– Какой он милый, – сказала Вера.
– Да, – кивнул Оливер. – У него славная жена и трое детишек. Сейчас они в школе, вот почему она не приехала с ним. – Некоторое время он молча смотрел на нее. – Как твое самочувствие со времени нашей последней встречи?
– То лучше, то хуже. Приступы тошноты повторяются.
– Чаще или реже?
– Чаще, – сказала Вера. – И сильнее.
Вода в чайнике забулькала; из носика повалил пар, и чайник отключился.
– Чаю?
– Спасибо.
Он открыл крышку стеклянного кувшина.
– С молоком?
– Да.
Оливер достал из кувшина два пакетика.
– У меня на окнах тройные стеклопакеты – не люблю шума. Кстати, я тут посоветовался с одним приятелем-ученым, который разбирается в радиосигналах; даже если наш прежний знакомец рыщет где-то неподалеку, он ничего не сможет подслушать.
– За мной не следили, – заметила Вера.
Он снова посмотрел на нее; беспокойство в глазах стало еще заметнее. Вере стало как-то не по себе; она повернулась и вышла в просторную жилую зону. Ей срочно нужно успокоиться.
Проходя мимо книжных полок, она читала корешки: Уильям Олуин Лишман, "Органическая психиатрия"; доктор Дэвид Вил, "Риск и вероятность"; доктор Зара Холимски, "Социальная трансформация американской медицины"; доктор Оливер Кэбот, "Здоровье и циркадные ритмы человека".
Она вытащила книгу, перевернула и посмотрела фото на обложке. На маленькой квадратной черно-белой фотографии Оливер выглядел серьезно. Не слишком хороший снимок, подумала Вера. Он совершенно не передает сущности Оливера, той жажды жизни, какую он излучает. Она открыла книгу на странице, где было напечатано содержание, но от волнения не могла читать. Слова расплывались перед глазами.
Оливер вышел из кухни с двумя большими кружками. Вера и Кэбот сели на мягкие диваны и некоторое время молча любовались панорамой Лондона. Оливер нагнулся к ней и пристально посмотрел в глаза. Вера держала горячую кружку обеими дрожащими руками. Пытаясь унять напряжение, она сказала:
– Итак, расскажи, сколько часов мне осталось жить?
Он криво улыбнулся и снова стал ужасно серьезным.
– Много, Вера. Но результаты анализов не слишком хорошие, и с ними, к сожалению, нельзя не считаться.
Вере показалось, будто в комнате вдруг стало темнее, как будто снаружи наползла огромная туча.
– Что… что п-показали анализы?
– Скажи, доктор Риттерман говорил тебе хоть что-нибудь?
– Нет. В пятницу я снова позвонила ему и устроила скандал его секретарше; потом он позвонил Россу, объявил, что у меня какая-то инфекция, "болезнь отпускника", и прописал лекарство, антибиотик.
– Лекарство у тебя с собой?
Вера открыла сумочку и протянула ему контейнер с надписью "Молу-Орелан". Оливер прочел, что было написано снаружи.
– Лекарство передал тебе доктор Риттерман?
– Да… через Росса.
Оливер вытряхнул на ладонь одну капсулку.
– Сколько раз тебе велено их принимать?
– По две штуки три раза в день.
– Вера, что сказал тебе Росс про это лекарство?
Обескураженная его тоном, она ответила:
– Новый антибиотик. – Горячий чай выплеснулся через край кружки, обжег руку, и она поставила кружку на подставку. – А что? Он тебе знаком?
– Да, конечно, сама фирма "Молу-Орелан" мне знакома, но это новое лекарство, которого еще нет в продаже – у него даже нет пока торгового названия, только код. Муж что-нибудь упоминал при тебе о клинических испытаниях?
– Нет.
Оливер несколько секунд изучал капсулку.
– Ты, случайно, не слышала, не упоминал ли при тебе Росс о болезни Лендта?
– Кажется, нет… Нет, не упоминал. Что такое болезнь… как его?
– Лендта. Вера, у тебя именно эта болезнь. Я готов был бы отдать все, что угодно, только бы у тебя ее не было, но она у тебя есть.
