- И не только работники, - сказал Джон Лэн-гдон. - Это с таким же успехом может оказаться и кто-нибудь из военнослужащих. Когда я записывался, никто даже не поинтересовался, не фашист ли я и не настроен ли пронацистски. За семь лет Германия вполне могла подготовить шпионскую сеть. Можно дать голову на отсечение, что их шпионы не только среди гражданского населения.
- Беда в том, что шпионом может оказаться любой, кто имеет доступ к нашему аэродрому, - сказал Треворе. - Им может оказаться даже кто-нибудь из нашего подразделения.
- Например, Уэстли, - вставил Худ. Уэстли никому не нравился, и было известно, что одно время он принадлежал к БСФ.
- Сегодня днем, когда мы вступили в бой, он сидел в окопе и дрожал, как будто до смерти напугался, как бы мы не сбили немецкий самолет.
- Как бы там ни было, завтра Огги собирается прочесть нам небольшую лекцию о Британской империи и о наших обязанностях как солдат короля, - продолжал Треворе. - Рабочих всех проверяют. И нам выдадут специальные пропуска, чтобы любому нетабельному лицу не так-то просто было проникнуть в лагерь.
- В чем тут дело? - спросил я Кэна. - Я прослушал начало.
- Тайни говорит, что у одного нацистского агента обнаружили подробный план нашего аэродрома.
- А зачем он немцам? - поинтересовался я. - Я хочу сказать, можно подумать, что у них нет всей необходимой информации.
- Да не все так просто, - возразил Кэн. - Видишь ли, положение с каждым месяцем меняется. Вероятно, они намерены сделать авиабазы истребителей своей целью Номер Один. Вполне возможно. Если бы аэродромы для истребителей удалось парализовать хоть на двадцать четыре часа, вторжение могло бы оказаться успешным. Еще два месяца назад наша база была защищена всего шестью ручными пулеметами "льюис"; два были укомплектованы людьми из ВВС, четыре - из другого подразделения нашей батареи. А сейчас у нас две трехдюймовки, два самоходных "бофорса" и один "испано", не говоря уже обо всех наземных оборонительных сооружениях. Для успешного нападения на аэродром информация обо всех этих новых средствах обороны была бы в высшей степени важной.
- Ясно.
Это было очевидно. Каковы бы ни были взгляды Верховного командования два или три месяца назад, я знал, что Министерство военно-воздушных сил никогда не обманывалось относительно того, что произойдет, если основные базы истребителей будут парализованы даже на кратчайший срок.
После первой вспышки рассуждений за столом все, казалось, как-то странно примолкли. Представив себе картину, которую обрисовал Кэн, я ощутил внутри неприятное чувство, какое бывает, когда человек тонет. Конечно, это мог быть обычный сбор информации немецкой шпионской сетью. Но весть о том, что Германии понадобились подробные планы оборонительных сооружений аэродромов, пришла сразу же за бомбежкой Митчета, и я не мог рассматривать ее иначе, как указание на то, что немцы решили уничтожить британские базы истребителей, и что теперь наша очередь.
Кажется, именно тогда до меня впервые дошло, что Торби - это закрытое пространство, в котором мы были, как в тюрьме. Выбраться отсюда невозможно. Придется оставаться здесь и ждать то, что нам уготовано.
- Ужасно, правда? - сказала Марион. - Я о том, что их интересует расположение каждого орудия, каждой траншеи, каждого куска колючей проволоки.
Она натянуто улыбнулась.
- Вы знаете, - продолжала она, - когда я сюда попала, я думала, это так романтично. Смотреть, как взлетают самолеты, для меня было удовольствием. По "танною" объявляется готовность, на капонирах гудят моторы. Затем подготовка к взлету, рев моторов у старта взлетной полосы. Особенно мне нравилось смотреть, как летчик ведущего самолета каждого звена резко опускает руку, давая сигнал. Я прямо вся трепетала от восторга. Только что они были на земле, и вот уже едва заметные пятнышки в небе. А еще через несколько минут они могут оказаться в отчаянной схватке с врагом, защищая берега Британии. Было здорово, находясь в оперативном отделе, держать руку на пульсе событий, засекать налеты вражеских самолетов, - она пожала плечами. - А сейчас моего девичьего трепета как не бывало. Новизна пропала, осталась неприглядная картина - пыль, провода, шум. Это можно в какой-то мере объяснить усталостью. Но я также начинаю отдавать себе отчет и в том, что противовоздушная оборона - не приключение, а самая настоящая война, такая же жестокая и изматывающая, как и в 1914, вот и все. Сознание того, что я держу руку на пульсе событий, уже не доставляет мне удовольствия. Я лишь испытываю примитивную радость от понимания того, чго помогла нашим машинам встретиться с врагом.
