- Да, мне тоже, - говорю я, плавно посылая "капри" в поворот на Андерсон-стрит и въезжая на стоянку перед "Маи-Маи".
Рынок знахарей и целителей "Маи-Маи" не так популярен, как "Фарадей", рядом с которым есть удобная стоянка такси. Снаружи крытый рынок напоминает дешевый аттракцион для туристов: стены цвета грязи, на тротуаре у главного входа прямо на земле сушатся целебные травы. Под соломенным навесом на костре висит горшок, в котором что-то помешивает сидящий на корточках мужчина. Из горшка валит едкий, вонючий дым. Из туалета выходит немецкий турист с расстегнутой ширинкой; он что-то спрашивает у парня, который делает сандалии из старых автопокрышек.
Яркое, полупрозрачное небо, словно подсвеченное снизу, предупреждает о том, что надвигается гроза. Стало трудно дышать. Горизонт заволокли тучи; они как будто давят на город. Мама, помнится, требовала, чтобы во время грозы мы завешивали зеркала. Она считала, что зеркала притягивают молнии. Едва заметив на небе облачко, она начинала носиться по всему дому с полотенцами и простынями. Отец ужасно злился.
- Суеверная чушь! - ворчал он, ненадолго отрываясь от своих книг по кинематографике. - Суеверия не дают нашему континенту двигаться вперед! - Он всегда очень переживал из-за отсталости современной Африки.
Молния ни разу не попала в дом. Но никакие мамины предосторожности - ни принесение в жертву козла в благодарность за рождение сына, за то, что я успешно закончила школу, ни дурацкие простыни на зеркалах - не защитили от пуль.
Я вылезаю из машины; из-под эвкалипта на краю стоянки выбегает тощий парнишка, которому непонятно сколько лет - то ли двенадцать, то ли девятнадцать, - и кричит мне на ходу:
- Леди, эй, леди! Хотите, я помою вам машину? Хотите, чтобы она была красивой? - Глаза у него навыкате, белки желтые, мутные. На лбу, под волосами, старый рубец от ножевого удара, похожий на пробор. От него несет перегаром; Ленивец брезгливо отворачивается.
- Спасибо, сегодня не надо.
- Для тебя - дешево, сестренка! Специальная цена!
- В следующий раз, друг мой.
Парнишка вразвалку бредет назад под эвкалипт. Видимо, он там живет, там и ночует. На нижние раскидистые ветки предусмотрительно накинут брезент; на земле, у столба, куча тряпья. Я замечаю там его приятелей и говорю:
- Погоди-ка, парень. Знаешь, где можно найти Баба Ндебене?
Желтоглазый немедленно оживляется и несется ко входу:
- Сюда, сестра! Пойдем со мной! Я тебя провожу!
Мы входим в прямоугольную арку, и я вижу с обеих сторон ряды красных кирпичных домиков; стены увиты плющом, в кашпо под окнами высажены цветы и лекарственные травы. На дорожке между кирпичами возятся черные куры - ищут крошки и червяков. С порога на меня смотрит женщина в красно-белом саронге, вся увешанная зулусскими амулетами; на груди у нее длинные бусы, надетые крест-накрест, как патронташ. Не знаю, кто ее больше интересует - я или мой проводник.
В каждом окне, над каждым дверным косяком висят омерзительные экспонаты, которым место в кунсткамере. Черепаховые панцири, череп антилопы-гну со сломанным рогом, сушеные кусочки животного или растительного происхождения - трудно сказать. Отовсюду доносятся заклинания; их не заглушает даже гул городского транспорта. Ленивец прячет голову у меня на шее.
- Сюда, госпожа, сюда! - зовет мой провожатый.
Я даю ему монету в пять рандов. Желтоглазый подобострастно хлопает в ладоши, кланяется и убегает, ухитряясь на бегу пинать черных кур.
Я вхожу в крошечную приемную - судя по всему, она служит и аптекой. На узкой скамье сидит женщина с шитьем. Она окидывает меня равнодушным взглядом с ног до головы и возвращается к своему рукоделию, не произнеся ни слова. Повсюду полки, уставленные грязноватыми стеклянными банками с непонятным содержимым. С потолка свисают пучки сушеных трав; они слегка покачиваются на ветерке. В углу работает вентилятор; он прикручен к металлической решетке на окне. Лопасти скрипят и подрагивают, как будто у них приступ астмы. От остального помещения нас отделяет занавеска.
