Он протянул мне телеграфный бланк. Послание, нацарапанное мною утром в ВТС на обратной стороне конверта, было написано на нем четким женским почерком.
- Да, сэр, моя.
- Невероятно, зенитчик Хэнсон, совершенно невероятно. Вы отдаете себе отчет в том, что косвенно обвиняете мистера Вейла в чем-то таком, о чем вы не смеете заявить вслух? В чем вы его обвиняете?
- Я не думал, что в чем-то его обвиняю, - ответил я.
- Тогда почему же вы испрашиваете у своего друга все подробности о Вейле? У вас для этого наверняка должна была быть какая-то причина.
- Это было чисто личное послание сотруднику по газете, сэр.
- Раз вы в армии, ничего личного нет. Вам еще повезло, что на нашей базе цензуры как таковой нет. Но ваша телеграмма была до того пугающая, что начальница почтового отделения в Торби сочла благоразумным позвонить в штаб авиабазы, чтобы узнать, имеет ли право эта из ЖВС отправлять ее. - Он замолчал и посмотрел на командира авиакрыла. - Возможно, вы хотели бы задать солдату несколько вопросов, сэр?
Начальник авиабазы Торби, мужчина с тяжелым под бородком и проницательным взглядом, сразу перешел к делу.
- По словам мистера Огилви, в этой вашей телеграмме мистер Вейл косвенно обвиняется в чем-то таком, чего вы не желаете выразить открыто. Вы просите своего друга сообщить вам подробности жизни Вейла до 1936 года. Вы утверждаете, что это может оказаться жизненно важным. Возможно, вы дадите нам объяснения.
Я заколебался. С Уинтоном говорить было легче, чем с Огилви, вероятно, потому, что у него был большой опыт работы с людьми. Но я не был уверен, какую линию мне повести. В конце концов я решился на откровенность.
- Я послал эту телеграмму, сэр, потому что у меня возникли подозрения, - сказал я.
Затем я объяснил, как немецкий пилот резко заткнулся при виде Вейла, как я узнал, что Вейл беседовал с пилотом до офицера разведки, и как я засомневался, взял бы пилот эту линию без подсказки со стороны.
- О том, чем занимался Вейл до 1936 года, сэр, мне ничего узнать не удалось, - закончил я. - Вот я и решил послать телеграмму коллеге в надежде, что он раскопает что-нибудь о происхождении мистера Вейла. Я знаю, что план оборонительных сооружений аэродрома уже попал в руки врага.
- Понимаю. Иными словами, вы подозреваете, что мистер Вейл - нацистский агент?
Командир насупил густые брови и говорил очень тихо. В его словах я почуял угрозу, но отвести ее был не в силах.
- Да, сэр, - признал я.
- А вы понимаете, что правильным курсом поведения было бы объяснить свои подозрения вашему командиру или же попросить его договориться о встрече со мной? Сделай вы так, я бы рассказал вам, что мистер Вейл прибыл на нашу базу из одной хорошо известной частной школы и что мы ему полностью доверяем. Вместо этого вы затеваете небольшое частное расследование, не имея на него никакого права. - Он вдруг очень внимательно взглянул на меня. - Кем вы были до армии?
- Журналистом, сэр.
Он посмотрел на адрес на телеграмме.
- "Глоб"?
- Так точно, сэр.
- А этот Трент - каково его положение в газете?
- Репортер по уголовным делам, сэр.
- Ясно. Ищущая сенсаций газета и падкий до сенсаций солдат. - Я ощутил неприятное чувство одиночества. - Я отношусь к этому делу весьма серьезно. - Голос его звучал холодно, отчужденно. - Ваши подозрения кажутся мне совершенно безосновательными. Кроме всего прочего, эта ваша связь с дружком-газетчиком могла бы иметь весьма нежелательные последствия. Мистер Вейл, хотя и урожденный британец, в течение ряда лет был лектором Берлинского университета. Поскольку он еврей, в 1934 году его вынудили уехать из Германии. Как я уже сказал, здесь на базе мы очень высокого мнения о нем. Если бы ваша телеграмма не была перехвачена, я легко могу себе представить, какую броскую статейку состряпал бы ваш друг. - Он резко встал. - Оставляю этого солдата на ваше усмотрение, мистер Огилви. Мои пожелания вам известны. Я не хочу, чтобы у меня на базе повторялось подобное.
