"Мерседес" затормозил на противоположной стороне улицы, Паккар, повелительно подняв руку, остановил транспорт, провел Хоффмана через переход, и они поднялись по ступенькам великолепной псевдо-Габсбургской лестницы. Если портье и ощутил какую-то тревогу, увидев Александра, он не позволил себе ее показать, и с улыбкой повел le cher docteur в обеденный зал, освободив Паккара от его обязанностей.
За высокими дверями царила атмосфера салона XIX века: картины, статуи, позолоченные кресла, тяжелые, шитые золотом портьеры; императрица почувствовала бы себя здесь как дома. Квери заказал длинный стол возле двустворчатого окна и сидел спиной к прекрасному виду на озеро, не сводя глаз с входа. Он заправил салфетку за воротник, в стиле мужского клуба, но, как только появился Хоффман, быстро сорвал ее, бросил на стул и устремился навстречу своему партнеру.
- Профессор, - радостно сказал он, чтобы услышали остальные, а потом отвел его в сторону и понизил голос. - Проклятье, где ты был?
Хоффман собрался ему ответить, но Квери прервал его, не дав сказать ни слова. Он был возбужден, его глаза сияли, сделка близилась к завершению.
- Ладно, не имеет значения. Складывается впечатление, что они за - во всяком случае, большинство, - и у меня есть предчувствие, что сумма будет ближе к миллиарду, чем к семистам пятидесяти миллионам. Поэтому от вас, маэстро, мне нужно лишь шестьдесят минут технической поддержки. Желательно с минимальной агрессией, если ты способен с этим справиться. - Он указал в сторону стола. - Присоединяйся к нам. Ты пропустил лягушачьи лапки по-швейцарски, но филе миньон из телятины будет божественным.
Хоффман не пошевелился.
- Это ты скупил все работы Габриэль? - подозрительно спросил он.
- Что? - Квери застыл на месте и недоуменно прищурился.
- Кто-то купил всю коллекцию, используя счет, который мошеннически записан на мое имя. Она думала, что ты мог так поступить.
- Я даже не видел ее работы. И зачем мне счет на твое имя? Для начала, это противозаконно. - Квери бросил взгляд через плечо на клиентов, а потом вновь посмотрел на Хоффмана. Выглядел он изрядно озадаченным. - Знаешь, что? Мы не можем поговорить об этом позднее?
- Ты совершенно уверен, что ничего не покупал? Даже в качестве шутки? Просто скажи, что ты этого не делал.
- Я не склонен к таким шуткам, старина. Извини.
- Да, я так и подумал. - Взгляд Александра бездумно скользил по залу: клиенты, официанты, два выхода, высокие окна и балкон. - Кто-то меня преследует, Хьюго. Он хочет меня уничтожить - шаг за шагом. И меня это начинает очень серьезно тревожить.
- Ну да, я и сам вижу, Алекс. Как твоя голова?
Хоффман провел пальцами по жестким, чужеродным стежкам шва и вдруг понял, что она отчаянно болит.
- Она снова начинает меня беспокоить.
- Ладно, - задумчиво проговорил Квери. При других обстоятельствах его "плотно сжатые губы" перед лицом неминуемой катастрофы вызвали бы у Хоффмана улыбку. - И что ты хочешь сказать? Быть может, тебе лучше вернуться в больницу?
- Нет, я просто присяду.
- Возможно, тебе стоит поесть, - с надеждой предложил Квери. - Ты ведь весь день не ел? Стоит ли удивляться, что ты чувствуешь себя паршиво. - Он взял партнера под руку и повел к столу. - Сядь напротив меня, чтобы я мог за тобой приглядывать, а позднее мы сможем поменяться местами. Кстати, хорошие новости с Уолл-стрит, - добавил он вполголоса. - Похоже, Доу должен упасть при открытии торгов.
