Она натянуто улыбнулась и взяла пакет. Я наблюдал за ней, когда, перейдя дорогу, Сигне направилась к такси "форд". Открыв заднюю дверцу, она заглянула в машину, словно в поисках забытой в салоне вещи. Когда она закрыла ее, пакета в руках не было. Со стороны Котки по дороге подъехал белый "порше", которого основательно подкинуло на ухабе под железнодорожным мостом. Сбросив скорость, "порше" со скрежетом тормозов подрулил к такси у киоска. На таких белых "порше" обычно ездила дорожная полиция.
Я перебрался на место водителя и включил двигатель. Он был еще теплым. И тут же заработал. Из "порше" вылез полицейский, сразу же водрузив на голову остроконечную шапку. Сигне увидела его, как только я отъехал от обочины. Прикоснувшись к козырьку головного убора, тот стал ей что-то говорить. С тыла по дороге ко мне приближался сельский автобус из Коуволы. Я поддал вперед метров на двадцать, чтобы он не перекрыл мне путь, притормозив на остановке, после чего остановился и посмотрел назад. В кабине водителя чья-то рука протерла окошко в запотевшем стекле.
Шофер полицейского "порше" вылез из машины и, обогнув Сигне, направился к киоску. Сигне не смотрела в мою сторону. По всем законам и правилам мне следовало тут же уезжать, но, даже если дорога совершенно свободна, все надо серьезно обдумать, а если она перекрыта, то тем более уже поздно. Из автобуса возникла знакомая фигура и направилась прямиком к стоянке такси. Я не сомневался, что он шел за пакетом. Миновав Сигне и обоих полицейских, он устроился на заднем сиденье "форда". Водитель "порше" купил две пачки "Кента", протянув одну из них коллеге; тот взял ее, не прерывая беседы с Сигне, отдал честь, и оба полицейских расселись в "порше". Человек на заднем сиденье такси ничем не давал понять, что нашел пакет, но, перегнувшись через спинку переднего сиденья, он нажал клаксон. Полицейская машина с места набрала скорость и вылетела на дорогу. Я развернул "фольксваген" и подъехал к Сигне. Она села рядом.
- Ну, доволен, что остался? - ухмыльнулась она.
- Нет, - ответил я. - Все расхлябанно и непрофессионально. Мне полагалось немедленно уехать.
- Так ты трус! - захихикала она, устраиваясь на сиденье.
- Ты права, - согласился я. - Если бы трусы организовали свой профсоюз, я вполне мог бы представлять Англию на всемирном конгрессе.
- Ага, - сказала Сигне.
Она еще была в том возрасте, когда верность понятиям чести, отваги и преданности важнее результата. Мне не стоило бы упоминать Англию, поскольку в моем кармане лежал ирландский паспорт, но Сигне ничем не дала понять, что заметила оговорку.
Я неторопливо вырулил на дорогу, не испытывая желания обгонять полицейскую машину. В зеркальце заднего вида я заметил, что "форд" тут же последовал за мной. По обочинам высились сугробы, и я вплотную притерся к нему, чтобы пропустить такси. Человек на заднем сиденье в шляпе с загнутыми полями курил сигару. Он с удобством устроился в углу, читая газету, в которой я безошибочно опознал лондонский выпуск "Файнэншл таймс". Это был Ральф Пайк. Я предположил, что он опасался, не собираются ли копы устроить ему какую-то пакость.
По пути я размышлял, почему Ральф Пайк не явился лично в хельсинкский аэропорт за своей посылкой с яйцами и беспокоит ли его завтрашний сброс с самолета.
Я оставил Сигне с машиной у универмага "Стокманн" и отправился купить бритвенные лезвия и носки, но больше всего я хотел избежать возвращения в квартиру вместе с ней - на тот случай, если Харви разгневается из-за ее неподчинения.
Когда я вернулся, Харви стоял на коленях в середине холла, монтируя кронштейн с маленькими лампочками, который предполагалось установить на крыше машины Сигне.
- Чертовски холодно, - поежился я. - Как насчет кофе?