Огилви тоже встал.
- Я позабочусь о том, чтобы этого больше не было, сер.
Я был в нерешительности. Но, когда командир направился к выходу, я сказал:
- Простите, сэр.
Он остановился, взявшись за ручку двери.
- Что там еще? - сказал он неприветливо.
- Во-первых, - заговорил я, - Трент никогда бы не воспользовался никакой полученной информацией без моего разрешения. Во-вторых, вступив в армию, я не лишился своего права гражданина предпринять любые шаги, которые считаю необходимыми, в интересах моей страны. Мои подозрения были безосновательными. Я это знал. О том, чтобы поднять этот вопрос на данной стадии у начальства, не могло быть и речи. Я пошел по единственно открытому мне пути, чтобы либо развеять эти подозрения, либо найти им подтверждение.
- Вы сослужили бы гораздо большую службу интересам своей страны, обратившись со своими подозрениями ко мне, а не в какую-то там газету. - Говорил он по-прежнему тихо, но голос у него дрожал от гнева.
Вероятно, продолжать с моей стороны было бы глупо, но я не удержался и сказал:
- А сделай я это, не убедившись прежде, что для моих подозрений есть основания, я вряд ли мог ожидать, что к этому делу отнесутся более серьезно, чем к моим взглядам относительно информации, которую выдал мне немецкий пилот, о плане вывести из строя наши аэродромы истребителей.
- О важности информации штаб базы способен судить гораздо лучше вас. Я думаю, было бы благоразумней, если бы вы забыли о том, что были когда-то журналистом, а помнили бы только, что вы зенитчик Британской армии. - Он повернулся к Огилви: - Какое бы решение вы ни приняли, я надеюсь, вы позаботитесь о том, чтобы подобное впредь не повторялось.
- Хорошо, сэр. - Огилви распахнул для него дверь.
Когда он ушел, Огилви вернулся к своему столу и закурил трубку.
- Взяв такую линию, Хэнсон, вы нисколько не облегчили мою задачу, - заговорил он. Командир авиакрыла выразил желание, чтобы я перевел вас в другое подразделение или даже на другую батарею, с тем чтобы вы не задерживались в этом лагере больше, чем необходимо. Я, однако, не готов пойти столь далеко. - Он вытащил трубку изо рта. - Вы будете прикованы к своей позиции четыре недели и будете оставлять ее, только чтобы поесть и помыться. Все письма и другие послания в течение этого периода будут доставляться мне для цензуры. Я дам соответствующие указания Лэнгдону. Вот так. Идите!
Глава IV
Шпионская сеть
Выйдя из канцелярии, я чуть ли не плакал, чувство разочарования и безысходности переполняло меня. Я был отрезан от внешнего мира, одинок и подавлен. Так, наверное, чувствует себя обвиняемый, которому хочется заявить миру, что он ни в чем не виноват, да сделать это он не в состоянии. Торби стал тюрьмой, и решетка из колючей проволоки закрылась.
На скамейке у канцелярии сидели Фуллер и Мейсон. Когда я вышел, они замолчали. Заговаривать с ними я не стал. Они сидели, наслаждаясь приятной теплотой сгущающихся сумерек, а я чувствовал, что так далек от них, что даже не могу придумать, что бы такое сказать. Я медленно потащился по дороге и пересек асфальт перед ангарами. Над Торби повисла тишина. Рева моторов - этого символа войны на аэродроме - было не слышно. Все было тихо. Из офицерской столовой доносились звуки вальса.