- До чего же мы с вами похожи в этом, - не удержался я. - Сначала и я был в восторге, не то, что теперь.
- По-моему, это за нами, - сказал Кэн, глядя мимо меня на вход в палатку.
Я обернулся. Там появился один из наших ребят. Он был в каске, а противогаз держал наготове. Он остановился, ища кого-то глазами в дыму палатки, затем направился прямо к нашему столу.
- К орудию!
- О, черт! - не удержался Треворс.
- Что-нибудь интересное?
- Обычные визитеры. Один как раз сейчас над нами.
- Пошли, ребятки, допивайте.
Треворс скопировал одну из официанток вечерней столовой, это вызвало взрыв смеха. Торопливо доглатывая пиво, все вскочили на ноги.
Глава 11
Ночной бой
Мы вывалили из палатки на плац. Стояли сумерки. Кварталы казарменного городка темным силуэтом выделялись на фоне длинных "карандашей" прожекторов, ткавших витки узоров на звездном небе. Некоторые вскочили на свои велосипеды, мы с Кэном бросились бегом. Над головами слышался прерывистый стук мотора немецкого самолета. Он летел где-то в ночной полутьме по направлению к Лондону. С севера доносился гул заградительного огня на Темзе, и иногда мы видели небольшие, похожие на звездочки, разрывы снарядов. Уже в конце плаца нас подобрал тягач, который обычно таскал "бофорсы", и высадил нас у нашего орудия. Мы забежали в барак, чтобы взять свои каски и противогазы. При свете двух фонарей "летучая мышь" помещение казалось голым и брошенным. На столе валялись остатки ужина, среди грязных тарелок стояли шахматы, на одной из коек были разбросаны карты, розданные для игры в бридж. Когда дежурное подразделение застала тревога, все побросали, как было.
На дворе сгустилась ночь. Огни прожекторов, следуя за курсом самолета, переместились к северу. В их свете с грехом пополам можно было разглядеть наш окоп - черный круг мешков с песком и торчащий в небо ствол орудия. Внутри круга беспокойно сновали фигуры в касках. По дороге к окопу мы столкнулись с запыхавшимся Мики Джонсом. Ему не повезло - его никто не подбросил.
- Кое-кому удача так и прет, - сказал он. - Боже, я задыхаюсь, всю дорогу бежал. А этот черт, капрал Худ, идет себе спокойненько, как будто и войны никакой нет.
Когда мы забрались в окоп, Джон Лэнгдон, все еще сидя на своем велосипеде, разговаривал через парапет из мешков с песком с Эриком Хэлсоном, младшим капралом во главе дежурного подразделения.
- Это Мики только что зашел в барак? - спросил нас Лэнгдон.
Кэн кивнул, и Лэнгдон повернулся к Хэлсону:
- Тогда порядок, Эрик, наш расчет в полном составе. Приходите снова в час, потом мы вас сменим. Тогда у нас у всех выйдет по три часа отдыха между отбоем и воздушной тревогой. Объяснишь этот новый порядок Худу.
- Ну что ж, - сказал Хэлсон, - я, пожалуй, сразу же отправлюсь на боковую и урву свои три часа сна. Ты идешь, Рыжик?
- Еще как, - этот парень выделялся рыжими волосами, и, слезая с сиденья наводчика, он расчесывал их своей большущей пятерней. - Что-то не припомню, когда я в последний раз ложился в это время, да еще зная, что могу рассчитывать на три часа непрерывного сна.
- На это особенно не надейся, - сказал Лэнгдон. - Мы можем получить предварительное оповещение о налете, и тогда придется вызвать к орудию оба расчета сразу.
- Ну, этого-то ты не сделаешь, сержант.
- Постараюсь не сделать, - улыбнулся Лэнгдон.
Расчет, стоявший на посту, ушел. Лэнгдон оглядел окоп.
- Как у нас с наводчиками? Четвуд, ты лучше стань номером вторым, а ты, Кэн, займешься вертикальной наводкой. Это ты, Мики? - спросил он фигуру, отлепившуюся от барака. - Ты стреляешь. Фуллер и Хэнсон - подносчики снарядов. Хотя, Фуллер, подавать Мики снаряды будешь ты, а Хэнсон присмотрит за телефоном.
Так началась одна из самых интересных ночей в моей жизни. Первые несколько часов она была похожа на все предыдущие, проведенные мною в Торби. Было тепло, и мы по очереди дремали в трех шезлонгах. Каждые несколько минут с юго-востока появлялся вражеский самолет. Первым указанием на это служил перекрест белых огней прожекторов далеко над темным силуэтом ангаров. Прожектора проводили самолет над своей территорией и передавали его следующей группе. По лучам прожекторов можно было следить за продвижением самолета от самого побережья до Лондона. Немцы нащупали какую-то определенную трассу полета. Она напоминала маршрут автобуса - на всем ее протяжении, казалось, нигде нет тяжелой боевой техники.