- Если нам повезет, то к полуночи мы сбросим их с меньшей высоты. Нам нужен основательный мороз, чтобы лед стал совсем прочным и смог выдержать посадку самолета.
Я заметил, что он ждал от меня вопросов, но намеренно воздержался от них, не выказав никакого интереса к его словам. Зайдя на кухню, я сделал себе кофе. Синий клочок неба давно исчез, и по мере того, как сгущались сумерки, от снега шло призрачное свечение.
- Пуржит? - окликнул меня Харви.
- Пока нет.
- Это все, что нам надо, - ободрился Харви.
- А что, если отложить?
- Пилот не станет откладывать вылет. Он полетит даже в самую чертову круговерть. Больше всего я боюсь, что он потерпит аварию при посадке на лед. И будет исходить потом, ремонтируя самолет, когда на него как гром с ясного неба свалится рассвет. Нет, таким образом я не хочу зарабатывать себе на жизнь.
- Меня не надо убеждать. Я тебе и так верю.
- Пассажир явится... уф-ф-ф! - Харви поранил палец отверткой. Он засунул его в рот, отсосал кровь и потом помахал им в воздухе. - Желательно, чтобы он где-нибудь передохнул.
- Что ты, имеешь в виду?
- Что я имею в виду? Слушай, ты заставил меня осознать, что через двадцать четыре часа произойдет с этим бесприютным котом. Я сказал ему, чтобы он где-нибудь погулял до заката.
- Ко времени появления самолета он порядком вымотается.
- И что, по-твоему, я должен делать? - то ли сказал, то ли спросил Харви. Я состроил гримасу. - Не дави на меня, парень, - запротестовал он. - Ты - моя удача месяца. И ты мне нужен, чтобы разобраться в действительности.
- Спасибо, - раскланялся я. - Но не стоит уходить от ответа, доказывая тем самым, насколько я прав.
- Черт возьми. Да у этого типа столько наличности, что он вполне может снять себе номер в гостинице и передохнуть.
- Когда он будет звонить сюда?
- Тебе уши заложило? Не будет он сюда звонить. Когда завтра русские выкопают его из снега, он скажет, что понятия не имеет о наших операциях в Хельсинки, и я делаю все возможное, чтобы он сказал чистую правду. Он встретит нас в половине десятого вечера на окраине города.
- А что, если он к тому времени будет без задних ног? А что, если он просто вывалится из самолета?
- Ну, милый, плакать я по этому поводу не буду; это окажется великолепным исходом. - Он ввинтил последний патрон в кронштейн и окинул взглядом свою работу. - Помоги вытащить его в холл. А потом сядем и до девяти будем смотреть телевизор.
- Меня устраивает, - согласился я. - И я смогу искренне порадоваться за другого.
Глава 10
Приходит довольно странное ощущение, когда от морских глубин тебя отделяет только корка льда; еще более странные чувства охватывают, когда пересекаешь Балтику на "фольксвагене". Даже Сигне слегка нервничала, поскольку вела машину с четырьмя пассажирами и опасалась, выдержит ли лед. Хотя, когда мы съехали с берега, Сигне и Харви, изучив трещины на льду, сообщили, что он достаточно прочный.
Четвертым среди нас был Ральф Пайк в головном уборе коричневой кожи и длинном черном пальто. Он обронил всего лишь несколько слов с того момента, как мы подобрали его на продуваемом всеми ветрами углу улицы Ханко на окраине Хельсинки. Очутившись в машине, он распустил шарф, и я увидел под пальто воротник его комбинезона.
Мы ехали по поверхности замерзшего моря минут десять или около того, и наконец Харви приказал: "Веем выйти". Стояла непроглядная ночь. Лед слегка фосфоресцировал, и в холодном воздухе тянуло запахом гниющих водорослей. Харви подключил к стоящему на крыше кронштейну с лампочками две батарейки и проверил соединение. Лампочки вспыхнули, но бумажные колпачки не позволяли заметить их с берега. Мне показалось, что с юго-западной стороны я вижу свечение Порккалы, ибо тут берег уходил к югу, но Сигне решила, что до нее слишком далеко. С помощью маленького флюгера Харви проверил силу ветра и переместил "фольксваген" так, чтобы огоньки указывали пилоту его направление. Два светильника он потушил, дабы летчик имел представление о силе ветра у земли.
