- Тут ко мне подплыла миссис Ньюбегин. И посмотрела на меня вот так. - Сигне сощурила глаза, превратив их в щелочки, и втянула щеки, изобразив карикатуру на даму в модном магазине. - Она явилась просто в сказочном черном шелковом платье и сатиновых туфлях. В сатиновых! Осмотрела меня с головы до ног и сказала: "Я жена мистера Ньюбегина". Мистера Ньюбегина! Потом повернулась к своей подруге и заявила: "Просто возмутительно, что Харви не предупредил ее о необходимости захватить вечернее платье. Не сомневаюсь, у нее не меньше дюжины прелестных платьиц". Ты даже не представляешь, каким покровительственным тоном она все это произнесла. Господи, до чего мне стало противно!
Сигне вытащила маленькую косметичку и принялась накладывать на веки ярко-зеленые тени. Закончив, она поморгала ресницами, глядя на меня, и огладила джинсы, обтягивающие ее широкие бедра. Потом положила голову мне на колени и прижалась щекой.
- Она просто отвратительна, - заключила Сигне. - И ведет ужасную жизнь.
- Смахивает на то, что она несколько вышла из себя.
- По зодиаку она Лев; это знак огня, знак солнца. Блистать молниями и всех подавлять. Давить. Мужской знак ведущей силы. Мужчины-Львы - о'кей! Но женщины-Львы стремятся держать под каблуком своих мужей. У Харви Ньюбегина тот же знак, что и у меня: Близнецы. Это воздух. Ртуть. Близнецы разобщены, им свойственны страстность, артистизм, порочность и ум. Они подвижны, перемещаются с места на место, стараясь избегать неприятностей. С Львами им ужасно трудно. Близнец и Лев никак не могут установить между собой отношения, они такие далекие. Плохое сочетание.
- Но с Харви у тебя все хорошо получается?
- Восхитительно. У тебя такие красивые смуглые руки. Ты Водолей.
- У них у всех смуглые руки?
- Знак воздуха. Духовности и тайны. Всегда держат при себе что-то свое. Окружают себя высокой стеной; они мудрее, чем большинство окружающих, сдержаннее и рассудительнее. Это мой любимый знак, он хорошо сочетается с Близнецами.
Она взяла меня за руку, чтобы продемонстрировать. Пальцы у нее были тонкими и невесомыми, как перышко. Сигне легко провела ими по руке, и я поежился. Поднеся мою руку ко рту, она прикоснулась полуоткрытыми губами к кончикам пальцев и, повернув ладонь, звучно поцеловала ее.
- Тебе нравится?
Я не ответил.
Улыбнувшись, она отбросила мою руку.
- Когда я выйду замуж, то сохраню свою фамилию. А как твоя фамилия? Я вечно не запоминаю.
- Демпси, - сказал я.
- А вот если я выйду за тебя, то хотела бы называться Сигне Лайне-Демпси.
- Ты вроде начала рассказывать, какой образ жизни ведет миссис Ньюбегин.
Сигне состроила гримаску отвращения.
- Деловая женщина. Эти отвратные бабы только и говорят, что о машинах своих мужей. И о большом бизнесе, ты же понимаешь. Таких женщин я терпеть не могу, уж лучше мужчины в годах, они мне куда больше нравятся.
- Тогда у меня еще есть надежда. Я в таком возрасте, что мог бы быть твоим отцом.
- И вовсе ты бы не мог стать моим отцом, - возразила она, проводя ногтем большого пальца по шву брюк на колене.
- Не делай этого, будь хорошей девочкой.
- Почему?
- С одной стороны, потому, что это мой лучший костюм.
- И кроме того, это тебя волнует?
- Да, и кроме того, это меня волнует.
- Так оно и есть: Близнецы всегда воздействуют на Водолеев.
- Я достаточно стар, чтобы быть твоим отцом, - уперся я не столько для нее, сколько для себя.
- Я бы хотела, чтобы ты перестал повторять эти слова. Мне уже скоро восемнадцать.
