Глядя на то, как поворачивают немецкие самолеты, я понял, что за этим последует. Так оно и вышло - с разворота они один за другим стали падать в пике. Я помнил, что случилось над Митчетом. Теперь настала наша очередь. Как ни странно, мне было совсем не страшно. Я будто смотрел на самого себя со стороны - вот мое тело пригнулось, запрокинув голову, а глаза следят за серебристыми яйцами, высыпающимися из-под каждого самолета.
Мне показалось, что прошла целая вечность, пока я, напрягшись, ждал. По-прежнему стреляли трехдюймовки, выли моторы пикирующих бомбардировщиков и стрекотали вдалеке пулеметы.
И вдруг на аэродроме будто разверзлась преисподняя. Когда немцы выходили из пике на высоте около семи тысяч футов, заговорили "бофорсы", "испано" и пулеметы системы "льюис" - заговорили все сразу. Было видно, как красные трассирующие снаряды "бофорсов", похожие на огненные апельсины, лениво струятся вверх навстречу бомбардировщикам.
Затем за капониром к северу от нас взлетел в воздух фонтан земли, и от этого взрыва задрожал весь окоп. Воцарился ад кромешный - стали рваться бомба за бомбой. По всему аэродрому зависали на секунду громадные земляные брызги, а когда они падали, вверх вздымались новые.
Все это время Лэнгдон бесстрашно стоял чуть позади орудия, корректируя огонь. Многие, ища укрытия, жались к брустверу, но наводчики по-прежнему сидели на своих местах, а Мики был целиком поглощен стрельбой. Случилось так, что наступила минутная пауза, когда к орудию не поднесли ни одного снаряда, хотя Худ знай себе занимался своим делом. Не раздумывая, я подбежал к нему, схватил снаряд и протянул его Мики, который дослал его в ствол.
Еще несколько минут я не следил за тем, что происходит, так как все мое внимание было поглощено тем, чтобы обеспечивать зенитку снарядами. Я знал только, что за пределами этой сосредоточенности было дьявольское месиво. Повсюду летала шрапнель, в воздухе над окопом свистели и завывали осколки.
К Фуллеру и ко мне присоединились другие и тоже стали подносить снаряды к орудию. Мы уже начинали привыкать к взрывам бомб, сотрясавшим окоп, словно землетрясение. Вдруг я услышал свист бомбы, особенно громкий, и, подняв глаза, увидел, что она летит прямо на нас. Я инстинктивно распластался на земле лицом вниз. Секундой позже эта сволочь упала едва ли не в двадцати ярдах от окопа, последовал оглушительный взрыв. Часть бруствера из мешков с песком обвалилась в окоп, вокруг нас падали вывороченные разрывом большие куски дерна и камни. Один из нас - Хелсон - потерял сознание. Но мгновение спустя зенитка уже снова стреляла. Мы сбили один самолет, я уверен в этом. Мы сбили его на пике, и он, продолжая лететь, врезался на земле в один из ангаров и взорвался огромной вспышкой пламени.
И вдруг посреди всего этого шума зазвонил телефон. Просто повезло, что я услышал его. Кинувшись к нему, я снял трубку и услышал, что уже передается информация:
- … низко к югу. Еще один налет, самолеты идут на малой высоте с юга… Очень низко… Еще один налет… - По голосу оператора можно было догадаться, что он страшно напуган.
- Далеко они? - врезался я.
- Очень близко, - последовал ответ.
Я схватил Лэнгдона за руку и прокричал ему на ухо все, что только что услышал.
- Стой! - закричал он. - Навести над самыми ангарами. Шрапнель, взрыватель два. Заряжай!
Орудие развернулось.
Глава VII
Синяки и шишки
Прекратить огонь и ждать чего-то, нацелив пушку поверх ангаров, вместо того, чтобы палить по пикирующим бомбардировщикам, которые продолжали атаковать нас, - это казалось мне преступным бездействием. Небо на юге было чистое. В мозгу яркой вспышкой мелькнула мысль о том, что какой-нибудь шпион вполне мог отдать по телефону фальшивый приказ. Но сейчас это мало что значило: стрельбу все равно надо было кончать, потому что мощь налета таяла по мере того, как наши самолеты, подкрепленные отбившимися истребителями с других аэродромов и резервными эскадрильями, которые уже успели вступить в бой, начинали наскакивать на бомбардировщики, нарушая точность их пикирования и мешая им строиться после бомбометания.