Вера доверчиво заглянула ему в глаза, но впервые за все время их знакомства не нашла там утешения. Где-то снаружи, за прочными, надежными стенами его дома, завыла сирена. В глубине ее души тоже завыла сирена, и Веру передернуло.
– Оливер, что такое болезнь Лендта? Я хочу знать все. Пожалуйста, скажи правду. Расскажи мне все, что тебе известно.
Медленно и стараясь, насколько можно, не испугать ее, он начал рассказ.
48
Сутенер открыл перед Россом дверцу машины, взял у него чемоданчик и предостерегающе ткнул пальцем в швартовную тумбу, стоявшую в опасной близости от "мерседеса". Из кондиционированной прохлады Росс вышел на набережную "Пуэрто-Бануса", на ослепительный солнечный свет и соленый бриз, насыщенный запахами пеньки и свежей краски. Росс был здесь только однажды, пятнадцать лет назад, на холостяцком турнире по гольфу. Тогда ему здесь не понравилось. Поговаривали, что здесь имеют обыкновение отсиживаться английские преступники, которые пользуются мягкостью местного законодательства в вопросах экстрадиции. Кроме того, говорили, что здесь доживают свой век постаревшие осколки Третьего рейха, проматывая последние награбленные денежки. Сейчас здесь как будто стало получше.
Над молом кружила чайка; на несколько секунд она застыла в воздухе, а потом лениво полетела на запад.
Росс надел солнечные очки и огляделся. Все здесь кричало о больших деньгах. У причалов стояли моторные лодки и яхты; на палубах возлежали молодые блондинки. На капитанских мостиках стояли пожилые мужчины с пивными животиками, в шортах и бейсболках. Все сжимали в руках банки с пивом и сотовые телефоны.
Посторонних сюда не допускали; за этим следила охрана. За причалами можно было наблюдать только со стороны бесчисленных баров, кафе и ресторанов, выходящих на море. Сейчас всеобщее внимание привлекала моторная яхта "Сансикер" стоимостью два миллиона фунтов. Отпускники и туристы следили, как красавица яхта медленно разворачивается носом к выходу из залива, и так завороженно слушали рев ее двигателей, словно перед ними выступал симфонический оркестр.
Был час утреннего исхода. Пора отдавать швартовы. Кучка филиппинцев по цепочке передавала друг другу ящики со льдом, которые грузились на яхты. Деревянная "Райва", беспорядочно виляя, отходила от причала задним ходом. Мотор у нее взвыл неестественно громко, но капитан не обращал на это никакого внимания. Он грязно ругался и громко отдавал приказания своей спутнице-блондинке, которая, словно сумасшедшая дрессировщица львов, размахивала топорным крюком, пытаясь оттолкнуться от бортов соседних яхт.
Следом за своими сопровождающими Росс прошел мимо поста охраны и дальше, по пирсу, где стояли на приколе самые большие яхты. Здесь было тихо; только время от времени шелестели фалы, хлопали флажки да изнутри одной плавучей виллы слышалась негромкая музыка.
Сутенер остановился у трапа яхты, больше похожей на круизный лайнер. На скругленной корме большими золотыми буквами было выбито название "Сузи-Би-ту", а под ним чуть мельче – название страны приписки: "Панама". Росс, немного разбиравшийся в яхтах, оценил экстравагантную красавицу миллионов в пятнадцать.
Из кормового салона материализовались два лакея в темных костюмах и дорогих солнечных очках; они следили, как Росс, следом за сутенером, идет по сходням, устланным красной ковровой дорожкой, мимо красно-белой эмблемы с изображением двух перекрещенных каблучков-шпилек, по тиковой палубе.
Войдя в салон, Росс снял очки и спрятал их в карман. Здесь царили полумрак и вульгарная роскошь: белая кожаная мебель, пушистый белый ковер, зеркала в позолоченных рамах, изогнутая барная стойка в углу, покрытая звериной шкурой. Здесь сильно пахло сигарным дымом, и Росс, чьи глаза быстро привыкли к сумраку, вскоре определил источник запаха, различив низенькую, приземистую фигуру Ронни Милуорда.