- Савубона, здравствуйте, я пришла повидать Баба Ндебене, - обращаюсь я к рукодельнице.
Та прикладывает палец к губам и косится на меня, не переставая работать. Она расшивает бисером оранжево-белую юбку. Я сажусь рядом и жду. Назойливо жужжит муха; я слежу за ней. Муха летает по какому-то своему маршруту - ромбом. Она ни разу не сбивается. Надо же - насекомое, а какое знание геометрии! Снаружи доносится громкий женский хохот. Вдали мерно, как морской прибой, шумит городской транспорт. В общий мерный гул время от времени врывается дикий рев мотоцикла или двигателя с сорванным глушителем. Вентилятор трясется, как будто хочет сорваться со своего места, и заходится в приступе астматического кашля. А женщина все нанизывает бисерины, все нашивает их на юбку по одной… Я пересаживаю Ленивца на колени и прислоняюсь затылком к прохладной стене. Двести восемьдесят один аллигатор… Триста сорок два аллигатора… Семьсот девятнадцать аллигаторов… Девятьсот пятьдесят три аллигатора…
Я просыпаюсь, как от толчка, когда из-за занавески выходит молодая девушка. Ее высокий головной убор спереди расшит бисером; сзади болтается высушенный желчный пузырь козла. Грудь у нее обмотана красно-белыми бусами; такие же бусы на запястьях и лодыжках. Девушка очень красивая. Ее темно-русые волосы до плеч на кончиках загибаются. Зато ее лицо подчеркнуто бесстрастно. В дверях она опускается на колени, встает и с поклоном отдергивает занавеску, приглашая меня войти. Портнихи уже нет. Я толкаю Ленивца. Он недовольно ворчит и пытается снова устроиться поспать у меня на коленях.
- Пошли, дружок! - Я слегка тискаю его, чтобы взбодрить. Мы встаем. Голова у меня кружится, как с похмелья. Либо на меня так действует гроза, либо магия, будь она неладна!
Я сажаю Ленивца себе на спину и даю молодой женщине два ранда. Тваса - посвященным - не разрешается разговаривать с посетителями, пока те не дадут им чего-нибудь блестящего. Можно ограничиться и кусочком фольги, но считается, что монеты лучше привлекают духов предков, даже через начинающих колдунов.
- Снимите, пожалуйста, обувь, - говорит девушка.
Я скидываю сандалии и переступаю порог. В задней комнате, так сказать в приемной сангомы, сильно пахнет благовониями.
- Это Баба Думисани Ндебене, сангома, - говорит девушка, показывая на верзилу, больше похожего на профессионального регбиста.
Верзила стоит на коленях на камышовой циновке, брошенной посередине цементного пола. На нем белая майка и красный фартук; поверх накинута леопардовая шкура. На лбу леопардовая же повязка. Голова у него гладко выбрита; на ней блестят капельки пота. Здесь нет вентилятора и потому гораздо жарче, чем в прихожей. Я замечаю на майке сангомы логотип "Дольче-Габбана", такой маленький, что сразу понятно: майка настоящая. На подделках из Гонконга лейблы обычно огромные, кричащие. Вот вам и польза от простой жизни и служения духам предков.
- Большое спасибо, - обращаюсь я к духам предков. Я приветствую их больше из почтения к матери.
- Спасибо, - отвечает Думисани и несколько раз чихает. - Мой длози - дух моего предка - уже рассказал мне о тебе. - Сангома многозначительно покачивает новеньким айфоном. - Он говорит, ты не по своей воле пришла сюда.
- Вот не знала, что предки умеют посылать эсэмэски!
- Нет, он мне звонит. Духам легче общаться с помощью техники. Она не такая засоренная, как человеческие головы. - Как бы в подтверждение он стучит пальцем по голове. - Они по-прежнему больше всего любят реки и океаны, но информация тоже похожа на воду - духи могут передвигаться по ней. Вот почему нам всем становится нехорошо рядом с вышками сотовой связи.