Другая трехдюймовка тоже прекратила огонь. Слышался лишь рев битвы над головой да глухие шлепки - бомбы падали на глинистую почву. Впервые с начала боя я осознал, что моя рубаха насквозь промокла от пота, но жара я не чувствовал. По правде говоря, я вообще ничего не чувствовал. Оторви мне сейчас взрывом руку, я бы и этого не заметил. Вот когда мне стало ясно, что в пылу сражения продолжают драться даже смертельно раненые. В тот миг я и сам был способен на такое, и героизм тут ни при чем - я отнюдь не герой. Просто у меня напрочь отшибло все чувства, способность что-либо воспринимать. Я видел, как полыхает ангар, в который рухнул джерри, видел, как команда с пенными огнетушителями и другие пожарные суетятся вокруг, пытаясь сбить пламя, видел, как половина здания офицерской столовой обвалилась, а от одного из бараков возле плаца остался лишь голый остов. Заметил я и то, что на само летное поле упало всего несколько бомб, зато окружающие его постройки были проутюжены на совесть. Все это я отмечал совершенно бессознательно. Я не шевельнулся, чтобы помочь Хелсону, который так и лежал на покрытом шлаком дне окопа; из рваной раны на лбу у него сочилась кровь, но никто из нас не сдвинулся с места, чтобы оказать ему помощь.
На весь этот обзор ушло не больше секунды. С юга донесся зловещий свист скоростных самолетов, идущих на малой высоте. Мгновение спустя свист сменился ревом, в котором потонули все звуки, и над ангарами, словно по волшебству, появились боевые машины. Растянувшись в цепь, они приближались с молниеносной быстротой и летели так низко, что один пилот даже приподнял левое крыло, чтобы не задеть радиомачту возле главных ворот. Когда они откладывали свои яички, высота от крыш бараков не привышала тридцати футов. Я видел, как из-под фюзеляжей каскадами сыплются бомбы.
- Огонь! - резко скомандовал Лэнгдон.
Пушка оглушительно грохнула, и в тот же миг весь казарменный городок исчез за завесой из дыма, земли и взлетавшего в воздух кирпича. Казалось, остатки полуразрушенных казарм приподнялись над землей, рассыпаясь на тысячи осколков. Послышался грохот, подобный грому, и на фоне черных длинных смерчей, непроницаемой стеной перегородивших весь лагерь, появились серебристые самолеты. Громадные с виду, они с ревом неслись на нас в жарких лучах солнца. Это были "дорнье-215" - я сразу узнал их по молоткообразным носам. Казалось, они заполонили все небо. Машины летели в огромном черном облаке дыма; два самолета страшно затряслись, когда по ним полоснула наша шрапнель, но по-прежнему двигались на нас. Наша зенитка выстрелила снова, потом еще, другая трехдюймовка тоже вела огонь, но толку от этого не было: самолеты были так близко, что взрыватель, которым мы стреляли, уже не годился. Цепь разделилась, перестроилась в двухлинейный боевой порядок, и самолеты принялись сметать все, что находилось по бокам посадочной площадки. Внезапно я впервые почувствовал страх, потому что в этот миг разом осознал то, что уже давно подспудно вызревало в моем мозгу: немцы хотят уничтожить наши наземные оборонительные сооружения, и не только их, но и личный состав аэродрома. Громады ангаров остались целехонькими, резко выделяясь на фоне дыма и пламени, взмывавших ввысь над тем местом, где раньше стояли казармы, столовая и палатка ВТС. Но, даже поняв это, я продолжал стоять, как зачарованный, а самолеты все неслись и неслись на нас…
Одна бомба упала рядом с постом оповещения, вторая - возле позиции, где находился крупнокалиберный пулемет "испано"; ДОТ из бетона и кирпича в каких-нибудь пятидесяти ярдах от нас был разрушен. Только что он стоял на месте, такой же, как и две недели назад, и вот уже превратился в груду обломков, взлетевших в воздух под напором бездумной жестокой силы. Мгновение - и вот уже первый самолет над нами. В отчаянной надежде на прямое попадание, Лэнгдон приказал стрелять, целясь по горизонтали. По-моему, мы промахнулись. Во всяком случае, самолет пронесся над нами, даже не дрогнув; на миг его широко распростертые крылья отбросили на окоп тень, которая показалась мне тенью смерти. Я разглядел пилота, одеревеневшего в своей кабине. Он оскалил зубы, и мне подумалось, что для дела, которым он сейчас занимается, нужны крепкие нервы.