Официант усадил Хоффмана между парижским адвокатом Франсуа де Гомбар-Тоннелем и Этьеном Мюсаром. Рядом с Квери сидели другие клиенты - Эльмира Гюльжан и Кларисса Мюсар. Китайцы устроились на другом конце стола; американские банкиры Клейн и Эстербрук - на противоположной стороне. Между ними оказались Херсхаймер, Моулд, Лукашински, адвокаты и советники. Последние находились в отличном настроении - все они получали высокую почасовую оплату, а сейчас еще и наслаждались превосходной бесплатной трапезой. Тяжелые льняные салфетки расправили и разложили на коленях Хоффмана. Сомелье предложил ему белое и красное вино на выбор - "Луи Жадо Монтраше Гран Крю" 2006 года или "Латур" 1995 года. Он отказался и выбрал воду.
- Мы только что обсуждали ставки налогов, Алекс, - сказал де Гомбар-Тоннель, длинными пальцами отломил крошечный кусочек хлеба и отправил его в рот. - Мы говорили о том, что Европа, как нам кажется, движется в том направлении, которое выбрал прежний Советский Союз. Во Франции сорок процентов, в Германии - сорок пять, в Испании - сорок семь, в Великобритании - пятьдесят…
- Пятьдесят процентов, - вмешался Квери. - Поймите меня правильно, я такой же патриот, как любой из вас, но хочу ли я становиться равноправным партнером с правительством Ее Величества? Думаю, нет.
- Демократии больше нет, - сказала Эльмира Гюльжан. - Государство, как никогда прежде, все контролирует. Наши свободы исчезают, и никому нет до этого дела. Вот что меня так огорчает в нашем столетии.
- …даже в Женеве налоги составляют сорок четыре процента, - продолжал гнуть свою линию де Гомбар-Тоннель.
- Только не говорите, что ваши парни платят сорок четыре процента, - сказал Иен Моулд.
Квери улыбнулся, словно вопрос задал ребенок.
- Теоретически мы должны платить сорок четыре процента. Но если ваш доход состоит из дивидендов, а бизнес зарегистрирован за границей, то четыре пятых ваших денег освобождаются от налогов. Таким образом, вы платите сорок четыре процента от одной пятой. Отсюда смехотворные налоги в восемь и восемь десятых процента. Не так ли, Амшель?
Херсхаймер, который официально жил в Церматте, но благодаря чудесам телепортации постоянно находился в Гернси, согласился с ним.
- Восемь и восемь десятых, - с несчастным видом повторил Моулд. - Хорошо для вас.
- Я хочу жить в Женеве, - заявил Эстербрук.
- Да, но попытайтесь объяснить это дяде Сэму, - мрачно заметил Клейн. - Налоговое управление США найдет вас на краю земли, если у вас американский паспорт. А вы когда-нибудь пытались избавиться от американского гражданства? Это невозможно. С тем же успехом можно быть советским евреем, который пытался уехать в Израиль в семидесятые годы.
- Нет свободы, - повторила Эльмира Гюльжан, - как я уже говорила. Государство заберет у нас все, а если мы осмелимся протестовать, нас арестуют за то, что мы ведем себя недостаточно политкорректно.
Хоффман смотрел на скатерть, позволяя дискуссии проходить без его участия. Теперь он вспомнил, почему не любил богатых: они склонны себя жалеть. Постоянно говорить о гонениях, когда другие беседуют о спорте и погоде. Он их презирал.
- Я вас презираю, - сказал он, но никто не обратил на его слова внимания, настолько все были погружены в обсуждение неправомерности высоких налогов и свойственной всем наемным работникам склонности к преступности.
"Быть может, я стал одним из них, - подумал Александр. - Вот почему у меня появилась паранойя?"
Он посмотрел на свои лежащие на столе ладони, потом на их тыльные стороны, словно рассчитывал увидеть выросший мех.
