Я взял большой моток троса, лежавший рядом с грудой сигнальных ракет. Сам того не желая, я сочувствовал Вейлу. Он-то полагал, что ангары будут самым безопасным местом на аэродроме… Я мог представить себе его состояние!
Возвращаться пришлось тем же путем: я знал, что другие дороги завалило. Огибая груду обломков рухнувшей крыши, я был вынужден пройти мимо Вейла.
Он посмотрел на меня. В его ошалелом взгляде мелькнуло какое-то непонятное изумление, когда он меня узнал. Похоже, он поразился, увидев меня здесь. Я подумал, что Вейл хочет заговорить со мной, и быстро обошел его. Что я мог ему сказать? Когда Вейл узнал меня, его лицо изменилось, но выражение глубокого потрясения по-прежнему оставалось. По крайней мере в эти минуты Элейн значила для него больше, чем все его честолюбивые замыслы.
Подобрав велосипед и закинув на плечо моток троса, я покатил обратно на плац.
Даже за те считанные минуты, пока я ездил за тросом, на плацу произошли изменения. Тут и там под выкрики команд бегали солдаты; прибыли новые кареты скорой помощи и водометы армейской пожарной бригады. Были и гражданские автомобили, принадлежавшие главным образом врачам. Убитых и раненых укладывали на газон возле плаца; раскатали пожарные рукава, и мощные струи воды били внутрь пылающих зданий.
Чуть поодаль от плаца я приметил армейскую машину с включенным мотором. В кабине никого не было. Я подумал: ведь нам понадобится буксир, чтобы оттащить бомбу подальше. Я бросил велосипед и сел за руль автомобиля. Вернуться на позицию было делом нескольких секунд. Я ехал по тряскому газону летного поля: дорога была сильно изрыта воронками. Не успел я затормозить, как Лэнгдон уже схватил трос и решительно бросился прямо к бомбе, разматывая его на бегу. Мы следили за ним и со страхом ждали, что бомба взорвется прежде, чем Лэнгдон привяжет конец троса к стабилизатору. Проделал он это быстро, но без малейшей нервозности. О таких вещах лучше не думать загодя, а между тем, когда я доставал трос, Лэнгдон уже знал, что иметь дело с бомбой предстоит именно ему как командиру расчета.
Он побежал обратно, а я уже привязал второй конец троса к заднему бамперу машины. Трос был длинный, ярдов пятьдесят, но тем не менее я залез на водительское сиденье без особой радости. Слабину я выбирал медленно, на самой низкой передаче, потом дал полные обороты. Машина поползла вперед, и я почувствовал, как бомба скользит и болтается на конце троса. Ощущение было такое, как будто меня преследует исчадие ада. Но это продолжалось недолго. Я оттащил бомбу подальше на летное поле, отвязал трос и поехал назад к орудию.
- Замечательно, Барри! - сказал Лэнгдон, когда я выбрался из машины.
Я почувствовал, что краснею. В юности это свойство мгновенно заливаться краской доставляло мне немало огорчений. А я-то думал, что уже перерос его.
- Это ерунда по сравнению с тем, что сделал ты, - промямлил я, пытаясь скрыть смущение.
- Верни машину на место. Заодно подбрось Стрэнга до санчасти, у него изрядно болит рука.
Стрэнг заартачился, но он был бледен, как простыня, а рука, несмотря на грубую, наспех наложенную повязку, кровоточила. Ребята усадили его на соседнее сиденье, и я повел тяжелую машину через летное поле.
Когда мы въезжали на плац, единственный уцелевший громкоговоритель объявил:
- Ожидается воздушная тревога. Всему персоналу, свободному от аварийных работ, укрыться в убежищах. Ожидается воздушная тревога…
Толпа на плацу поредела и рассеялась как по волшебству, и я повернул прямо к ближайшей карете скорой помощи. Медсестра, внимания которой я добивался, была занята каким-то беднягой с раздробленной ногой. Она старалась остановить кровь, вид у нее был холодный и равнодушный. Не прекращая работы, девушка мельком взглянула на руку Стрэнга.
- Потерпите, пока мы подлатаем тяжелораненых, - сказала она. - Это недолго. Все будет в порядке.