Было тихо. Слишком тихо. Это показалось мне затишьем перед бурей. Завтра четверг, а пятница обозначена роковым днем. Если целью предполагаемого налета была подготовка аэродрома для посадки на нем вражеских самолетов, значит, боевые действия могут начаться в любое время после пятницы. Я оказался в ужасном положении. Технически я сделал всё, что было в моих силах, однако разве я мог бросить это дело в таком состоянии? Вейл был лектором в Берлинском университете. Уинтон его знает, а мои подозрения, возможно, совершенно беспочвенны. Однако сам факт, что он находился в Берлине, когда к власти пришли нацисты, только еще больше усилил их. Может, он и британец, но есть же британцы, верящие в национальный социализм. И в нем, безусловно, нет ничего от еврея.
Когда я подходил к нашей позиции, я уже понимал, что каким-то образом должен довести дело до конца. Но как? Мне надо было узнать, прав я или нет. Решение-то принять легко, но что я мог сделать, если я был ограничен в передвижении, а все мои связи с внешним миром находились под надзором? Да и вообще, разве не более вероятно, что прав Уинтон? Штаб, как выразился он, сам в состоянии разобраться, насколько надежна информация немецкого пилота. Что же касается Вейла, то Уинтон близко знаком с ним уже несколько лет, а я же знаю об этом человеке лишь со слов других. Продолжать расследование, когда и оттолкнуться-то не от чего, казалось нелепостью.
Войдя в барак, я обнаружил, что большинство ребят из нашего расчета уже вернулось и заправляет постели. Было почти девять. Я нервничал. Я полагал, что всем уже известно о случившемся и что они станут наблюдать за мной, чтобы посмотреть, как я буду себя вести. Я прошел прямо к своей койке и принялся ее заправлять. Кэн глянул на меня через всю комнату.
- Ну, что надо было Малышу? - спросил он.
- А, ничего, - ответил я.
Настаивать он не стал. В девять мы вышли на позицию. Фуллер все еще не появлялся. Там были только Кэн, Четвуд, Мики и я.
- Где Лэнгдон? - спросил я.
Это было непохоже на него - опаздывать на смену.
- Его вызвали в канцелярию, - ответил Кэн.
Я помолчал, глядя через летное поле. Небо на западе было очень красивое… и чистое. Вскоре начнется еженощная процессия.
- Кто даст мне сигаретку? - спросил Мики, обращаясь сразу ко всем.
Раздался взрыв смеха.
- Опять? - в сердцах воскликнул Четвуд. - Почему ты не покупаешь их хотя бы иногда?
- Хотя бы иногда! Ничего себе! Не далее как утром я купил целых десять штук.
- Значит, ты слишком много куришь.
- Тут ты прав, браток. Ты знаешь, сколько я выкуриваю за день? Двадцать штук!
- Боже милостивый! - отозвался Кэн. - Значит, в неделю мы поставляем тебе семьдесят сигарет. Почему же, в таком случае, ты не покупаешь себе сразу двадцать вместо десяти?
- Я их слишком быстро курю, вот в чем дело.
- Ты хочешь сказать, что недостаточно выкуриваешь наших?
- Ну, раз уж вы такие простофили. - Он улыбнулся - его вдруг потянуло на откровенность. - Говорю вам, пока в мире есть хоть один простофиля, голодать мне не придется.
- Ну-ну, мы значит, простофили. Так? Мы этого не забудем, Мики!
- Ну, все равно, дайте мне сигаретку. У меня нет ни одной - честно, нет, а я прямо умираю, так курить хочется.
Его просьбу встретили молчанием.
- Не очень хороший прием, а, Мики? - засмеялся Четвуд.
- Ну что ж, браток. - Он вытащил старый "бычок". - Дайте-ка огоньку кто-нибудь.
- О боже мой, и спичек нет?
- Может быть, и покурить вместо тебя? - Это сказал Фуллер, который только что пришел в окоп. Он бросил Мики коробок спичек.
И тут завыли сирены. Мики, уже готовый закурить, бросил взгляд на небо.
- Ублюдки! - проговорил он.
- Осторожней с огнем! - Это сказал Джон Лэнгдон, который только что подкатил на своем велосипеде.
- Но, Джон, будь благоразумным, еще же светло.
- Валяй, Мики, я пошутил.
Он поставил велосипед у бруствера и прыгнул в окоп. Из-под тужурки он вытащил две бутылки пива и бросил одну Мики, другую - Четвуду.