В сентябре будет восемнадцать с половиной лет, промелькнула у меня мысль, как я кончил сдавать экзамены и на каникулы поехал в Ипсвич. Там на той же улице остановилась компания девушек-стюардесс. Я молчал, обдумывая то, что пришло мне в голову.
- Твоя мать была стюардессой - блондинкой, с родинкой на правом плече, слегка шепелявила?
- Да, - хихикнула Сигне. - Клянусь, чистая правда.
Она вытянула у меня сзади из брюк подол майки.
- У тебя очень красивая спина, - произнесла она нараспев и для подтверждения своих слов провела пальцем вдоль позвоночника. - Очень красивая. Для мужчины это важно.
- Я-то думал, что ты собираешься замыть пятнышко на рубашке, - напомнил я. - Потому-то и сижу тут в одной майке.
- Очень выразительная спина, - подтвердила она. - Я-то знаю, потому что мой отец - один из самых известных остеопатов во всей Швеции.
- Рубашка очень хорошая, - настаивал я. - Всю ее стирать не надо, повесь только просохнуть.
- Его даже приглашали вставлять позвонки королеве Дании. Так все и началось.
Изогнувшись, она прижалась ко мне и неожиданно мы поцеловались. Поцелуй ее был неловок и нежен, как у ребенка, который желает вам спокойной ночи, и, когда она заговорила, ее слова звучали у меня во рту.
- Страстность, артистизм и порочность, - прошептала она. - Близнецы и Водолей хорошо сочетаются. - Она продолжала целовать меня, умело массируя мне ноги.
"Ну и ладно, - подумал я. - Предоставляется отличная возможность убедиться, есть ли смысл во всех этих астрологических россказнях".
Глава 9
Харви прилетел на следующий день. Мы отправились встречать его в аэропорт, и Сигне тут же повисла у него на шее, рассказывая, как она скучала без него и какие она готовила его любимые блюда для большого домашнего обеда, но тут раздался спешный телефонный звонок о болезни кого-то из домашних, так что все подгорело, и нам придется обедать в ресторане.
История об обеде была чистой выдумкой, но я позавидовал Харви, хотя она встречала его точно так же, как и меня. Она бежала через аэропорт, как юный олененок на высоких неверных ножках, который внезапно останавливается, растопырив все конечности; она словно испугалась внезапно пришедшей ей в голову такой чисто женской выдумки.
Первым делом я сообщил Харви, что и контейнер с яйцами, и весь мой багаж похищены в аэропорту, но Харви Ньюбегин пребывал в том настроении, которое порой свойственно богатым и занятым людям, так что пару дней он продолжал суетиться по дому, издавая лишь досадливые вздохи. Идею об украденном багаже он воспринял со сдержанным гневом и посетовал, что занятым людям "вечно приходится пользоваться самолетами, а там они как идиоты попадают в ловушку".
- Благодарю, - заметил я. - Вот было бы здорово, если бы на таможне меня попросили открыть контейнер.
Харви бросил на меня взгляд из-под тяжелых полуопущенных век.
- Таможни схвачены, - произнес он тоном скучающего человека.
Затем он покинул офис. Любую комнату, в которую он притаскивал пишущую машинку, Харви начинал называть офисом. И в кабинете и вне его Харви постоянно и настойчиво спрашивал меня, беседовал ли я с Доулишем - предположение, которое я лениво отвергал, - но сам ничего не говорил мне до утра третьего дня, который оказался вторником. Харви пригласил меня в клуб с сауной, который принадлежал ему. Ехать от города оказалось недалеко. Харви всегда была свойственна сущая мания принимать душ и ходить в сауну, и к этому ритуалу он относился с неподдельным энтузиазмом. Сам клуб располагался на небольшом островке недалеко от берега, к которому вела дамба. Мы практически не заметили, как оказались на островке, потому что во все стороны до горизонта тянулась сплошная снежная пелена. Здание клуба закрывала стена елей - низкое здание в сочной расцветке красно-коричневых оттенков натурального дерева. Фасад украшали длинные снежные полосы, лежащие на стропилах.
Раздевшись, мы миновали выложенную белыми изразцами душевую, в которой женщина-банщица драила кого-то мочалкой. Харви потянул на себя тяжелую дверь.