Медсестра была из канадского отряда скорой помощи.
Сперва я хотел потребовать, чтобы Стрэнгом занялись немедленно, но, оглядевшись по сторонам, убедился, что бригады всех стоявших поблизости карет скорой помощи работали одинаково напряженно. Делать было нечего, пришлось оставить Стрэнга дожидаться своей очереди.
Я усадил Стрэнга на траву.
- Скоро тебя перевяжут.
Он не отозвался. От боли и потери крови парень совсем осоловел.
Объявили тревогу, и надо было возвращаться на позицию: при той неразберихе, которая царила в Торби, можно было ждать любых неприятностей. Самое главное сейчас - полностью укомплектовать орудийные расчеты.
Я пошел назад к машине и уже хотел лезть в кабину, когда заметил неподалеку лежавшего на траве человека в штатском. Я остановился. Кровавые полоски на его покрытом испариной лбу казались багровыми, бледно-голубые глаза были широко раскрыты, губы шевелились - человек бормотал что-то себе под нос, левое плечо и рука были раздроблены и наспех перевязаны отрезанным от одежды рукавом.
Я узнал его по башмакам - грубым рабочим башмакам с большими гвоздями. Человек стонал и бредил, и я подошел поближе. Заглянув ему в лицо, я понял, что не ошибся. Это был он, тот самый рабочий, который подсунул план аэродрома в мою расчетную книжку.
"Вот и поделом тебе", - подумал я и уже повернулся, чтобы уйти, но тут он пробормотал: "Ничего с тобой не случится, если ты побрызгаешь на него водой". Воспоминания о детских играх в кораблики. Но поскольку произнес он это по-немецки, без малейшего шотландского акцента, который слышался в его речи в прошлый раз, мне стало любопытно, и я наклонился к нему, напрягая слух. Мне вспомнилось, как болтала во сне Элейн и как я сумел извлечь пользу из ее слов. Однако бред раненого состоял в основном из всякой несуразицы или обрывков детских воспоминаний. Он бормотал по-немецки, временами выговаривая не те слова или произнося их с ошибками. Если этот человек немец, что вероятнее всего, поскольку бредят всегда на родном языке, стало быть, он уже давно не бывал в Германии.
Я наклонился еще ниже и сказал по-немецки:
- Жаль, что вас не будет с нами в этот день.
Никаких признаков понимания. Я встряхнул его и повторил фразу. Невидящие пустые глаза раненого по-прежнему были широко раскрыты, но мой голос, похоже, просочился в его подсознание. Он забормотал:
- Со мной все в порядке… Я буду… буду там… Я поведу один из грузовиков… - Он попытался приподняться, глаза его были все так же слепы. - Все сойдет как надо, правда? Скажите, что все сойдет как надо…
- Вы помните день? - по-немецки спросил я.
- Помню… - ответил он так тихо, что я едва расслышал.
- Вряд ли, - проговорил я. - Вряд ли вы запомнили дату.
- Помню… помню… это… это… - Он отчаянно рылся в памяти. - Это… Я заберу груз из Коулд-Харбор в…
Короткий период просветления закончился, от напряженных усилий по пепельно-серому лицу раненого заструился пот. Он снова принялся бормотать что-то неразборчивое, но я уже почти не замечал этого, мертвой хваткой вцепившись в главное. Коулд-Харбор! Элейн тоже говорила во сне о какой-то ферме Коулд-Харбор. Коулд-Харбор… - довольно редкое название.
Я разволновался и попробовал вновь навести раненого на предмет разговора. Ничего не вышло, и тогда я попытался прошибить его лобовыми вопросами. И все-таки толку я не добился, хотя тряс беднягу до тех пор, пока струившийся по его лицу пот не смыл напрочь всю кровь.
Наконец я сдался, залез в машину и поехал туда, где нашел ее. Велосипед Лэнгдона валялся на месте. Я уже собирался вскочить на него, когда меня схватил за руку подбежавший ефрейтор.
- За каким чертом тебе понадобилась эта машина?
Я начал было объяснять, но тут подскочил какой-то запыхавшийся штабной чин. Я отдал честь.