В этот момент распахнулись двери, и вошли восемь официантов во фраках, с тарелками, накрытыми серебряными куполообразными крышками. Каждый остановился у соответствующей пары гостей, поставил тарелки перед ними, затем все положили руки, затянутые в белые перчатки на крышки, и по сигналу метрдотеля одновременно их подняли. Главным блюдом была телятина со сморчками и аспарагусом - для всех, кроме Эльмиры Гюльжан, выбравшей жаренную на рашпере рыбу, и Этьена Мюсара, который предпочел гамбургер и чипсы.
- Я не могу есть телятину, - заявила Эльмира, интимно склоняясь к Хоффману, что позволило ему увидеть верхнюю часть ее бледно-коричневой груди. - Бедные телята так страдают.
- А я всегда предпочитал есть пищу, которая страдала, - весело заметил Квери, энергично работая ножом и вилкой. Салфетку он вернул на прежнее место. - Думаю, страх придает плоти особую пикантность. Отбивные котлеты из говядины, лобстер термидор, фуа-гра - чем страшнее гибель, тем лучше, вот моя философия: там, где нет боли, нет прибыли.
Эльмира махнула на него концом салфетки.
- Хьюго, вы испорчены. Алекс, правда, он испорчен?
- О, да, - согласился Хоффман.
Александр отодвинул тарелку и вилку. У него не было аппетита. Он видел, как за плечом Квери бьет в тусклое небо Женевский фонтан, подобный водяному прожектору.
Лукашински начал задавать технические вопросы относительно нового фонда, и Квери пришлось отложить отбивную, чтобы на них ответить. Все вложенные деньги будут находиться в распоряжении фонда в течение года с правом погашения четыре раза в год: 31 мая, 31 августа, 30 ноября и 28 февраля; для изъятия денег необходимо отправить предупреждение за сорок пять дней. Структура фонда останется неизменной: инвесторы станут частью компании с ограниченной ответственностью, зарегистрированной на Каймановых островах для того, чтобы уйти от налогов. Такие меры позволят "Хоффман инвестмент текнолоджиз" управлять фондом.
- Как скоро вы хотите получить от меня ответ? - спросил Херсхаймер.
- Мы намерены снова закрыть фонд в конце этого месяца, - ответил Квери.
- Значит, три недели?
- Именно так.
Неожиданно атмосфера за столом изменилась. Все стали серьезными, отдельные разговоры прекратились. Потенциальные клиенты теперь слушали очень внимательно.
- Ну я могу дать ответ прямо сейчас, - заявил Эстербрук и махнул вилкой. - Вы знаете, что мне в вас нравится, Хоффман?
- Нет, Билл. И что же?
- Вы ничего не говорите сами. За вас это делают цифры. Я принял решение, как только приземлился мой самолет. Все формальности и прочие глупости, бла-бла-бла, будут соблюдены, но я буду рекомендовать "АмКор" удвоить вложения.
Квери бросил быстрый взгляд на Хоффмана. Его голубые глаза широко раскрылись, кончик языка облизнул губы.
- Это миллиард долларов, Билл, - тихо сказал он.
- Я знаю, что речь идет о миллиарде, Хьюго. В прежние времена это была огромная сумма денег.
Все рассмеялись. Они запомнят слова Эстербрука и будут повторять его слова на набережных Антиба и Палм-Бич в течение следующих нескольких лет: про тот день, когда старина Билл Эстербрук из "АмКор" вложил миллиард долларов за ланчем и сказал, что прежде это была большая сумма денег. Выражение лица Эстербрука говорило о том, что он знает, о чем они думают; именно поэтому он так и сказал.
- Билл, ваша щедрость производит впечатление, - хрипло проговорил Квери. - Алекс и я поражены.
- Да, поражены, - повторил Александр.
- "Уинтер Бэй" также будет участвовать, - присоединился к Эстербруку Клейн. - Пока я не могу назвать точную сумму - у меня нет таких полномочий, как у Билла, - но наш вклад будет значительным.
- Могу сказать о себе то же самое, - добавил Лукашински.
- А я говорю за своего отца, - вмешалась Эльмира, - и он поступит в соответствии с моими рекомендациями.