- А я думала, это от радиации… - Понимаю, что веду себя оскорбительно, но ничего не могу с собой поделать. - Значит, в мире духов есть своя компания сотовой связи? Интересно, какие у них тарифы? Готова поспорить, они часто звонят за счет вызываемого абонента!
- Замолчи, сестра! Ты очень циничная, хотя у тебя есть шави. Что бы сейчас сказала твоя мать?
Я вздрагиваю. Неужели угадал?
- Мой длози говорит, тебе понадобится толкование по костям.
Ученица тихо говорит:
- Пожалуйста, положите деньги на циновку. Пятьсот рандов. - Я выполняю просьбу, и она бесшумно выходит из комнаты, задергивая за собой занавеску.
- Стыдись, сестра, - говорит Думисани. - Все потому, что ты носишь своих духов с собой. Мир в плохом состоянии, сестра. У семи миллиардов человек много духов. Иногда духи блуждают… Они тяжелые, очень тяжелые. Пригибают тебя к земле. Тебе нужно отпустить шави на свободу.
- Ха-ха, как смешно!
- Я не шучу. Это можно сделать; способы есть. Как в футболе - тебе просто нужно найти замену…
- До сих пор Ленивец мне помогал, так что спасибо! Ну, так как насчет толкования?
- Вижу, ты женщина смелая и решительная. Да, сделать это можно. Пожалуйста, возьми. - Он жестом показывает, чтобы я подставила ладони, и высыпает в них раковины каури, камешки, кусочки окаменевших моллюсков-корабликов, костяшки домино (одна из них треснута), нитку белых бус, накрученных на деревяшку, пулю, SIM-карту компании MTN - значит, я права и в мире духов тоже есть компании сотовой связи? Затем сангома вручает мне крошечную пластмассовую фигурку уродливого лилового монстра с гривой спутанных оранжевых волос. Судя по всему, это игрушка из "Макдоналдса". - Теперь дунь на руки и выбрось все!
Я послушно раскрываю ладони, и содержимое падает куда попало. Думисани явно недоволен:
- Ты в школе не любила физкультуру, да? - Он серьезно разглядывает созвездие рассыпавшихся по полу предметов. Ленивец вдруг чихает - один, два, три раза. Сангома торжественно объявляет: - Вот видишь, они с нами!
Я улыбаюсь, но думаю, что склонность Ленивца чихать не столько знак иного мира, сколько знак того, что тлеющие благовония раздражают его обоняние. Должно быть, мои мысли прочесть совсем нетрудно.
- Знаешь, в прежней жизни я был страховым актуарием, - говорит Думисани. - У меня была машина "Ауди-S4". Дом с четырьмя спальнями в Морнингсайде. Все современные игрушки. Я встречался с тремя любовницами, и все они заботились обо мне. Я растил двоих детей от разных матерей. Платил за частные школы. Квартиры. Машины. Потом я услышал зов. Я имею в виду - в сердце, а не по телефону. Духи предков - амадлози - не оставляли меня в покое. Постоянно теребили. Как соседская собака, которая не дает спать по ночам. Мне все время снились страшные сны. Особенно часто повторялся один. Я видел свою бабушку. Она несла змею, которая сползала с ее плеч, подползала ко мне и вползала мне в грудь - как в вагину. Я заболел. Мне было очень плохо, мои подружки решили, что у меня СПИД. Все они бросили меня. Они боялись. Я их не виню. За две недели я похудел на сорок килограммов. Кожа на мне висела, как если бы мне сделали липосакцию. Поверь мне, я знаю, о чем говорю. Одна моя любовница откачивала жир и стала потом настоящей уродкой…
- А потом? - Холодный пот течет у меня по спине между лопатками, попадает Ленивцу на живот. Я хочу стряхнуть Ленивца на пол, но, судя по тому, как он вцепился мне в плечи, он никуда не пойдет.
- Я перестал бороться. - Думисани пожимает плечами. - В конце концов, прошлая и нынешняя работы похожи. Только раньше я занимался статистическим анализом, возился с цифрами, а теперь анализирую кости. Главное - уметь их читать. Как здесь, смотри! - Он берет белую раковину, которая упала на костяшку домино, как раз на треснутую. На одной половинке костяшки пусто, на другой - три очка. Одно очко рассечено. - Вот видишь, неудача. И здесь тоже, - говорит он, показывая на игрушечного тролля, пулю и костяшку домино, которые легли треугольником. - Очень плохо! На тебе Тень.