- В чем дело?! - возопил он. - Машина… Вы взяли мою машину! По какому праву?
Я объяснил, что к чему.
- Это не причина! Возмутительно! Фамилия? Подразделение? Ефрейтор, запишите!
Отдуваясь, штабист исчез в кабине. Похоже, ему не терпелось поскорее убраться отсюда.
Я покатил на позицию. Наши молча сидели в окопе и не сводили глаз с неба, вид у всех был измученный. Я почувствовал, как моя рубаха липнет к телу; воздух дрожал от жары. Я снял каску и принялся носовым платком протирать ее изнутри от пота.
- А где Мики? - спросил я.
На месте стрелка сидел Кэн.
- У него неважное настроение, - с легким сожалением ответил Лэнгдон. - Пошел в укрытие возле капонира. Вон туда.
- Неважное настроение! - вскричал капрал Худ. - Да он просто свихнулся от страха. Слабак…
- Ладно, положим, нас тоже не больно-то тянет на подвиги, - сказал Лэнгдон.
Примчался на велосипеде Мейсон. Теперь он был единственным связным между нами и постом оповещения, поскольку телефон разбило. Но я не слышал, какие распоряжения он передал Лэнгдону. Я неотрывно смотрел на свою каску. Сзади зияла продолговатая вмятина. Сзади! А между тем я прекрасно помнил, где я был и куда смотрел в тот миг, когда пуля рикошетом отлетела от каски. По спине иголочками пробежала холодная дрожь. Я же стоял лицом к летному полю, и самолеты проносились либо передо мной, либо над самым окопом. Сзади ни один из них не пролетал, и тем не менее вмятина была на затылке каски. До той минуты я не снимал ее и не мог надеть задом-наперед, это точно. Кроме того, я помнил, как мою голову толкнуло вперед. Кто-то выстрелил мне в затылок!
И тут я вспомнил, с какой изумленной миной глазел на меня Вейл, когда я проходил мимо него в ангаре…
Глава VIII
Все против одного
Никогда я еще так не боялся. Я мог пережить бомбежку, теперь я это знал. Бомбежка, да и вообще война, направлена против всех без разбору, это не прямое нападение на конкретного человека. Бомбардировщик охотился не за мной, и жизнь моя была в руках судьбы - до чего успокоительная мысль! Когда бомбят, ты зависишь от случая, и ничего тут не попишешь. Но это! Это - совсем другое дело. Выстрел в спину предназначался именно мне и не имел ничего общего с пальбой на авось, которую мог открыть какой-нибудь фанатик из пятой колонны. Метили именно в меня, и это уже не война, а убийство. Я мог грудью пойти на пулеметные очереди, которые тоже предназначались не лично мне, но это целенаправленное покушение на мою жизнь повергло меня в такой страх, что волосы встали дыбом. Я более не испытывал умиротворяющего ощущения от сознания того, что моя жизнь пребывает в руках милостивой судьбы. По приказу Вейла меня приговорили к смерти, и я был с нею один на один. Теперь-то я понял, почему изумленная гримаса на миг вытеснила с физиономии Вейла горестную мину там, в ангаре, когда он поднял глаза от тела Элейн.
Похоже, у меня был не на шутку испуганный вид, потому что Джон Лэнгдон положил руку мне на плечо.
- Молодец, что выручил меня и оттащил бомбу, - сказал он. - Я бы не смог. Моего запаса храбрости хватило только на то, чтобы привязать трос к стабилизатору.
Замечание возымело желаемое действие, мне стало легче, от доброго слова потеплело на душе. Мысль о том, что мои страхи не такие, как у всех, даже забавляла. В нашем окопе боялись только одного - предстоящего налета на аэродром, а мне было на него наплевать. Я боялся потому, что убийцы избрали своей мишенью меня, и страх остальных по сравнению с моим представлялся будничномелким. От этой мысли я внезапно испытал прилив самодовольства. Недружелюбие ребят более не трогало меня, я чувствовал, что способен дать достойный отпор всякому, кто полезет ко мне с вопросами.
