивали на животе и ляжках. Она просто лежала, и из нее шел пар. Как из только что выпотрошенной рыбы. Наблюдала за юными лицами, сумеют ли они сдержаться, удастся ли им скрыть, что они в действительности чувствуют? Липкая коричневая жижа. Да, кишечник не выдержал этого ночного кошмара. Или то был не кошмар? Она слышала их ночью, шаги девчонки, топот за дверью, словно маршируют солдаты, девчонка остановилась перед дверью, но дверь не шелохнулась. Ночь.
– Тебе что-нибудь не то дали, Флора? Хорошо, сегодня давай воздержимся от кофе, я тебе лучше чаю налью.
– Ух, как воняет.
– Да, да, Мэрта, мы окно откроем.