- Я думал, ты поехал в канцелярию, - сказал Кэн.
- Да, - ответил Лэнгдон. - Но на обратном пути заскочил в ВТС.
Я почувствовал, что, говоря это, он бросил взгляд в мою сторону. Он прошел к орудию и осмотрел предохранительный рычаг. Остальные четверо устроились на скамейке и стали пить из бутылок. Первый самолет прошел высоко, стук его моторов едва доносился до нас. Прожектора неуверенно колебались. Лэнгдон подошел к тому месту, где, опершись на мешки с песком, стоял я.
- Ты, похоже, попал в переплет, Барри. - Говорил он тихо, чтобы не слышали другие. - Тебе известно, что на следующие четыре недели твои действия ограничиваются вот этим окопом и что все письма и другие сообщения должны вручаться мне с тем, чтобы я мог их передать для цензуры мистеру Огилви?
Я кивнул.
- Я не хочу лезть в твои дела, - добавил он, - но если ты сочтешь нужным поделиться со мной, я посмотрю, что можно сделать, чтобы как-то смягчить приговор. Огилви не дурак. Он знает, в каком напряжении мы живем.
Я колебался.
- Очень мило с твоей стороны, - сказал я. - Может, как-нибудь попозже у меня и появится желание поговорить с тобой на эту тему, но в данный момент… ну… - я замолчал, не зная, как бы ему получше объяснить.
- Ну что ж, - он похлопал меня по руке. - В любое время. Я понимаю, как ты себя чувствуешь.
Не знаю даже, известно ли ему было, что мне вменялось в вину.
Тут я заметил, что четверо на скамейке украдкой на меня поглядывают. Они подались вперед, слушая Фуллера, который им что-то рассказывал. Я уловил слово "пятница" и сразу сообразил, о чем они шушукаются. Я вспомнил, что Фуллер разговаривал с Мейсоном, когда я вышел из канцелярии. Мики поднял глаза и встретился со мной взглядом.
- Это правда, браток? - спросил он.
- Что правда, Мики?
- Билл тут толкует, будто этот фриц сказал тебе, что в пятницу наш аэродром сотрут с лица земли.
- Я не говорил "сотрут с лица земли", - вставил Фуллер.
- Ты сказал "налет", нет? Какая разница? - Мики снова повернулся ко мне. - Ты же не станешь отрицать, что говорил с этим парнем. Я видел это собственными глазами. Чешут себе по-немецки, будто парочка закадычных дружков. Он вправду сказал, что в пятницу нам хана?
Притворяться, что немец мне этого не говорил, смысла не было.
- Да, он мне так сказал, - подтвердил я.
- Он сказал - в пятницу?
Я кивнул.
- Боже милостивый, браток, ведь это же, считай, завтра, а я собирался в субботу подстричься.
- Ты думаешь, он действительно что-то знал? - спросил Кэн.
- Не знаю, - ответил я. - Может, это была лишь бравада. Он хотел запугать нас.
- Ну, тут он своего не добился, - вставил Мики. - Но, господи, завтра! Тут поневоле задумаешься, правда? А мы должны сидеть и ждать. Жаль, что я не пошел в эту чертову пехоту. - Он вдруг нахмурил брови. - А за что тебя посадили под домашний арест? - спросил он.
Прямота вопроса несколько смутила меня. В этом был весь Мики. Человек постоянно сталкивается с проблемой, как отвечать на замечания, которых другие никогда бы и не сделали. Я не ответил ничего. Наступило неловкое молчание. Его нарушил Лэнгдон, спросив о моем разговоре с пилотом. Я передал им то, что он сказал. Лэнгдон на это никак не отреагировал. Другие тоже молчали.
- Откуда ты знаешь немецкий? - спросил вдруг Мики.
- Я одно время работал в берлинском бюро нашей газеты, - объяснил я.
Он переварил эту информацию в голове, затем пробормотал:
- И ты подзалетел. Уж не из-за того ли, что ты сказал этому фрицу, а?
- Нет, - ответил я.