Ральф Пайк спросил у Харви, можно ли закурить. Я понимал, в каком он сейчас состоянии, ибо в подобных операциях нервы предельно напряжены и ты до такой степени зависишь от организатора, что, кажется, даже дышишь лишь с его разрешения.
- Последнюю сигару на прощание. - Ральф ни к кому не обращался, и никто ему не ответил.
Харви посмотрел на часы.
- Время. Готовьтесь.
Я заметил, что Харви забыл о своем решении не дать Пайку присмотреться к нему и все время держался рядом с ним. Харви вытащил из машины брезентовый мешок, в который Ральф, плотно свернув, засунул свое пальто. Другой конец длинной веревки, затянувшей горловину мешка, был привязан к поясу его комбинезона, спецодежды довольно сложной конструкции, с массой молний. Под мышкой у Пайка висели кожаные ножны с длинным лезвием в них. Ральф снял шапку и засунул ее за пазуху, после чего туго затянул молнию до самой шеи. Харви вручил ему шлем с резиновыми прокладками, который используют парашютисты во время тренировочных прыжков. Осмотрев Пайка со всех сторон, он потрепал его по плечу и заверил:
- Все будет в порядке. - Казалось, он успокаивает самого себя. Убедившись, что пока все идет так, как и предполагалось, он вытащил из машины сумку "Пан-Ам" и порылся в ней. - Я получил указание вручить вам вот это, - как бы нехотя произнес Харви, но не думаю, что он действительно испытывал какие-то эмоции - просто стремился все делать строго по инструкции.
Первым делом он протянул Пайку пачку русских бумажных денег, чуть потолще, чем стопка визитных карточек, и несколько звякнувших монет. Я слышал его слова:
- Золотые луидоры, не разбрасывайтесь ими.
- Я вообще не разбрасываюсь, - сердито сказал Пайк.
Харви всего лишь кивнул и вытянул шелковый шарф, демонстрируя напечатанную на нем карту. Мне пришло в голову, что шелк будет несколько бросаться в глаза в России, но моего мнения никто не спрашивал. Затем Харви вручил Пайку призматический компас, сделанный в виде старинных часов-луковицы (вместе с маркированной цепочкой, которой можно измерять расстояние на карте), после чего они приступили к проверке наличия всех документов.
- Военная книжка.
- Есть.
- Паспорт.
- Есть.
- Пропуск в погранзону.
- Есть.
- Трудовая книжка.
- Есть.
Харви вытащил из нагрудного кармана еще два предмета. Первым оказалась пластиковая авторучка. Харви вручил ее Пайку для осмотра.
- Вы знаете, что это такое? - спросил он у Пайка.
- Игла с ядом.
- Да, - коротко бросил Харви и дал Пайку коровинский пистолет тульского производства калибра 6,35 мм. Русские называли его "медсестринским".
- Весь набор на месте? - спросил Харви.
- Весь набор на месте, - ответил Пайк, как бы выполняя некий странный ритуал.
- Вроде я слышу, как он летит, - сказала Сигне.
Мы все прислушались, но прошло не менее двух минут прежде, чем донесся гул мотора. Внезапно он стал громким и отчетливым, словно с западной стороны горизонта к нам направлялся трактор. Самолет шел над самым льдом, и рокот двигателя отражался от него. Навигационные огни были потушены, но в морозном воздухе четко выделялся силуэт "Цессны". Когда он приблизился, стало заметно белое пятно лица пилота, на которое падали отсветы от контрольной панели; приветствуя нас, самолет покачал крыльями. Приближаясь, он чуть набрал высоту, чтобы, как я прикинул, определиться по огонькам на крыше автомобиля, после чего круто пошел вниз, притираясь ко льду. Лыжи скользнули по его поверхности, и самолет затрясло на торосистых ухабах. Летчик заглушил двигатель, и со странным шипящим звуком "Цессна" подрулила к нам.