Как только самолет промелькнул над окопом, по брустверу побежала строчка песчаных фонтанчиков - это поливал нас свинцом пулеметчик из хвостовой кабины. Я пригнулся и втянул голову в плечи, но прежде успел заметить, как "бофорс" на нашей стороне аэродрома открыл по нему огонь - пламенные апельсинчики устремились к самолету, дождем рассыпаясь вдоль фюзеляжа. Одно попадание, второе… Огромная машина споткнулась в воздухе, затряслась и нырнула к земле. Как она разбилась, я не видел: над нами уже был следующий самолет, и его пулеметчик начинял окоп градом пуль. Что-то стукнулось в затылок моей каски, голова дернулась вперед так, что на мгновение мне показалось, что у меня, должно быть, перебита шея. Я слышал, как ударивший меня предмет со свистом ушел в воздух, а мгновение спустя я уже сидел, согнувшись в три погибели, под прикрытием бруствера. Пули осыпали шлаковое дно окопа, прошивали мешки с песком ровными симметричными линиями, на фоне общего грохота слышался лязг и жалобный вой, с которым они ударялись о пушку и рикошетом отскакивали от нее.
И все это время Лэнгдон стоял в полный рост, наводчики сидели на своих местах, а Мики продолжал стрелять. Теперь мы пользовались взрывателем номер один, и грохот разрыва следовал почти сразу же за выстрелом. Склонившись к земле, Худ ставил взрыватели на нужную отметку, а подносчики бегом тащили снаряды к орудию, согнувшись чуть ли не пополам.
Сейчас, задним числом, это кажется невероятным, но у нас оказался всего один лишь раненый - парень по фамилии Стрэнг, да и тот отделался легкой царапиной руки. А ведь каждый пролетавший над нами самолет полосовал окоп крошечными огненными дротиками трассирующих пуль. Слава богу, ни одна из них не угодила в открытые ящики с боезапасом.
Лэнгдон издал торжествующий крик, и секунду спустя в окоп упала какая-то железка. Наш снаряд разорвался совсем рядом с самолетом, и я почувствовал, как машина закачалась, когда ее тень проносилась над окопом.
Сидя под бруствером, я заметил "харрикейн", который почти вертикально пикировал на ангары. Я думал, он разобьется, но самолет выровнялся и сел на хвост шестому по счету "дорнье". Канонада восьми его стволов на мгновение перекрыла шум боя, вырвавшиеся из них язычки пламени были видны даже в слепящем свете солнца. Самолет напомнил мне японскую игрушку со вделанным внутрь кремнем. Я мельком заметил номер на фюзеляже - TZ05. Истребитель Найтингейла! При виде этого дерзкого лихачества в воздухе у меня потеплело на душе.
Я машинально считал пролетавшие самолеты. Тот, что мы повредили, был пятым. Следом за ним, буквально у него на хвосте, летел еще один. Что-то ударилось в бруствер напротив того места, где я сидел, меня обдало песком, из ящика на дне окопа покатились снаряды. Бруствер обвалился, а самолет тем временем промчался так низко, что, подпрыгнув, я наверняка дотронулся бы до его крыла.
А когда его гул замер дальше к северу, огонь прекратился, и стало до странности тихо. Я бросил взгляд в безоблачную синеву неба. Налет пикирующих бомбардировщиков закончился; повернув носы в сторону дома, они уходили рваным строем на юго-восток.