Но вопросов не было. Исчезла и враждебность. Зная, что произойдет, я оставался на позиции. Это обстоятельство, равно как и история с бомбой, вновь сделало меня своим в глазах парней. А вот бедняге Уэстли, получившему-таки отпуск по семейным обстоятельствам и уехавшему ранним утром на похороны бабки, основательно перемыли косточки.
Наши самолеты возвращались поодиночке и парами, осторожно приземлялись на изрытое летное поле. Тянулся яркий знойный день, в такую жару казалось, что время еле ползет. Даже на открытом пространстве аэродрома не ощущалось ни ветерка, иссушенная жарой земля была горячей наощупь. Беспокойство, нетерпение и страх, смешавшись, беспрерывно терзали мой усталый разум. Кончится эта тревога когда-нибудь или нет? Мне не терпелось узнать, как там Марион, убедиться, что с ней все в порядке. Да и Джон Найтингейл еще не вернулся.
Вскоре после объявления тревоги "танной" передал сигнал отбоя, но нас оставили на посту. По мнению Лэнгдона, начальство здорово перетрусило.
Прикатил Огилви, привез шоколад, сигареты и пиво, извлеченные из-под развалин палатки ВТС, Он был настроен по-доброму, остался поболтать с нами, извинялся за то, что мы вынуждены торчать на позиции.
Постепенно атмосфера в окопе изменилась, тревожное ожидание опасности уступило место раздражению. Все угрюмо умолкли. Кэн едва смог выдавить улыбку, когда в ответ на вопрос Огги о налете описал его как "Мясорубка да и только, разве нет, сэр?" Единственным отрадным обстоятельством было то, что Огилви обладал неистощимым запасом всевозможных припасов от Фортнама и Мейсона. Это избавило нас от неудобств, связанных с потерей ленча. На какое-то время в окопе оживились, обсуждая Мики, который осторожным шагом возвращался из укрытия возле капонира. Пополудни Лэнгдон разрешил мне сбегать на капонир и спросить, что сталось с Найтингейлом. Но там знали не больше моего: он исчез - пропал, и все.
Наконец в 15.49 нам позволили оставить позицию. К тому времени я уже совсем извелся: мне не терпелось расспросить о Марион, и я даже забыл, что должен бояться за собственную шкуру. А тут еще Лэнгдона угораздило назначить меня первым в караул. Очередь была моя, это верно, но я чуть не плакал от нетерпения.
Я недолго оставался в окопе один. Вскипятив на примусе воды, вернулись Лэнгдон и Блах, чтобы прочистить ствол пушки и бегло осмотреть снаряжение. Первые полчаса в карауле промелькнули быстро, но потом время поползло. Уже шесть часов я безвылазно сидел в окопе. Азарт боя сменился расслаблением, я чувствовал себя разбитым и подавленным. К счастью, усталость притупила и страх, я был слишком измотан, чтобы размышлять. Потухло воображение - источник всех и всяческих страхов. Жаркое солнце по-прежнему слепило глаза.
Мне принесли кружку чаю и несколько сигарет. Есть не хотелось, но чай пришелся очень кстати. Покончив с ним, я посмотрел на развалины Торби. Я не задумывался о том, что видели мои глаза. Пожар потушили, лишь кое-где над руинами поднимались столбы дыма. С того места, где я стоял, последствий ужасного налета почти не было видно. Громады ангаров были целы и заслоняли собой картину разорения, которую я наблюдал с плаца. От городка к капонирам и обратно сновали люди, между воронками вдоль края поля петляли машины. Для заделки воронок и обезвреживания бомб замедленного действия прибыло несколько грузовиков с солдатами королевских инженерных войск.
Одна машина подъехала к самому окопу. Это был автомобиль ВВС, и я не обратил внимания на вышедшего из него человека, потому что наблюдал за "харрикейном", у которого был искорежен хвост и отказало шасси. Он медленно заходил на посадку, готовясь приземлиться на брюхе.
- Простите, могу я узнать, в какой госпиталь отправили стрелка Хэнсона?
Голос принадлежал девушке. Я обернулся, продолжая краем глаза следить за истребителем.
- Как вы сказали?
- Барри!