- Правильно ли я понял, что вы все намерены сделать вложения? - спросил Квери. Все сидящие за столом принялись кивать. - Что ж, звучит многообещающе. Могу ли я сформулировать свой вопрос иначе: кто не планирует увеличивать свои вложения? - Гости начали переглядываться и пожимать плечами. - Даже вы, Этьен?
Мюсар с недовольным видом оторвал взгляд от гамбургера.
- Да, да, полагаю, да, почему я должен отказываться? Однако давайте не будем обсуждать такие вещи при всех, если вы не против. Я предпочитаю традиционные швейцарские методы.
- Иными словами, полностью одетыми и с выключенным светом? - Под всеобщий смех Квери поднялся на ноги. - Друзья мои, я вижу, вы еще не закончили трапезу, но мне кажется, сейчас самое подходящее время для спонтанного тоста в манере русских - прошу меня простить, Мечислав. - Хьюго откашлялся; казалось, что он тронут до слез. - Дорогие гости, вы оказали нам честь, откликнувшись на наше приглашение и доверившись нам. Я искренне верю, что мы находимся при рождении совершенно новой силы в мировой системе хедж-фондов, результата сотрудничества самой передовой науки и агрессивных инвестиций - иными словами, Бога и Маммоны. - Новый взрыв смеха. - И в этот замечательный момент я считаю, что мы должны поднять наши бокалы в честь гения, который сделал все это возможным, - нет, нет и нет, не меня. - Он повернулся к Хоффману и засиял. - За создателя ВИКСАЛ-4 - за Алекса!
Заскрипели отодвигаемые стулья.
- За Алекса, - хором сказали все.
Раздался звон бокалов, инвесторы стоя выпили за Хоффмана. Они с любовью смотрели на него - даже губы Мюсара тронула скупая улыбка. И когда все уселись на свои места, продолжая кивать и улыбаться, Александр с ужасом понял, что от него ждут ответного выступления.
- О, нет, - сказал он.
- Давай, Алекс, - тихонько попросил его Квери. - Скажи пару слов, и следующие восемь лет тебе больше не придется выступать.
- Я не могу, честно.
Однако все искренне кричали "нет", "так нельзя!", и Хоффман обнаружил, что поднимается на ноги. Салфетка соскользнула с его колен и упала на ковер. Он оперся рукой о стол, чтобы сохранить равновесие, и попытался придумать, что следует сказать. Его взгляд рассеянно скользнул в сторону окна - и теперь он смог увидеть не только противоположный берег и высокий фонтан, но и набережную, где ударили ножом императрицу, непосредственно перед отелем. Набережная была в этом месте особенно широкой, и получилось нечто вроде небольшого парка с деревьями лайма, скамейками, миниатюрными, аккуратными лужайками, изящными уличными фонарями времен Прекрасной эпохи и темно-зелеными, идеально подстриженными кронами деревьев.
Полукруглая дамба с каменной балюстрадой уходила в воду и вела к волнолому и пристани для парома. В это утро к белому металлическому киоску, где продавали билеты на паром, выстроилась небольшая очередь из дюжины человек. Молодая женщина в красной бейсболке каталась на роликовых коньках. Двое мужчин в джинсах прогуливались с черным пуделем. Наконец, взгляд Хоффмана остановился на похожем на скелет призраке, одетом в коричневую кожаную куртку, который стоял под бледно-зелеными лаймами. У него был обтянутый бледной кожей череп; казалось, он только что пришел в себя после обморока. Глубоко запавшие глаза оставались в тени нависающего лба, волосы незнакомец собрал в тугой седой хвост. Он смотрел прямо в окно, за которым находился Хоффман.
Все тело Александра окаменело; несколько долгих секунд президент не мог пошевелиться, потом сделал непроизвольный шаг назад и опрокинул стул.
- О, господи, ты сейчас упадешь в обморок, - сказал встревожившийся Квери и начал вставать, но Хоффман поднял руку, чтобы его остановить.