- Парная, - объяснил он. - Типично финская.
- Очень хорошо, - кивнул я, сам не понимая, почему у меня вырвались эти слова.
Размерами и внешним видом парная напоминала загончик для коров, обшитый деревом, потемневшим от дыма. Большую часть пространства занимали две щелястые лавки, уступами поднимавшиеся под самый потолок, так что приходилось втягивать голову в плечи, чтобы не стукнуться. От постоянного жара в парной стоял густой смолистый запах.
Мы расположились на полке рядом с оконцем размером с большой почтовый ящик. Термометр показывал сто градусов по Цельсию, но Харви занялся печкой и сказал, что сейчас поддаст жару.
- Прекрасно, - согласился я.
Мне казалось, что кто-то гладит мои легкие раскаленным утюгом. За двойными рамами виднелись деревья, густо опушенные снегом, и, когда порывы ветра сдували с них снежные хлопья, чудилось, что деревья выдыхают холодные клубы.
- Нам необходимо осознавать, - первым заговорил Харви, - что мы представляем собой очень специфическую небольшую команду. Именно поэтому я хочу увериться, что ты ничего не рассказывал Доулишу.
Я кивнул.
- Значит, ты ему ничего не рассказал. Честное слово?
"Какой-то у тебя странный средневековый образ мышления, - подумал я. - Словно необходимость дать "честное слово" может заставить меня раскаяться и во всем признаться".
- Честное слово, - сказал я.
- Хорошо, - смягчился Харви. - В Нью-Йорке я получил чертовскую взбучку из-за того, что завербовал тебя, чуть руки и ноги не переломали. Понимаешь, завтра мы должны приступать к специальной операции. - В парной становилось невыносимо жарко. Даже Харви - смуглый от природы - уже напоминал вареного лобстера. За оконцем двое мужчин, увязая в снегу, вылезли из фургона "рено", вооруженные пилами и мотками веревок, и стали присматриваться к одному из деревьев. - Я не хотел за нее браться, - вздохнул Харви. - Не слишком ли жарко, еще терпишь?
- Нет, все отлично. А почему не хотел?
- С одной стороны, неподходящее время года.
Он пошлепал по ногам березовым веником. В воздухе внезапно густо повеяло запахом жухлых листьев. Интересно, как удается сохранять до зимы ветки с листьями?
- Ну и есть тысячи других причин, по которым я предпочел бы, чтобы они подождали.
- Они не согласились?
- У них свои резоны. Они хотели, чтобы в течение месяца он совершил рейд туда и обратно. Он специалист, который отвечает за техническое оснащение. Аппаратуру или что-то иное. Это брат Пайка. Ты с ним встречался?
- Виделись, - кивнул я. Сейчас я ничего не замечал, кроме человека, который затягивал петлю на большой верхней ветке дерева.
- Это опасно, - посетовал Харви. Теперь и ему стало не по себе. Он сидел неподвижно, с усилием втягивая в себя воздух.
- В каком смысле?
- Эти заброски. Я их просто ненавижу.
- Заброски? - переспросил я.
Где-то в желудке у меня возникло легкое ощущение тошноты, которое не имело никакого отношения к парной. Всеми силами души я надеялся, что Харви не имел в виду то, что пришло мне в голову. Встав, он подошел к печке. Я смотрел, как он набрал ковш и плеснул воды на раскаленные камни очага. Он поднял на меня взгляд.
- Сброс с самолета, - сказал он.
- На парашюте в Советский Союз?
Человек у подножия дерева уже стал примериваться электропилой, хотя первый еще не успел спуститься.
- Парашюты тут ни при чем. Их сбросят с легкого самолета в сугробы. - На минуту я даже испугался. - Я не шучу. Это серьезно.
И я понял, что так оно и есть.
Конец веревки был привязан к бамперу фургона, который, подавшись вперед, чуть пригнул дерево, облегчая работу пильщика.
Вдруг я почувствовал, как меняется температура. Тысячи горячих иголочек пара превратились в ножи, которые стали кромсать меня. Я открыл рот и ощутил, как мне обжигает гланды. Я поспешно сжал губы; чувствовал я себя так, словно подавился мотком колючей проволоки. Харви внимательно наблюдал за мной.