Тот сидел, развалившись на диване возле барной стойки, в темной рубашке поло, застегнутой на все пуговицы, в белых брюках, ослепительно-белых парусиновых туфлях и темных очках размером с круглые двери во внутренний дворик. Между губами у него дымила сигара; он пребывал в состоянии глубокой задумчивости, так как играл в электронную игру, стоявшую перед ним на стеклянном столике. Рядом с пепельницей стоял высокий бокал с какой-то розовой жидкостью и полурастаявшими кубиками льда.
Ронни Милуорду было под семьдесят, но благодаря худощавому загорелому лицу, отдаленно напоминавшему портрет покойного судового магната Аристотеля Онассиса, и волосам, крашенным в черный цвет, лишь со стильными седыми висками, он легко сходил и за пятидесятилетнего.
Не поднимая глаз на подошедшего Росса, Ронни Милуорд произнес своим грубым, простонародным лондонским говорком:
– Росс, в бридж играешь? Я вот пытаюсь научиться. Сейчас все играют. Если хочешь иметь друзей, научись играть в бридж. – Когда он нажал на клавишу, от сигары отделилась тонкая струйка дыма. – Здорово развивает мозги. Мне это сейчас не помешает – мозги. Остальное-то у меня есть, а вот кое-чего ни за какие деньги не купишь. Новые серые клетки. Кстати, и новый член тоже.
– Новый член я как раз могу тебе сделать.
Милуорд нажал еще на одну клавишу.
– Мать твою, сбил меня с ритма!
Росс с интересом разглядывал лицо Ронни. Пять лет – прошло почти ровно пять лет. Неплохо сохранилось. Милуорд выключил компьютер, встал во весь свой небольшой росток – метра полтора – и сжал руку Росса железной хваткой, не вяжущейся с его ростом. Потом он обхватил Росса обеими руками за талию и крепко обнял.
– Так-так-так! Рад тебя видеть, Росс-малыш!
Росс тоже обнял Ронни и сказал:
– И я рад тебя видеть, капитан.
Милуорд смерил его оценивающим взглядом:
– А ты неплохо выглядишь. Себе тоже операцию сделал, а? Признайся!
– Нет. Просто веду здоровый образ жизни.
– А ну тебя!
Они сели. Несмотря на то, что яхта была пришвартована в заливе, Росс ощущал легкое покачивание.
– Ну как ты, капитан?
– Я пью "Морской бриз". Будешь?
Росс нахмурился:
– Водка с клюквенным соком. Знаешь, бодрит – клюква-то. И холестерин уменьшает.
Милуорд что-то крикнул, и на пороге показалась длинноногая рыжеволосая красотка лет тридцати пяти, в шифоновой короткой блузке с обилием оборочек.
– Мэнди, это Росс Рансом, самый знаменитый пластический хирург в Англии.
Росс встал. Красотка наградила его бессмысленной улыбкой и вялым, влажным рукопожатием.
– Приятно познакомиться.
– Когда твои сиськи начнут отвисать, он тебе их подтянет.
– Правда? – Рыжая заметно оживилась.
– Он и увеличить их может. Да, не мешало бы их чуток увеличить.
– Здорово! – Красотка хихикнула, как будто только что выиграла неглавный приз в телешоу.
– Сделай нам два "Морских бриза" и принеси кешью.
Когда она вышла, Росс внимательнее изучил взглядом те части лица Ронни Милуорда, которые не были закрыты нелепыми солнечными очками.
– Ты неплохо сохранился.
– Зато внутри поизносился, – в рифму ответил Ронни. – Диабет. Простатит. Высокое давление. Холестерин. Все радости старения.
"По крайней мере, ты стареешь со вкусом, – подумал Росс. – По крайней мере, ты стареешь на яхте стоимостью пятнадцать миллионов и можешь как угодно тратить денежки, нажитые нечестным путем, можешь ездить куда вздумается, а не сидеть в камере с такими же подонками – хотя, наверное, ты заслуживаешь именно такой старости".