Он сделал еще один шаг назад, зацепился за ножки стула и едва не упал, но тут, наконец, наваждение исчезло, он отбросил стул ногой, повернулся и побежал к выходу.
У него за спиной послышались удивленные восклицания, его звал Квери. Однако Хоффман выскочил в зеркальный коридор, свернул на лестницу и схватился за перила. Через последние несколько ступенек он перепрыгнул, промчался мимо телохранителя - тот о чем-то беседовал с портье - и выбежал на набережную.
Глава 11
…Борьба за существование почти всегда бывает самой жестокой между особями одного вида, потому что они часто оказываются в одних и тех же местах, им требуется одинаковая пища и угрожают им те же опасности.
Чарлз Дарвин.
Происхождение видов (1859)
Все пространство набережной под лаймами оставалось свободным. Хоффман остановился возле рядов багажа гостей отеля, посмотрел налево, направо и выругался. Швейцар спросил, не нужно ли ему такси. Хоффман проигнорировал его и зашагал мимо к перекрестку. Впереди висел плакат частного банка "Эйч-эс-би-си"; слева, параллельно стене "Бо Риваж", шла узкая односторонняя улица доктора Альфреда Винсента. За неимением ничего лучшего Александр зашагал по ней, потом перешел на легкий бег, проскочил эстакаду, строй припаркованных мотоциклов и маленькую церковь. На перекрестке он остановился.
Впереди, опережая его на квартал, фигура в коричневой куртке переходила дорогу. Когда мужчина оказался на другой стороне, он обернулся и посмотрел на Хоффмана. Да, это был тот самый человек - сомнений не оставалось. Между ними проехал белый фургон, и незнакомец исчез, хромая по боковой улице.
Теперь Хоффман побежал по-настоящему. Его тело наполнила мощная энергия, ноги делали быстрые длинные шаги. Он помчался к тому месту, где в последний раз видел странного человека. Еще одна улица с односторонним движением; мужчина снова исчез. Хоффман помчался к следующему перекрестку. На узких улицах почти не было движения, но возле тротуаров стояло много припаркованных машин. Повсюду располагались небольшие магазинчики, парикмахерские, аптеки и бары; люди не спеша шли по своим делам.
Александр беспомощно озирался по сторонам, повернулся направо, побежал, снова повернул направо, блуждая по лабиринту односторонних улочек, не желая признать, что потерял мужчину в коричневой куртке. Между тем картины вокруг него начали меняться. Сначала Хоффман не обратил на это особого внимания. Здания становились все более обшарпанными и казались заброшенными, стены домов исписаны граффити - он попал в другой город. Чернокожая девушка в обтягивающем свитере и пластиковой мини-юбке что-то крикнула ему с противоположной стороны улицы. Она стояла возле двери с пурпурной неоновой надписью: "Видеоклуб XXX". Чуть дальше еще три чернокожих проститутки разгуливали по тротуару, а их сутенеры курили в дверных проемах или наблюдали за ними, стоя на углу: молодые, невысокие худые мужчины с оливковой кожей и короткими черными волосами - северные африканцы или албанцы.
Александр замедлил шаг, стараясь понять, где очутился, и сообразил, что, видимо, добежал почти до железнодорожной станции Корнавин и района красных фонарей. Наконец, он подошел к заколоченному ночному клубу, на стенах которого висели оборванные плакаты.
"ЧЕРНАЯ КОШКА (XXX, ДЕВУШКИ СЕКС)".
Хоффман поморщился, положил руки на бедра, ощутил острую боль в боку и наклонился над канавой, пытаясь восстановить дыхание. Проститутка азиатка наблюдала из окна, находившегося всего в трех метрах от него. На ней был черный корсет и чулки, она сидела, скрестив ноги, на кресле с красной обивкой. Затем заново скрестила ноги и поманила Александра к себе, но неожиданно штора на окне стала опускаться, невидимый механизм закрыл сцену.