В этой неестественной тишине мы услыхали совсем иной звук. Это было потрескивание пламени. Я встал на ноги и ошалело огляделся вокруг. Торби лежал в руинах. Весь казарменный городок к югу от посадочной площадки был окутан дымом, свозь который проглядывали ангары. Они почти не пострадали, зато от других строений остались лишь покореженные и разбитые остовы, а над ними взмывали ввысь огромные языки пламени, особенно яркие на фоне черного дыма. Все пространство между городком и нашим окопом было изрыто воронками от бомб, похожими на старые кротовые норы.
Сомневаться не приходилось: немцы намеревались разделаться с личным составом. Ни летное поле, ни даже самолеты, которых, как ни странно, немало оставалось в ангарах, их не интересовали.
Одному богу ведомо, сколько машин потеряла эта немецкая эскадрилья. Впоследствии нам сказали, что это было одно из лучших воздушных соединений. Охотно верю. Летали они красиво и лихо, причем заранее зная, что Торби надежно защищен. Нужны дьявольски крепкие нервы, чтобы хладнокровно творить такие дела. Один сбитый бомбардировщик кучей покореженного хлама лежал на северной стороне летного поля, второй упал в кустарник недалеко от обломков того самолета, который мы сбили накануне. Его пожирало яростное пламя. Наверное, были и другие сбитые самолеты, а что до остальных, то им еще предстояло добираться домой под носом у наших истребителей и без достаточного запаса высоты.
Пока я стоял, разглядывая хаос, в который погрузился Торби, Лэнгдон все время что-то кричал, обращаясь ко мне. Но я был слишком потрясен, чтобы вникать в смысл его слов.
- Прочь! - вопил он. - Всем покинуть окоп! Вы стоите рядом с бомбой, неужели непонятно? Убирайтесь отсюда!
Внезапно до меня дошло. Я недоуменно посмотрел на Лэнгдона. Где бомба? Я не видел никакой бомбы…
Я оглядел окоп. Худ и Фуллер вытаскивали Хелсона, Четвуд помогал Стрэнгу, остальные очумело стояли вокруг или тянулись вслед за Худом из окопа, будто отара овец. Бледный, объятый ужасом, рыдающий Мики скрючился в углу. Пока шел бой, он оставался на посту, был невозмутим и даже не замечал завывавшей вокруг стальной пурги, но теперь, когда все кончилось, нервы сдали, превратив его в труса. Лицо Кэна было белее мела, когда он вылезал из окопа; бледный, обалдевший Блах истуканом стоял на месте.
- Вылезай или взорвешься! - Я понял, что Лэнгдон орет на меня; он указывал на бруствер перед моим носом. Только теперь мой мозг включился в работу. Бруствер рухнул потому, что в него угодила бомба замедленного действия. Я обернулся. Лэнгдон боролся с Мики. Подхватив его с боков и спотыкаясь о разбросанные снарядные ящики, мы вытащили Мики из окопа. Он трясся, как осиновый лист. Кэн и Блах двинулись за нами, осознав наконец опасность.
Мы оттащили Мики в барак. На пороге я оглянулся. Из разбитого бруствера торчал стабилизатор бомбы, нос ее зарылся в песок. Сброшенная с высоты в тридцать футов, она не смогла уйти глубоко. Мурашки побежали у меня по спине, когда я подумал, что было бы с нами, окажись взрыватель этой бомбы ударным, а не замедленного действия. Господи, ну и повезло же нам!
- Придется оттаскивать ее оттуда, - сказал Лэнгдон. - Пушка должна быть готова к бою как можно скорее.
- В складском ангаре есть трос, - вспомнил я. - Можно взять твой велик?
- Разумеется.
Я вскочил на велосипед и покатил по дороге, петляя воронок. Я был слишком потрясен, хотелось хоть какого-то дела. Сильно пахло кордитом, особенно возле воронок, а когда я приблизился к ангарам, в ноздри мне шибанул едкий дымный дух. Я проехал мимо развалин офицерской столовой и повернул к плацу. В это время одинокий громкоговоритель объявил, что всем, кто не занят обслуживанием самолетов, надлежит явиться на плац для борьбы с огнем.