Большей частью самолеты шли высоко, и огни прожекторов беспомощно дрожали, не в состоянии выхватить их из тьмы. Оперативный отряд лишь иногда сообщал нам засечку. От случая к случаю они сбрасывали осветительные ракеты или бомбы. Казалось, что эти полеты не более чем рекогносцировка, так как фугасные бомбы пускались в ход редко. А разрывы осветительных ракет, как бы прокладывающих путь к Лондону наводили на мысль, что опытные пилоты показывают дорогу молодым.
На самом деле их трасса пролегала над Торби по чистому сопадению, но мы тем не менее не могли отделаться от ощущения, что в качестве своей цели они избрали именно нас. Один раз я был абсолютно убежден, что вот-вот начнется. Как раз перед этим был период относительного затишья, когда небо казалось до странности пустым. Лишь к юго-востоку, где над устьем Темзы не прекращался поток самолетов, участвовавших в воздушном налете на Лондон, были видны лучи прожекторов.
Мики вдруг сказал:
- Вон, опять летит… ублюдок.
Далеко к юго-востоку показался узелок лучей прожекторов и тут же зазвонил телефон. Я снял трубку.
- Вызываю все орудия. Вызываю все орудия. Раз, два три три? Четыре?
- Четыре, - сказал я.
- Пять, шесть. Вы на проводе, три?
- Три, - сказал чей-то голос.
- С юго-востока один вражеский. Высота 10 тысяч футов.
Я передал информацию Лэнгдону.
- Тут уже кое-чем пахнет - сказал он, вставая с шезлонга. - Наводчики, по местам!
Кэн и Четвуд взобрались на свои сиденья. Орудие развернулось жерлом в сторону самолета, словно вынюхивая его. Лучи прожекторов подвинулись ближе. По мере приближения самолета вспыхивали все новые и новые, пока, наконец, не взметнулись вверх и лучи прожекторов за долиной. В их ослепительно белом свете были видны мельчайшие неровности рельефа нашего летного поля.
Ствол орудия медленно поднялся. Мы напрягли зрение вглядываясь в точку, в которой сходились все лучи.
- Вон он, - сказал вдруг Кэн взволнованным голосом.
В лучах прожектора показалось белое пятнышко, но оно оставалось на месте, и лучи от него отодвинулись.
- Виноват, - поправился Кэн, - это всего лишь звезда.
И тут напряженную тишину разорвал "танной":
- Внимание! Внимание! Проследить за тем, чтобы не горело никаких огней. Немедленно потушить все огни. Вражеские самолеты прямо над головой. Примите все меры, чтобы не было видно никаких огней. Все.
- А что если сейчас включат огни посадочной полосы? - сказал Фуллер.
- Я бы этому не удивился, - ответил Кэн. Он повернулся ко мне. - Тебя ведь тут не было, а, Барри, когда это случилось? Дело было на прошлой неделе. Они врубили ее на полную катушку для садившегося "харрикейна", когда прямо над нами был джерри. Вот мы сдрейфили! Тот пилот просто не мог не видеть, что это аэродром.
- Нет, вы только поглядите на этого тупого подонка! - возмутился Мики.
От офицерской столовой, находившейся в дальнем углу аэродрома по соседству с огневой позицией другой нашей трехдюймовки, отъехала автомашина. Ее фары, хотя и притушенные, отчетливо сверкнули на темном фоне ангаров.
- Будь я рядом, я не знаю, что бы сделал. Приказал бы ему потушить фары и даже не стал бы повторять. А если б он их не выключил, я бы по ним выстрелил. Выстрелил бы, и все - плевать мне, офицер он или не офицер. Вот придурок - всех ставит под удар.
Относительно огней у Мики была фобия. В нем как-то странно сочетались трусость и смелость, и точно так же странно в нем уживались щедрость и эгоизм. Вечером в бараке он ругался на чем свет стоит, если не тушили свет. Каждый вечер он делал обход, чтобы убедиться, что огни везде погашены. Если где-то была видна хоть малейшая щель, он не отставал, пока ее не затыкали. Было даже известно, что он пожаловался на то, что свет сквозь доски пола пробивается сбоку барака. А если он был дежурным, невозможно было войти или выйти из барака без того, чтобы он не предупредил: "Следите за светом!", причем слова эти произносились грубо, угрожающим голосом.
В данном же случае он был более чем прав в своем гневе. Едва он замолк, как с другого конца аэродрома мы услышали слабый крик: "Выключите фары!" Они моментально погасли, и уже нигде на аэродроме не было видно ни огонька, однако его, будто в полнолуние, освещали ближайшие прожектора. Я понимал, что с высоты десяти тысяч футов нас наверняка видно, и напряженно ждал, когда раздастся свист первой бомбы.