Ронни Милуорда на самом деле звали по-другому; имя, точно так же как и лицо, напоминавшее Аристотеля Онассиса, не было дано ему от рождения. Росс сделал ему пластическую операцию в швейцарской клинике. Операция была окружена строжайшей тайной – как засекреченный счет в банке. Двести пятьдесят тысяч фунтов перешли из рук в руки вдали от английской налоговой службы. Но сейчас, при виде яхты, Росс пожалел, что в свое время не запросил больше.
Поднеся пламя золотой зажигалки "Дюпон" к окурку сигары, Ронни втянул в себя дым и спросил:
– Тебе надо обратно к трем, чтобы успеть на самолет?
– Да.
– Я в прошлом году пару раз побывал на родине.
– Рискованно!
– Да меня бы и родная мать не узнала. – Ронни ухмыльнулся. – Ты ведь пересадил мне кожу на пальцах. Меня даже по отпечаткам не опознают. Жалко, что нельзя заодно и ДНК поменять.
Мэнди принесла им коктейли и явно настроилась посидеть в их компании, но Милуорд ее прогнал.
– Пошла вон! Оставь нас в покое. Неужели ты думаешь, что мистер Рансом проделал такой путь только ради того, чтобы поговорить о твоих сиськах?
Когда обиженная красотка вышла, Ронни, криво улыбаясь, повернулся к Россу:
– Итак, ты хочешь меня видеть, а в чем дело – не объясняешь. Мол, не телефонный разговор. – Он помешал у себя в бокале пластмассовой соломинкой и взял горсть орешков. – Что там у тебя?
– Капитан, пять лет назад ты говорил, что ты мой должник. Вот я и приехал получить должок.
Милуорд положил окурок на край пепельницы.
– Росс, я тебе ничего не должен. Ты сделал работу, я тебе заплатил. Мы в расчете. – Он закинул в рот горсть орешков и запил большим глотком коктейля.
Поскольку Росс не видел его глаз, он не мог наверняка сказать, шутит его собеседник или нет.
– И нечего напоминать мне о долгах, Росс. Тебе что-то нужно. Посмотрим, что я сумею для тебя сделать, – вот так я работаю. У Ронни Милуорда все по-деловому. Я не оказываю услуг, я делаю дела. Если хочешь по-деловому, говори, чего тебе надо.
– Ты можешь устроить кое-что или связать меня с людьми, которые умеют устраивать дела.
Из своего чемоданчика Росс извлек коричневый конверт. Оттуда он вытряс две фотографии и передал Милуорду.
Милуорд посмотрел на первую фотографию: увеличенный снимок мужчины анфас. Второй снимок был помельче – тот же самый человек в профиль. Высокий мужчина лет сорока пяти с худым лицом и гривой седых кудрей.
Положив фотографии на стол, Милуорд взглянул на Росса:
– Я что, его знаю или как? Вроде смахивает на того певца-французика, как бишь его фамилия?
– Нет, ты его не знаешь. Он американец, но живет в Лондоне. Зовут его Оливер Кэбот. Доктор Оливер Кэбот… Он трахает мою жену.
– Хочешь, чтобы ему преподали урок? Задали хорошую взбучку?
У Росса моментально пересохло во рту. Подняв бокал, он отпил ледяной водки. Потом, подавшись вперед и посмотрев прямо в огромные темные очки своего собеседника, он понизил голос:
– Я хочу, чтобы он сдох.
49
– Год? – спросила Вера. – Всего год?!
– Восемьдесят процентов людей с таким диагнозом не проживают и год.
Понадобилось время, чтобы переварить услышанное. Но Вера не хотела переваривать то, что она узнала. Ей хотелось продолжать говорить, как будто, если они будут долго обсуждать ее болезнь, она сумеет по-новому взглянуть на нее – на болезнь Лендта, скопище свирепых микроорганизмов, которые вторгаются в человеческое тело и убивают две из трех жертв.
Оливер как раз показывал ей увеличенный снимок на мониторе своего компьютера. Снимок был сделан электронным микроскопом. Вначале трудно было разглядеть что-либо в неровной, клубящейся массе зеленых и красных оттенков. Потом Оливер показал ей белый участок бобовидной формы.
– Они?
– Угу.
– Они… большие?
– На булавочной головке уместится штук сто.