Я тут же забыл о самолете. Это был ее голос, но я слишком долго смотрел на солнце, и в глазах у меня плясали радужные круги, поэтому я не сразу узнал Марион. Лицо ее было в тени, но я разглядел знакомую прическу.
- Значит, вы целы и невредимы, - голос мой звучал с холодком. Я пытался скрыть свои чувства, и реплика получилась дурацкая, но Марион, похоже, ничего не заметила.
- Это вы или нет? - спросила она после секундной паузы.
- Насколько мне известно, да, - ответил я, и мы рассмеялись. Ощущение неловкости улетучилось.
- Я не узнала вас в каске, - проговорила Марион. - Видите ли, я… я не надеялась найти вас здесь. Одна девушка из лазарета сказала, будто бы на плацу нашли тяжелораненого солдата с фамилией Хэнсон на опознавательном жетоне, но она не знала, в какой госпиталь его отвезли.
- Должно быть, тут есть еще один Хэнсон.
А где были вы?
- В штабном убежище за аэродромом. Легко отделалась, но могло быть и хуже: в крыло здания угодила бомба, и оно обвалилось прямо на убежище. К счастью, никто не пострадал. А в городке дела плохи: казармы выгорели дотла, здание ЖВС, штаб базы и три убежища разрушены. Видели бараки, в которых разместили охрану и отряд инженерных войск?
Я покачал головой.
- Кровавое месиво. Обломки разнесло по всему Торби. Как после американского урагана… - Она поколебалась. - Как я понимаю, вы считаете, что это только цветочки?
Отвечать ей "нет" было бессмысленно: она все равно не поверила бы.
- Они прилетали, чтобы уничтожить личный состав, а не сам аэродром, - сказал я. - Взлетно-посадочные полосы почти не пострадали.
Я почувствовал, что она пытается осознать значение услышанного.
- Вы думаете, немцы хотят воспользоваться нашим аэродромом для высадки войск?
Воцарилось короткое молчание, потом я спросил:
- Вы на пост оповещения?
- Нет, надо возвращаться на квартиру и помогать растаскивать обломки. Разбомбило как раз то крыло, где я ночевала, и почти все мои пожитки пропали.
- Жаль, - проговорил я. - Я провожу вас до главных ворот.
Я передал дежурство своему сменщику, перелез через бруствер и подошел к Марион. Поначалу мы говорили мало, и на этот раз молчание было неловким, но внезапно Марион ни с того ни с сего спросила, видел ли я Вейла.
- Насколько я поняла, он оставался в жилом городке, - добавила она.
Я рассказал ей о гибели Элейн Стюарт и о том, как застал Вейла над ее трупом в пустом полуразрушенном ангаре. Разумеется, рассказал и о рабочем, бредившем по-немецки и упоминавшем ферму Коулд-Харбор.
И тут у меня в мозгу что-то щелкнуло.
- Она говорила во сне про свой день рождения, - сказал я. - Что именно?
- Не думаю, чтобы это имело какое-то отношение к тому, что вас интересует, - задумчиво ответила Марион. - Она лишь сказала: "Это мой день рождения". Кажется, повторила дважды, но это тонуло в общем потоке болтовни, в которой я ничего не разобрала. Да и вспомнить трудно: я же и сама дремала. По правде сказать, я не могу поручиться, что это был не сон, но, по-моему, она и вправду упоминала ферму Коулд-Харбор. Странно, что и этот работяга тоже говорил о ней.
- Я попробую выследить этого типа, - сказал я. - А пока узнайте, когда у нее должен быть день рождения. Сумеете?
- Надеюсь. Кто-нибудь да должен знать. Но неужто вы и вправду думаете..? - Она замолчала, слегка пожав плечами. - Не ахти какая зацепка, по-моему.
Это я и сам прекрасно понимал.
- Других у меня нет.
- Что вы намерены предпринять?
- Не знаю. - Я вспомнил о вмятине на затылке каски. - Выяснить, где эта ферма Коулд-Харбор. А если день рождения Элейн должен был быть в один из ближайших дней, значит, надо думать, все это как-то взаимосвязано.
- Это-то ясно. Но что вы можете сделать?
- Там видно будет, - воскликнул я.