- Я, кажется, подхватил какой-то вирус, - сказал Харви, плотнее затягивая шарф. - Температура поднимается.
То были едва ли не первые слова за вечер, обращенные ко мне. Он повернулся в мою сторону, как бы ожидая возражений, вытер нос и легонько шлепнул Пайка по спине, давая ему понять, что пора двигаться.
Самолет еще не завершил скольжение по льду, как пилот распахнул дверцу и махнул Пайку, чтобы тот поторапливался.
- С ним все в порядке? - спросил он у Харви, словно с Пайком не имело смысла разговаривать.
- Готов в дорогу, - заверил его Харви.
Пайк кинул на лед последнюю недокуренную сигару.
- В такую ночь он вполне мог бы добраться и пешком, - заметил летчик. - Всю дорогу сплошной лед.
- Так и будет, - кивнул Харви. - Придется только в резиновой лодке пересечь проходы во льду, проломанные судами.
- Резиновой лодке я бы не доверился, - возразил летчик. Он помог Пайку вскарабкаться на место второго пилота и застегнул на нем пристежные ремни.
- Да они всего тридцати футов в ширину, вот и все, - сказал Харви.
- И двух миль в глубину, - дополнил летчик. Двигатель чихнул, и он весело крикнул: - Поезд отправляется, следующая остановка - Москва.
Из выхлопной трубы вылетел язык желтого пламени, и мы отступили назад.
- Поехали отсюда. - Харви, будто досадуя, вздохнул и подобрал окурок сигары.
Мы забрались в машину, но я продолжал смотреть на самолет. Он все не мог оторваться от льда; нескладная костлявая конструкция, которая, казалось, не в состоянии держаться в воздухе. Развернувшись хвостом, она уходила от нас, и были видны желтые огоньки выхлопов, уменьшившиеся, когда самолет сменил направление и поднялся в небо. Порыв ветра было снова прижал его к земле, но лишь на секунду. Поднявшись, он выровнялся и пошел на небольшой высоте, чтобы его не могли засечь радары.
Харви тоже провожал самолет взглядом.
- Следующая остановка - Москва, - с сарказмом повторил он.
- Может, он и прав, Харви. Лубянская тюрьма, как известно, находится в Москве.
- Ты специально меня злишь?
- Нет, с чего бы?
- Стоит тебе только подумать о деле, которым занимаешься, так тебе обязательно надо куснуть того, кто рядом. А сегодня вечером ближе всех я.
- Да я и не собирался тебя подкусывать, - запротестовал я.
- Вот и хорошо. - Харви заметно нервничал. - Ибо если ты даже уедешь, мы все равно будем работать вместе.
- Уеду? - переспросил я.
- Не морочь мне голову. Ты уедешь, и сам это отлично понимаешь.
- Понятия не имею, о чем ты ведешь речь.
- В таком случае прошу прощения, - сказал Харви. - Я думал, что ты в курсе. Нью-йоркская контора просит тебя незамедлительно прибыть.
- Правда? Вот уж чего не знал.
- Ты шутишь.
- Харви, откровенно говоря, я понятия не имею, на кого мы, черт возьми, работаем.
- На эту тему поговорим попозже, - отложил разговор Харви. - И, может быть, завтра ты представишь мне отчет о своих расходах, а я дам тебе денег. Пятьсот пятьдесят долларов тебя пока устроят?
- Отлично, - сказал я, подумав, позволит ли Доулиш оставить их у себя.
- И конечно, оплата текущих расходов.
- Конечно.
Когда мы добрались до "Кемп-отеля" на эспланаде, Харви остановил машину, вышел и, наклонившись к окну, распорядился:
- А вы вдвоем езжайте домой.
- Куда ты идешь? - с заднего сиденья спросила Сигне.
- Пусть тебя это не волнует. Делай, что тебе сказано.
- Хорошо, Харви, - ответила Сигне.
Я перебрался на место водителя, и мы двинулись. Я слышал, как она роется в своей сумочке.
- Чем ты занимаешься?
- Накладываю крем на руки, - ответил она. - От холодного ветра они грубеют, а крем смягчает кожу. Держу пари, что и не представляешь, кого я встретила сегодня днем. Смотри, какие мягкие они стали.