- Да я и сама заметила. - Ленивец пыхтит, жарко дышит мне в ухо. Но на самом деле я имею в виду Отлив. Его неизбежность пригибает к земле. Иногда я просыпаюсь ночью оттого, что не могу дышать, и мне кажется, что грудь у меня раздавлена, как после аварии. Может, потому я и получила шави, дар, чтобы отвлечься до тех пор, пока меня не поглотит Тьма?
- Так, а что у нас здесь? - Сангома тычет пальцем в звездообразную раковину с красными прожилками. Он как будто взволнован. - О-о-о! Девочка, либо ты встречаешься с очень плохим человеком, либо ты просто магнит для плохого… Не знаю, хватит ли цыпленка. Для тебя и быка будет мало!
- Мне не хочется приносить в жертву ни цыпленка, ни быка, ни ведьму, ни злых духов, ни призраков. Все очень просто. Я кое-что ищу. Вуйо сказал, вы можете мне помочь.
- Ищешь кое-что - или кое-кого? - Сангома лукаво улыбается. - Потому что вот этот камешек, - он тычет большим пальцем в осколок кварца, - говорит, что ты со мной не откровенна!
- Кое-кого, - нехотя признаюсь я.
- Парный знак, - продолжает сангома, показывая на два практически одинаковых кусочка янтаря. - Ты ищешь близнецов? Близнецы очень могущественны. Раньше у нас, зулусов, было принято убивать одного из двоих, чтобы отвести неудачу.
- Мне добавить людей в список тех, кого я не хочу приносить в жертву? - И все же его слова произвели на меня сильное впечатление, почти потрясли. Колдун все прекрасно понимает. - Извините, - говорю я. - Я не хотела проявлять неуважение ни к вам, ни к вашему амадлози.
Он отмахивается:
- Мне не важно, что ты хотела и чего не хотела. Есть ли у тебя что-то, принадлежащее тем двоим?
- В том-то и трудность…
Он быстро поднимает палец:
- Секундочку!
У него звонит телефон; он нажимает кнопку приема вызова и притворяется, будто отвечает:
- Да, я знаю. Какое нахальство! У нее в сумке? Спасибо! - Он зажимает телефон между плечом и ухом, как будто по-прежнему слушает, и тычет пальцем в сторону моей сумки: - У тебя в сумке есть какая-то вещь, которая нам поможет!
- Может, мой кошелек?
- Слушай, если не хочешь, чтобы я тебе помогал, уходи. Убирайся!
- Хорошо. - Я вытряхиваю содержимое сумки: мою собственную коллекцию самых разных предметов. Ключи от машины. Блокнот с вырезками из музыкальных журналов, посвященных "и-Юси". Буклет компании "Грейхаунд" с тарифами проезда до Зимбабве и Ботсваны - плюс пересадка на Киншасу. Четыре дешевые шариковые ручки, причем три из них не пишут. Бумажник, в котором сейчас лежат три тысячи восемьсот рандов - для меня целое состояние. Губная помада (розовая, матовая, наполовину растаявшая), драже "Тик-Так". Тетрадка с песнями С’бу, новенькая визитная карточка, которую мне дали Мальтиец и Марабу, пачка мятых визиток, скрепленных вместе резинкой для волос (это мои), сломанная сигарета, из которой сыплются табачные крошки, мятые пакетики с искусственным подсластителем, мелочь.
- Давай посмотрим, - говорит сангома. Его блестящий лоб идет складками от сосредоточенности; он как будто следует указаниям, полученным по телефону. Из всей кучи он выбирает тетрадку с песнями и мой блокнот. - Хорошо! - говорит он в трубку. Вытряхивает вырезки и откладывает блокнот в сторону. Телефон засовывает в карман и тут же вынимает из другого кармана зажигалку, подносит его к блокноту, чиркает…
- Что вы делаете?! - Я тянусь к тетрадке, но он отдергивает руку, держит ее над головой. Уголки страниц начинают коричневеть и загибаться в пламени.