Вероятно, я поспешил с отрицательным ответом, так как вдруг ощутил атмосферу подозрительности. Я отдавал себе отчет в том, что я не единственный, кто задумался над попыткой передать подробности об оборонительных сооружениях аэродрома врагу. Я почуял враждебность. Истрепанные нервы вовсе не способствуют ясности мысли, а новичок не так легко приживается среди людей, которые долгое время работали вместе. Я остро ощутил свое одиночество. Если я не проявлю осторожности, у меня будут неприятности не только с начальством, но и с ребятами из моего подразделения.
- Ты когда-нибудь раньше встречался с этим парнем? - Вопрос задал Четвуд.
Возможно, я увидел подозрение там, где его не было и в помине, но как только я сказал:
- С каким парнем? - я сразу понял, что пытаюсь разыгрывать беспечность.
- С этим фрицем-пилотом, разумеется.
- Нет, - сказал я.
- Почему же тогда он говорил с тобой так свободно? - спросил Четвуд.
А Фуллер добавил:
- Ты уверен, что больше он тебе ничего не сказал?
Я заколебался. Я чувствовал себя загнанным в угол. Кэн, в присущей ему манере, отделался бы от этих вопросов шуткой. Я же больше привык писать, чем говорить, поэтому реакция в разговоре у меня была замедленная. А тут еще Мики последовал за другими, подкинув:
- Так ты точно больше ничего ему не сказал?
Я был совершенно сбит с толку. Но тут вдруг Кэн сменил тему разговора.
- Сранно, - сказал он, - что именно на пятницу Уэстли попросил отпуск.
- Для чего? - спросил Мики.
- А, похороны дяди или что-то в этом роде.
- Похороны дяди! - фыркнул Мики. - Только потому, что его отец олдермен в Сити, ему дают отпуск. Умри моя мать, мне бы отпуска не дали. Говорю вам, в настоящей армии такого бы не случилось.
- Ну, и дали ему этот отпуск? - спросил Четвуд.
- Да, он получил увольнительную на двенадцать часов.
- В этот роковой день она убережет его от опасности. Ловко, правда?
- Готов спорить, что это он и выдал информацию врагу.
- Подобные заявления, Мики, если только ты не уверен, что они истинны, делать не следует, - врезался в разговор Лэнгдон. Тон у него был терпеливый, но не допускающий возражения.
- Но, согласись, совпадение довольно странное, - сказал Четвуд.
- И тем не менее, совпадения бывают, - сказал Лэнгдон. - Хочешь обсуждать его поведение, делай это в его присутствии, чтобы он мог ответить на твои обвинения.
- Да не предъявлял я никакого обвинения, - пробормотал Мики и вдруг с вызовом добавил: - Впрочем, человек ведь имеет право на подозрение, разве нет?
Я подумал, а где же будет в пятницу Вейл. Пока моя голова была занята этим, разговор перешел на другое событие - прибытие новой эскадрильи. Они прибыли пополудни на смену эскадрильи 62А, которая отправилась на отдых. Всем было жаль расставаться с 62А. Ребята здорово себя показали. Они пробыли в Торби месяц, а месяц на аэродроме для истребителей на передовой был в то время долгий срок. За этот месяц они сбили более 70 вражеских самолетов. Им приходилось тяжело, и уж если кто и заслужил отдых, так это они. Эскадрилья 85Б, сменившая их, тоже была оснащена "харрикейнами". О ней мы ничего не знали, однако Лэнгдон, побывавший вечером в сержантской столовой, сказал, что у этих парней большой опыт боев во Франции и что они заслуженно отдохнули в Шотландии.
- Командир эскадрильи, по-моему, один из лучших наших летчиков-истребителей, - сказал Лэнгдон. - Орден "За боевые заслуги" с пряжкой и 19 самолетов на его счету. Бесшабашный дъявол, и всегда напевает, когда идет в бой. Странно, что у него и фамилия Найтингейл.
Фамилия была редкая, и, услышав ее, я будто вернулся в школьные годы.
- А ты не знаешь, как его имя? - спросил я.
- Нет. А что? Ты его знаешь?