- Будь хорошей девочкой и не суй мне руки под нос, когда я за рулем.
- Того, кто сел в самолет. Я позволила ему прицепиться ко мне у "Марски". И думаю, могла бы подсказать ему, как спустить деньги.
- Этим кремом ты и голову мажешь?
Сигне засмеялась.
- А ты знаешь, что он платит по пять марок за сигару и не выбрасывает окурки?
- Кто, Харви? - удивился я.
- Да нет, тот тип. Он считает, что чувствует их острее, когда снова раскуривает.
- Неужто?
- Но деньги, что мы оставили в такси, предназначались не для него. Он только положил их на закрытый банковский счет. Для этого необходимо быть иностранцем; я вот не могу открыть его.
- В самом деле? - Я крутанул руль, чтобы не налететь на одинокого пьяницу, который, ни на кого не обращая внимания, сонно брел по дороге.
- Этот человек, что сегодня улетел, научил меня нескольким словам по-латыни.
- Он всех учит.
- Ты не хочешь услышать их?
- Сгораю от желания.
- Amo ut invenio. Это означает что-то вроде "Люблю, когда нахожу". Он уверен, что все самое важное в жизни определено в латинском языке. Правда? Англичане тоже говорят все самое важное по-латыни?
- Только те, кто не раскуривает заново пятимарковые сигары, - сказал я.
- Amo ut invenio. Я теперь тоже буду говорить самое главное по-латыни.
- Если это услышит Харви, тебе бы лучше выучить по-латыни выражение: "Пожалуйста, Харви, не разбрасывай свою скирду". Ты не должна и виду подавать, что узнала этого человека. Он ведь даже еще не ушел на покой.
("Ушел на покой" - этим выражением определяется период, когда за человеком нет слежки. С тем, кто "ушел на покой", контакты не представляют трудностей. Тут не идет речь об обусловленном периоде времени: он длится, пока вы уверены, что слежка отсутствует, или же пока вы не убедитесь, что за вами хвост. О человеке, который находится под наблюдением или под подозрением, говорят, что за ним "кровавый след".)
- В последнее время Харви ведет себя как противный старый ворчун. Я его просто ненавижу.
Такси рядом с нами остановилось у красного сигнала. В его салоне светился экран маленького телевизора, некоторые таксисты устанавливают их на спинке переднего сиденья. Пара пассажиров, вытянув шеи, всматривалась в него, и на их улыбающиеся лица падал голубоватый отсвет. Сигне с завистью уставилась на них. Я смотрел на нее в зеркальце заднего вида.
- Противный старый ворчун. Он учит меня русскому, а когда я путаюсь в этих ужасных прилагательных, он жутко злится. Сущий грубиян.
- С Харви все в порядке, - заверил ее я. - Он не святой, но и не грубиян. Просто порой у него портится настроение, вот и все.
- А ты знаешь другого человека, у которого бы так менялось настроение, как у него? Ну-ка, расскажи мне!
- Другого с таким переменчивым настроением не существует. Это и отличает человека от машины, тем он и интересен - все люди разные.
- Ты мужчина. А вы, мужчины, все поддерживаете друг друга. - Светофор моргнул, и я переключил скорость. Спорить с Сигне, когда она уже завелась, не имело смысла. - Кто стирает, готовит и смотрит за домом? - спросила она с заднего сиденья. - Кто поддерживал его и вытаскивал из неприятностей, когда контора в Нью-Йорке жаждала его крови?
- Ты, и только ты, - покорно согласился я.
- Да! - гордо воскликнула она. - Именно я. - Голос у нее поднялся на три октавы, она громко фыркнула, и я слышал, как Сигне щелкнула замком сумочки. - А все деньги достанутся его жене. - Она снова фыркнула.
- Неужто? - с неподдельным интересом спросил я.
Она рылась в сумочке, разыскивая носовой платок, губную помаду и тушь для век, без которых женщина не может обойтись даже в минуту скорби или гнева.
- Да! Все тринадцать тысяч долларов...