Царивший на плацу погром не поддается описанию. С трех сторон площадь окружали пылающие здания; немцы бросали не только разрывные бомбы, но и фугаски. Для борьбы с таким огнем наше противопожарное оборудование не годилось. Дым слепил глаза, у меня выступили слезы. Повсюду носились солдаты и девушки, громко кричали. Все вокруг было пропитано болью изнемогавших от нервного напряжения людей. Я миновал блиндаж, в который угодила бомба. Наверх вытаскивали убитых и раненых. Мне казалось, что я чувствую запах крови, меня подташнивало. Повсюду валялось битое стекло, и вскоре я проколол заднюю шину. Начали прибывать кареты скорой помощи и пожарные машины со всей округи. Мне повезло - я добрался до учебного центра, а меня даже ни разу не сшибли. От здания не осталось ничего, не стало и госпиталя, который превратился в груду битого кирпича. Девушка в изодранной форме ЖВС, шатаясь, тащилась по развалинам. Она прошла сквозь помпезную дверь в единственной уцелевшей стене и тщательно прикрыла ее за собой. Лицо и волосы девушки были укутаны в плотный кокон из кирпичной пыли, с рук текла кровь.
Внезапно я с тошнотворным страхом подумал о Марион. Где она была во время налета? Успела ли укрыться? Должна была успеть, как же иначе? А может, она была как раз в том убежище, которое разбомбило? Вопросы мелькали в голове, не находя ответов. Я понимал, что Марион мне небезразлична, но какое место она занимала в моей жизни - этого мой смятенный разум еще не постиг. Я вспомнил ее лицо - ясные глаза, вздернутый нос, прямые белокурые волосы, и воспоминание это причинило мне боль, боль оттого, что лицо ее было лишь крохотным островком красоты среди моря мерзости - красоты, без которой просто нельзя жить и к которой мы тщетно простираем руки. Марион для меня была символом надежды на лучшее, символом, который так нужен человеку, волею судеб прикованному к ужасам рукотворной катастрофы, ставшей реальностью его сиюминутного бытия.
Я свернул на дорожку, которая вела к самому дальнему ангару, и почти тут же был вынужден спрыгнуть с велосипеда: путь преграждал разбросанный вокруг битый кирпич. Здесь упал сбитый нами бомбардировщик, и ангар развалился как карточный домик. Хвост самолета с намалеванной на нем свастикой торчал из развалин рухнувшей деревянной крыши, которая каким-то чудом не загорелась.
Нужный мне ангар примыкал к разбитому с противоположной стороны, дорога впереди была перерезана грудой обломков от палатки ВТС, и я, бросив велосипед, полез через развалины. Северная стена осталась стоять, и я довольно легко прошел под ней. В дальнем конце, там, где она примыкала к следующему ангару, еще оставался уцелевший кусок крыши. Я торопился в складской ангар, где хранился нужный нам трос. Кроме того, меня душили пыль и дым, поэтому Вейла я заметил лишь тогда, когда чуть не налетел на него.
Я вздрогнул и поднял глаза. Вейл был не похож на себя: одежда изодрана и покрыта пылью, обычно тщательно прилизанные волосы взлохмачены. Что-то в его лице испугало меня. Рот был искажен гримасой боли и горя, глаза утратили свою холодную настороженность и лихорадочно блестели. Вейл смотрел на меня, не узнавая.
Я торопливо двинулся дальше, но тут увидел то, что лежало у его ног, - скрюченное тело девушки. Ее мертвенно-бледное лицо и одежда были покрыты коркой из запекшейся крови и пыли. Я в нерешительности остановился. До меня дошло, что эта девушка - Элейн Стюарт. Я поспешил уйти. Воспоминание о сухих, дико блестевших глазах Вейла не оставляло меня, когда я входил в складской ангар.
Элейн мертва, это несомненно, как несомненно и то, что она была очень дорога ему. Этот безумный блеск сухих глаз! Я вспомнил фотографию. Что побуждало Вейла хранить ее все эти годы? А если Элейн была его женой? - вдруг подумал я, и тут же меня словно озарило. Налетчики бомбили личный состав, не трогая ангаров. Вейл заранее знал, что будет именно так, поэтому они с Элейн укрылись в ангарах, а не в убежище. Присущие женщинам дурные предчувствия вселили в Элейн страх, и она плакала во сне, не желая идти туда, но наутро Вейл успокоил ее, и вот теперь она лежит мертвая у его ног только потому, что мы сделали удачный выстрел и сбили самолет…