Вера встала. Как будто все ее покинули! Глаза у нее увлажнились, но не оттого, что ей хотелось плакать; для слез она была слишком потрясена, изумлена; она словно оцепенела. Мысли в голове путались.
Восемьдесят процентов.
Четыре человека из пяти умирают в течение года.
Вера посмотрела в окно. На крыше дома, расположенного метрах в тридцати от них, раскинулся красивый садик с пышной листвой, висячими растениями; многие из них были в цвету. Кончался май; может быть, это ее последняя весна! Ее последнее лето… Последнее Рождество. Она не увидит Алека взрослым…
Мне осталось увидеть лишь еще один день его рождения…
А Росс знал? Так вот почему он был таким милым к ней все выходные! Неужели он солгал ей насчет капсул – насчет того, чем они на самом деле являются?
Оливер смотрел на монитор своего "мака". Так непросто сообщать плохую новость кому-либо, а особенно Вере. С ней ему особенно трудно.
Он хотел бы, чтобы анализы оставили поле для сомнения, но результаты оказались абсолютно недвусмысленными. И то, что Вере дают еще непроверенное лекарство фирмы "Молу-Орелан", то, что она участвует в программе клинических испытаний, – лишнее тому подтверждение. "Молу-Орелан" – единственная компания, которая занимается разработкой лекарства от болезни Лендта.
Но ни ее лечащий врач, ни подонок муж не сказали ей правды – хотя бы частично!
Шестьдесят пять процентов людей с такой болезнью умирают в течение года. Еще не доказано, что оставшиеся тридцать пять процентов, те участники испытаний "Молу-Орелан", которые остались живы через год, излечились. Все, что известно на данный момент, – препарат дает больным некоторую надежду.
Но Оливер подозревал, хотя и не мог ничем доказать справедливости своих предположений, что фирма-производитель подтасовывает результаты исследований. Их необходимо тщательно проверять, прибегать к независимым экспертам. Деятели из "Молу-Орелана" очень осторожны, и их трудно подловить, однако их моральные принципы довольно сомнительны. Оливер не слишком доверял результатам, опубликованным в отчетах компании; еще меньше он склонен был верить результатам, касавшимся смертельно опасной болезни – болезни, угрожающей жизни единственной женщины, встреченной им за последние десять лет, в которую он мог бы влюбиться.
А еще Оливер знал: на самом деле процентов двадцать людей, страдающих любым заболеванием, живут намного дольше остальных просто благодаря здоровой генетике и крепкому иммунитету – а может, благодаря силе воли. И лекарства тут ни при чем. Дело в везении и решимости выздороветь; Вере понадобится и то и другое.
Он наблюдал за ней: вот она молча стоит у окна, смотрит на улицу; лицо серое. Она пытается осмыслить, что бывает, когда тебе огласили смертный приговор. В свое время они с женой так и не открыли правды Джейку – он был слишком мал для такой новости, и потом, ни сам Оливер, ни Марси не хотели признаваться самим себе в том, что Джейк умирает. Как будто отрезать все пути к спасению, отказаться от мысли, что они каким-то чудом сумеют спасти его.
Может, муж Веры чувствует то же самое?
Ему пришло в голову и другое: он вмешивается не в свое дело. То, что он сейчас сообщил Вере, муж нарочно утаил от нее – может, из лучших побуждений.
Но потом он вспомнил о полоске пластыря у нее над левым глазом. Он не знает, каковы намерения Росса Рансома; ему известно одно: мужчина, который бьет женщину, не из тех, кому можно доверять.
Я помогу тебе, Вера. Чего бы то ни стоило, мы с тобой, ты и я, победим проклятую болезнь. Однажды я проиграл битву, но больше поражений не будет.
Она отвернулась от окна и приблизилась к нему; взгляд у нее был совершенно потерянный. Он протянул ей навстречу руки, и она упала в его объятия, крепко обняла его за шею, как будто он был бревном в штормящем океане.
– Я боюсь, – сказала она. – Хочу быть храброй, но не получается. Извини.
– Ты храбрая – и потом, тебе не за что извиняться. Поняла?
Она спросила шепотом:
– Есть ли какая-то, пусть самая маленькая, вероятность того, что ты ошибся?