- Помогаю тебе. - Огонь в его правой руке разгорается; обгорелые куски, как снежинки, хрустят по углам. - Ах, молодежь, молодежь! Никакого уважения к собственным традициям!
Я читаю слова на обгорелом куске бумаги, который летит вниз: "Будем веселиться, будем тусоваться, мы уже не дети, мы теперь свободны!" В огне корчится фотография: Сонг и С’бу на церемонии вручения музыкальных наград. На близнецах костюмы в полоску с подтяжками в стиле восьмидесятых и мягкие шляпы в тон.
Думисани вскрикивает и дует на пальцы, когда их лижет пламя. Обрывки еще горящей бумаги падают на циновку вокруг рассыпанных предметов и содержимого моей сумки. Он хлопает по язычкам пламени, затем собирает в кучку обрывки и кусочки, кладет себе на ладони.
Входит ученица; она несет деревянную ступку и пестик. В ступке, по-моему, земля и какие-то вонючие травы. Еще у нее на подносе жестяная кружка, одноразовый запечатанный шприц и двухлитровая пластиковая бутыль из-под кока-колы, наполненная чем-то густым, желтоватым. Она кланяется и уходит. Сангома высыпает в ступку обгорелые обрывки и долго растирает их пестиком. Протягивает мне одноразовый шприц в пластиковой упаковке.
- Мне нужна кровь. Не волнуйся, шприц совершенно стерильный. Достаточно одной капли! - Когда я вскрываю упаковку и подношу иглу к пальцу, он останавливает меня: - Не твоя. Зверя!
Я достаю из-за спины Ленивца. Он жалобно хнычет.
- Если боишься, я сам сделаю, - немного раздраженно предлагает сангома.
- Нет, ничего. Иди сюда, приятель. Сейчас я тебя уколю.
Ленивец протягивает лапу и отворачивается; я протыкаю ему тонкую кожу на предплечье. Через миг на меху выступает яркая капля крови. Сангома протягивает мне сухой лист, я промокаю им кровь. Сангома помещает окровавленный лист в ступку. Наконец, он подливает в смесь молочно-желтую жидкость из бутыли - то ли гной, то ли слизь, то ли непастеризованное кислое молоко. Даже не знаю, что хуже. Наверное, все дело в источнике. Полученную смесь он наливает в жестяную кружку.
- Это мути? Зелье?
- Оно не для лечения. Оно поможет тебе понять… Пей!
В свое время я выпила свою долю сомнительных жидкостей и еще больше дряни впустила в организм через кровоток. Как-то лет в пятнадцать я глотнула денатурата из бутыли - мы украли ее в подсобке художественного магазина. Дрянь оказалась страшная. Потом меня долго выворачивало наизнанку.
- Если вы думаете, что я стану это пить, вы ненормальный!
- Перестань сопротивляться! - говорит он и так резко прижимает жестяную кружку к моим губам, что я прокусываю губу. Ошеломленная, я глотаю; гадость стекает вниз по горлу. Она теплая, склизкая, горькая и сладкая, как раздавленные личинки, вышедшие из пищеварительной системы крысы. Как дерьмо, смерть и гниль, вместе взятые. Ленивец соскальзывает с моей спины; он как-то обмяк, словно мешок с утопленными котятами. Я падаю на четвереньки; задыхаюсь, кашляю, но из меня выходят только длинные нити слюны. Потом начинаются судороги.
Мне три года; я сижу в парке и ем мелкие розовые цветочки клевера. Они невыносимо горькие; я вздрагиваю всякий раз, как разжевываю очередной цветок. И все-таки тянусь за следующим. Тандо падает с горки; я замечаю это лишь краем глаза. Я слишком сосредоточена на том, что жую горькие цветочки. Тандо подбегает ко мне и с гордостью показывает разбитую коленку. По его ноге течет кровь, липкая, как мед.
Человек в резиновых перчатках и маске соскребает комочки мозга и кусочки черепа Тандо с куста маргариток.
Мои родители не приходят на процесс. Я пытаюсь дозвониться им с тюремного телефона-автомата; на экране мигают секунды, которые отсчитывают, сколько времени мне еще осталось, пока не закончатся деньги.