- До побережья СССР всего только пятьдесят миль, - пояснил он. - Если мы будет держаться на высоте, с которой можно воспользоваться парашютом, радары засекут нас сразу же после старта.
Было все так же душно, но раскаленные брызги сменились паром. Кожа у меня горела. Я старался не смотреть на термометр.
- Какая разница? - спросил я. - Если вы в самом деле сбросите людей где-то на побережье, я не дам им и сорока восьми часов, после которых они подпишутся под любым заявлением прокурора. Это район Прибалтийского военного округа, один из наиболее чувствительных к вторжению в свои пределы районов в мире. Он нашпигован ракетами, аэродромами, подземными складами, базами и тому подобным; и более того - тут полно пограничников и патрульной охраны.
Ребром ладони Харви собрал капли пота с лица и уставился на ладонь, словно собираясь прочесть на ней свою судьбу. Он встал.
- Может, ты и прав, - в раздумье произнес он. - Может, я слишком долго пробыл в этой долбаной команде; я начинаю верить в указания, которые они выдают из офиса в Нью-Йорке. Давай выползем отсюда, а? - Но никто из нас не шевельнулся.
Снаружи надрывался фургон. Ствол дерева напрягся, как после долгого сна потягивается человек. В последней отчаянной судороге сопротивления ветви стряхнули с себя снег, и огромный ствол стал клониться к земле. Падение его было медленным и грациозным. Сквозь двойные рамы не донеслось ни звука, когда, вздымая снежные облака, дерево рухнуло на землю.
- Точно, как оно, - усмехнулся Харви. - Ты прав. Точно, как оно.
И я понял, что он тоже смотрел, как дерево встретило свою гибель.
Харви открыл тяжелую дверь парной. В центральном холле стояли шум и суматоха, как в лазарете на передовой. Пожилая женщина в белом халате хлестала веником, плеща водой из ведра нержавеющего металла на размякшие розовые тела, раскинутые по лавкам.
Вслед за Харви я вышел прямо в снежные заносы. Голые, мы пошли по тропке, которая вела к морскому льду. Харви был окутан клубами белого пара. Я прикинул, что, наверно, и я так выгляжу, потому что не ощущал ни малейшего холода. Харви прыгнул в большую прорубь во льду. Я последовал за ним и почувствовал на губах легкий солоноватый вкус Балтики.
Под водой я открыл глаза и на фоне темных глубин увидел размытые очертания Харви. На секунду мелькнула ужасающая мысль: а что, если кого-то унесет течением под лед? Может, очередная прорубь будет... где? Через сто миль? Через двести?
Я вынырнул, вдохнув холодный сухой воздух. Физиономия Харви улыбалась совсем рядом, его пышная прическа превратилась в потеки золотистой патоки, стекавшей с черепа. Я заметил, что на макушке у него начинает просвечивать маленькая проплешинка. Холода я по-прежнему не чувствовал.
- Ты прав, - сказал Харви. - Относительно того деятеля, которого мы завтра сбрасываем. Беднягу можно списывать.
- А ты не мог бы...
- Нет, нет, если бы даже и хотел. Остается лишь надеяться, что он не успеет рассмотреть меня. Самосохранение - первый закон в разведке.
Харви поплыл к трапу. На берегу человек привязывал веревку к другому дереву.
* * *
Я прилагал все усилия, чтобы держаться поближе к Харви, пока он готовился к заброске агента, но Харви покинул квартиру еще до завтрака. Сигне принесла мне кофейник в ватном чехле с глазами и носом, а потом, присев на край кровати, завела дурацкий разговор с этим чехлом, пока я допивал кофе.
- Харви поручил мне работу, - устав дурачиться, сообщила она.
- Вот как?
- В'т как. Все англичане говорят в'т как.
- Дай покой. Я проснулся всего три минуты назад.
- Харви нас ревнует.
- Он что, узнал?
- Нет, это все его славянская меланхолия.