Но ничего не произошло. Самолет прошел чуть западнее нас, держа курс на Лондон, и в пересечение огней прожекторов он так и не попал.
Четвуд, как деревянный, слез с сиденья наводчика.
- Кто хочет сигарету? - предложил он.
- Не зажигай сигарету, браток, - сказал Мики. - Ты что, хочешь, чтобы тебя убило? Говорю тебе, это ужасно глупо.
- А, заткнись, Мики, - огрызнулся Четвуд.
- Он увидит тебя, браток, говорю тебе. И не смей так со мной разговаривать, понял? Я тебе не слуга, даже если у тебя нет совести. Кроме того, я постарше тебя. Да и в армии я с начала войны.
Четвуд пропустил эту тираду мимо ушей.
- Сигарету, Лэнгдон?
- Нет, старина, спасибо.
Кэн был некурящий, но мы с Фуллером взяли по одной.
- Вы поосторожней, - пробормотал Мики. - Пока что вам везло. Но в один прекрасный день он вас увидит да и сбросит одну штучку на нашу позицию.
- Не будь дурнем, - Четвуд говорил без всякой обиды, но по сдержанности в его голосе я догадался, что он на пределе. - Тот уже прошел, а следующий еще только на горизонте. Разве может какой-то там джерри увидеть сигарету за несколько миль?
- Ну, я вас предупреждаю. Ты не единственный, кого убьет, если бомба упадет на нашу позицию. Иногда надо думать и о других. Ты тут старший, Джон. Тебе бы следовало запретить курить.
- Пока они соблюдают осторожность, Мики, ничего страшного нет.
- Ну что ж, если осторожно, то пусть. Я не тороплюсь попасть на небо.
Четвуд прикурил сигарету под складками противогаза. Наши он прикурил от своей. Это кажется невероятным, но мы и в самом деле были очень осторожны с сигаретами, курили, зажав их в кулаке, даже когда над головой ничего не было. Чем плохи зенитные орудия, так это тем, что их большей частью ставят прямо на жизненно важные пункты. Мы не раз завидовали тяжелой зенитной артиллерии, которая могла палить по самолетам с некоторым чувством безнаказанности. На любом же уязвимом пункте - и особенно на аэродроме - у человека появляется чувство, что он может оказаться мишенью. Расшатавшиеся нервы, обнаружившие себя в жажде сигареты и в стремлении не церемониться друг с другом, мне кажется, объяснились скорее этим чувством, нежели нехваткой сна.
После прохождения самолета дремать в шезлонгах, похоже, всем совершенно расхотелось. Лично у меня сна не было ни в одном глазу. Мы сгрудились у орудия, напряженно наблюдая за каждым сгустком лучей прожекторов, когда те проводили самолет за самолетом над нашим аэродромом. Все они, казалось, летят с юго-востока, а из Лондона возвращаюnся через устье Темзы, где был непрерывный заградительный огонь. Мы не раз видели, как самолеты попадали в лучи прожекторов, но они, однако, были слишком далеко, и даже в бинокль были видны как крошечные белые крапинки в центре скрещенных лучей.
Второй самолет был совершенно невидим невооруженным глазом, но так уж вышло, что я в это время смотрел в бинокль на пучки прожекторных лучей.
- Вон он, - сказал я.
Я испытал волнение рыболова, у которого наконец клюнуло. Самолет выходил из линии заградительного огня на Темзе, направляясь на юго-восток, домой, к тому же летел так стремительно, что я почувствовал - наверняка, истребитель.
Как только я доложил об этом, Мики оказался рядом со мной.
- Дай-ка взглянуть, браток, - я едва расслышал его. Мне хотелось посмотреть, не повернет ли самолет в нашем направлении. - Ну-ка, дай сюда бинокль. Другим тоже охота посмотреть, не тебе одному.
- Минуточку, Мики, - сказал я. - Мне не хочется терять его из виду. - Но самолет не отклонялся от курса, и я передал бинокль Мики.
- Боже мой, джерри, как пить дать. Видно двойной стабилизатор.
- А я его не разглядел, - ответил я. - Самолет-то сам едва видно.
- Ну, во всяком случае, это джерри.
- Сколько раз я тебе говорил, Мики, что не у всех двойной киль, и что не каждый самолет с двойным килем непременно джерри, - сказал Лэнгдон. - Ну-ка, дай сюда бинокль.
Даже Лэнгдону пришлось уговаривать Мики, чтобы забрать у него бинокль. А когда он все-таки им завладел, Мики пробормотал что-то насчет того, что, мол, все лучшее достается сержантам.
- Ну, а чей это бинокль? - терпеливо спросил Лэнгдон.