Семья Харви Ньюбегина в самом деле происходила из России, но в нем самом не было ничего славянского, во всяком случае, что могло бы броситься Сигне в глаза.
- Харви говорил тебе, что в нем течет славянская кровь?
- Ему даже не нужно говорить, у него лицо типичного мужика. Финн узнает русского за тысячу метров. Кроме того, легкая краснинка в волосах - ты обратил на нее внимание? И эти рыжевато-карие глаза. Пивные, как мы говорим. Вот посмотри на мое лицо. Я типичная уроженка Тавастиании. Крупная голова, широкое лицо, хорошее телосложение, светлые волосы, серовато-голубые глаза, смешной вздернутый нос - все это у меня присутствует. - Она встала. - И обрати внимание на мой скелет. Крупнокостный, с широкими бедрами. Мы, тавастиане, населяем центр и южную часть Финляндии. Среди нас ты не найдешь ни одного такого, как Харви.
- Скелет великолепный.
- Вот брякнешь что-то такое, и Харви сразу же догадается.
- Мне плевать, о чем он будет догадываться.
Она налила мне вторую чашечку кофе.
- Сегодня он попросил меня доставить пакет - и чтобы я тебе ничего не говорила. Фу! Я расскажу, только если мне захочется, а он думает, что я ребенок. Когда ты примешь душ и побреешься, мы сможем вместе доставить его.
Сигне аккуратно управляла старым "фольксвагеном" - она была хорошим водителем - и настояла, чтобы везти меня самой красивой дорогой через Инкеройнен, то есть проселочной дорогой вокруг Коуволы. День стоял солнечный, и небо напоминало чистенькую промокашку с синими пятнами в середине. Дорога извивалась и карабкалась кверху среди складок старых гор, как бы стараясь убедить путника, что эта земля не всюду плоская; приятной иллюзии соответствовали небольшие рощицы и фермерские домики. Вокруг было безлюдно, лишь небольшие группки детей, на лыжах бежавших в школу, махали нам, когда мы проезжали мимо.
У меня создалось впечатление, что Сигне отнюдь не отбросила совета Харви об осторожном отношении ко мне, как она утверждала, и я подчеркнуто воздерживался от всяких вопросов о пакете. В Коуволе, где железнодорожная линия разветвлялась, мы двинулись по южной дороге, которая следовала вдоль путей. Рядом с нами тянулся длинный состав с цистернами и платформами с лесом, и на белые поля опускались клубы черного дыма от локомотива.
- Как ты думаешь, что там в пакете? - спросила Сигне. - Он в бардачке.
- Черт побери! - воскликнул я. - Давай не будем портить прекрасное путешествие деловыми разговорами.
- Я хочу знать. Скажи мне, что ты думаешь.
Я вытащил из бардачка небольшой пакет в коричневой бумаге.
- Этот?
- Деньги?
- Денег такого размера видеть мне не приходилось.
- Но если я тебе скажу, что прошлым вечером Харви одолжил у меня две книжки в бумажных обложках?
- Ясно.
Пакет соответствовал размеру как раз такой книжки. Зажатая между страниц и чуть высовываясь с конца, прощупывалась двухдюймовая пачка, которая вполне могла оказаться бумажными деньгами.
- Долларовые купюры.
- Возможно.
- Что ты имеешь под этим в виду? Ты же знаешь.
- Да.
- Я должна оставить их в такси на Инкеройнен.
Инкеройнен представлял собой россыпь домов и магазинчиков, сгрудившихся вокруг небольшой железнодорожной станции. Главная улица носила явно деревенский характер. В магазинах продавались холодильники из Западной Германии, джазовые пластинки и стиральные порошки. В маленьком деревянном киоске через дорогу предлагались сигареты и пресса, а с задней стороны его располагалась стоянка такси. На ней стояли три новенькие яркие машины. Сигне остановила "фольксваген" на дальней обочине и приглушила мотор.
- Дай мне пакет, - попросила она.
- Что я получу за него? - спросил я.
Она посмотрела на часики - в четвертый раз за две минуты.
- Мою невинность.
- Ни у кого из нас ее больше нету, - заметил я.